"Тигры" будущего и неоклассика

Фестиваль / кино

Три "Тигровые награды" (Tiger Awards) конкурса первых-вторых фильмов достались на нынешнем Роттердамском фестивале кинематографистам из Японии, Швеции и Южной Кореи. The Big Screen Award — главный приз второго конкурса — отправился в Россию. Из Роттердама — АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Добросовестно отсмотрев уйму фильмов молодых режиссеров, больших открытий не обнаруживаешь, но признаешь, что профессиональный уровень почти у всех очень приличный. Так что вместо Японии, Швеции и Южной Кореи странами--победительницами главного конкурса могли стать, например, Болгария или Хорватия. Но случилось так, как случилось.

Коротко о фильмах-призерах. Действие японской романтической комедии "Анатомия скрепки" (режиссер Акира Икэда) происходит на бумажной фабрике. Главный герой, работающий в отделе скрепок, имеет и свои духовные скрепы: он исповедует непротивление злу насилием, боясь причинить вред даже залетевшей в комнату бабочке, не говоря уже о людях. В корейской картине "Хан Гон-Джу" (режиссер Ли Су Джин) юная героиня тоже не хочет ни с кем бороться, но тут уже не до смеха: девушка сама становится жертвой группового насилия, да еще и местная общественность делает ее козлом отпущения. Самый провокационный из трех — шведский фильм "Что-то должно сломаться" (режиссер Эстер Мартин Бергсмарк) — это драма невозможной любви двух молодых мужчин, один из которых, по сути, вполне традиционен (любимое развлечение — караоке), а другой ощущает себя скорее женщиной и соответствующим образом себя ведет. Но, в сущности, даже провокации разного рода вписаны в фильме в контекст нормального социального кино, которое в эпоху цифровых камер вышло на новый виток подробности и достоверности.

Во втором по значению конкурсе The Big Screen Award главная награда досталась российской картине "Еще один год" (см. "Ъ" от 29 января). Деликатно осовременив пьесу Александра Володина "С любимыми не расставайтесь", режиссер Оксана Бычкова сумела сделать кино, лишенное фальши. История мучительной любви вписана в живой вибрирующий социальный фон, и это серьезное достоинство. А вот какую оценку дало картине зрительское жюри, присудившее ей свой приз: "В то время как голландские СМИ заполнены негативными новостями из России, фильм "Еще один год" погружает нас в повседневную жизнь молодых людей, которые формируют будущее страны, и берет нас за душу. Это больше, чем просто любовная история, она показывает, как глобализация сталкивается с традицией в современной России и как их можно примирить. Совершенный, прекрасно разыгранный, скромный, тонкий и совершенно убедительный".

Если выйти за сугубые рамки молодого кино, фестиваль в Роттердаме представил публике не одну сотню фильмов, включая две персональные ретроспективы. Одна из них открыла датского мастера "протестантской мелодрамы" Нильса Мальмроса, который в последние годы снимает выспренно и тяжеловесно, но начинал чудесными "подростковыми" фильмами в духе Франсуа Трюффо ("Древо познания"), показавшими истоки сексуальной революции в пуританском обществе. Другая ретроспектива посвящена уникальному творчеству немца Хайнца Эмигхольца, построившего свою концепцию модернистского кино на основе глубокого анализа шедевров архитектуры: тема, актуальная для Роттердама, который был разрушен во время войны и теперь представляет собой self-made city.

К неоклассике принадлежит и фильм Павла Павликовского "Ида" — о юной католической монашке-сироте, которая открывает свое еврейское происхождение и страшную правду о судьбе родителей, в шоке от этих открытий окунается в мирские соблазны и вновь, уже сознательно, возвращается в монастырь. Павликовский, живущий и работающий в Англии, вернулся в Польшу, чтобы снять этот черно-белый ретрофильм в лучших традициях польской кинематографической школы 1950-1960-х годов: в это время и происходит действие картины. Можно было бы говорить о художественном шедевре, но, увы, режиссер не смог тягаться со своими великими предшественниками — Вайдой, Кавалеровичем и прежде всего Бергманом. Тема уничтожения евреев соседями-поляками не только болезненна для национальной совести, но и становится суровым испытанием на масштаб высказывания. Ужас богооставленности, который должна испытать героиня, понятен умом, но потрясением для зрителя не становится.