На сцене Театра имени Моссовета французская труппа DCA дважды показала спектакль "Декодекс", постановку тридцатипятилетнего Филиппа Декуфле, одного из лидеров нового европейского танцевального театра. На первом представлении пустые места можно было найти даже в первых рядах партера. Второе прошло при полном аншлаге. Еще раз подтвердилось: московская театральная публика на редкость отзывчива и любопытна, но нерасторопна.
Чтобы получить удовольствие от "Декодекса", зритель не обязан быть ни рафинированным интеллектуалом, ни знатоком. Режиссерский стиль Декуфле подчеркнуто эгалитарен. Его спектакль представляет собой вереницу коротких номеров: яркие "живые картинки", забавные аттракционы и репризы. Основные качества зрелища — изящество и шутливость, принцип постановочного мышления — причудливое и необыкновенное разукрашивание очень несложных жестов и симметричных композиций. Общедоступность обеспечивается прежде всего прочего радостью узнавания — простейшей из эстетических реакций.
Иосиф Бродский, умевший как никто другой неожиданным столкновением слов придать пронзительность аксиоме, однажды (а именно в "Вертумне") сказал о "склонности вообще абсолютного слуха к нечленораздельным звукам". Сентенция имеет прямое отношение к спектаклю Декуфле и по смыслу, и по самому способу мышления. Эпизоды, из которых состоит "Декодекс", не очень-то нуждаются в логической интерпретации, во внятных ответах на вопросы "что это значит?" и "зачем это нужно?". Это послания без адреса, басни без морали, поступки без личности. Зрителю не сообщается ничего нового, ему зачастую вообще ничего не сообщается — но это нечленораздельное "ничего" обладает сверхъестественной яркостью и дразнит чувства.
Преамбула Декуфле, помещенная в буклете, — нечто вроде стихотворения в прозе — доверия не внушает никакого: "Я наткнулся на странный научный трактат. Это было подобие энциклопедии, некая фармакопея — точная, но непонятная. Я наступил на ядовитого морского ежа, и его яд увлек меня в туманную даль, и чтение книги слилось с какими-то странными сновидениями". Возможно, этот текст — искренняя попытка объясниться (хореографы за редким исключением не умеют отчетливо излагать свои мысли и цели), возможно, сознательная мистификация. Так или иначе, толковать спектакль, опираясь на высказывания постановщика, — дело рискованное и неувлекательное.
Полезно было бы сравнить новую работу Декуфле с "Кодексом" 1986 года (мы знаем его по авторскому танц-фильму — "Кодекс" входил в программу прошлогоднего московского фестиваля "Танец на экране"). Никаких категорических суждений позволять себе не стоит, но все же: "Декодекс" показался более альтруистичным и в известном смысле упрощенным спектаклем. Это отнюдь не означает, что Декуфле утратил присущую ему затейливость — он и его художники (Филипп Гийотель — костюмы, Жан Рабасо — декорации) щедро, резво и неутомимо тешат зрение публики. Просто в "Декодексе", на мой взгляд, меньше пафоса и больше юмора. Рельефней и наглядней "мускулатура" спектакля: действующие силы выставлены напоказ — как блестящая демонстрация умений и возможностей, как эффектная автостилизация, не отягощавшаяся никакими муками творчества. Как — воспользуемся спортивной аналогией — показательное выступление фигуристов. В этом его обаяние.
"Декодекс" начинается картинкой-заставкой: в неверном переливчатом свете (эффект "подводного мира") мерцают три странные фигуры: люди-водоросли, увенчанные актиниями, лишенные лиц, ластоногие. Их контуры с пародийной точностью повторяют позы трех экзотических танцоров на эмблеме труппы DCA. Декуфле дает зрителям несколько секунд, чтобы убедиться в сходстве — и тут же переворачивает картинку вверх ногами: подобные озорные выходки для него очень характерны.
Жизнью человеческого духа, проявляющейся в жесте, Филипп Декуфле интересуется мало. Личность как таковая для него, судя по "Декодексу", — что-то вроде голой манекенщицы: заманчиво при любых обстоятельствах, но только не на подиуме. Спектакль Декуфле — театр изощренно костюмированного жеста и взятого напрокат характера, театр-маскарад, прелестный в своей сложно устроенной беспричинности.
Один из самых выразительных талантов Декуфле — умение совмещать самоценную жизнь сценического костюма с человеческим жестом. Шлепанья ластоногих, забавно скачущих из кулисы в кулису, извивы невероятных человекообразных полосатых руко- и головохвостов, сентиментальный воздушный танец двух Пьеретт в трогательно раздувающихся балахонах — вещи, которые вызывают приступ иррациональной и радостной уверенности: да, вот это так, и по другому быть не может (хотя никаких сопоставимых "по-другому" у нас нет вовсе). Я назвал театр Декуфле "маскарадом", тороплюсь внести поправку: маска всегда апеллирует к заранее известному образу; в "Декодексе" таковых очень мало. Декуфле работает с заново сочиненной действительностью, и интересно бы понять по-настоящему, без книжек и ежиков, природу этого необычно улыбчивого и легкомысленного визионерства.
Рекламный плакат к "Декодексу", изданный во Франции, выглядит как лист из анатомического атласа. В уподоблении театра человеческому организму нет ничего нового, интересна расшифровка. Для нас само собой разумеется, что режиссер — это мозг труппы, но на плакате указательная стрелочка от имени Philippe Decoufle тянется к глазу, зрачку. Мозг — это те, кто работает на сцене; режиссер лишь передает им свои видения. Вряд ли нам стоит журить Филиппа Декуфле за должную скромность; скорее мы должны задуматься о том, как высоко он ставит искусство видеть.
АЛЕКСАНДР Ъ-СОКОЛЯНСКИЙ