Культовый журнал "Птюч" сменил издателя. Он увеличил тираж, объем и стал более демократичным: новый, девятый номер "Птюча" чуть меньше по формату, и, главное, текст в нем чуть более легко читается.
"Птюч" и подобные ему молодежные издания (а старый "Птюч" был самым ярким примером) известны тем, что тексты в них в принципе не предназначены для чтения (мелкие красные буквы на пестром розовом фоне или нечто в этом роде). Всегда есть категория читателей, которая трудные тексты предпочитает, поскольку это есть некий барьер, за который пропускают лишь избранных; на тех, кто остается за бортом, это производит сильное впечатление. Так обстоит дело с текстами, которые читать интеллектуально сложно, и точно так же — с теми, читать которые трудно физически. Еще Ортега-и-Гассет писал, что функция художественного авангарда — социальная: в демократическую эпоху ХХ века создавать новую элиту — тех, кто понимает. Типографика "Птюча", наподобие оптической таблицы, позволяет выделить тех, кто видит (при этом не читая, то есть тех, кто в состоянии различить фон и текст), — новую элиту не столько в интеллектуальном, сколько в физиологическом смысле.
В ночные клубы (среду журналов типа "Птюч") также ходит новая физиологическая элита с совершенно особыми возможностями организма, в частности слухом. Там, как известно, невозможно разговаривать — музыка заглушает речь, но этим, опять-таки, недовольны только чужие. Завсегдатай клуба разговаривает, нисколько не удивляясь, что его никто не слышит. Он совершил (по принуждению современной культуры) выбор между жизнью и словом, фоном и текстом, между тем, чтобы "просто существовать" и говорить об этом существовании. В пользу первого, разумеется.
Фон, а не текст, торжествует и на страницах "Птюча". В принципе печатное слово и определяет себя в различии с фоном: черное на белом, то есть информация поверх нулевой информации. Так было всегда — после механизации процесса книгопечатания. Но современный типографский дизайн снял различие черного и белого и печатает текст не только белым по черному, но и вообще на цветном фоне. Фон сам по себе нередко есть фотография или картина, он непрерывен под буквами и как будто не зависит от них, течет, как жизнь сама, которая словно выше (и даже морально выше) каких-то нанесенных на нее закорючек, только мешающих разглядеть самое главное.
Страница "Птюча" напоминает произведение современного искусства, в котором то и дело наносятся какие-то значки и тексты поверх фотографий. Такова вообще современная мода — в известном смысле концептуализм победил если не в искусстве, то хотя бы в области одежды. Типичный предмет современного гардероба — футболка — есть не что иное, как фон для текста, да и другие вещи украшают надписями. Когда на сумке пишется "The Bag", — это абсолютно концептуальный прием.
Однако страница "Птюча" решает отношения текста и фона совершенно иначе, чем это принято в искусстве, совершая, можно сказать, заход "с тыла". Перед нами бунт фона, долгие годы дискриминированного. Дело в том, что, как показал главный теоретик модернизма Клемент Гринберг, абстрактная картина, с которой начался авангард, стала изображением самой себя в схематическом виде (цветные пятна обозначают саму картинную плоскость). Если и существует самая типичная модернистская картина, то это мотив решетки: "рассказ" о поверхности холста и его материальной структуре, рассказ о фоне. Картина превратилась в своего рода текст даже до того, как стало принято писать буквы и слова прямо на ней. Фон же стал предметом изображения, чем-то вроде прежней "реальности". А деление всего на информативное (текст) и неинформативное (фон) сделало искусство черно-белым.
Но "Птюч" — цветной журнал, хотя в нем и есть элементы "черной" моды. Черный, и только его, носит вся творческая богема. Черный, цвет печатной буквы, — признак авторства. Можно, конечно, считать эту траурность признаком пресловутой "смерти автора"; но сам этот лозунг означает, что автор превратился в инструмент неких неподвластных ему сил, как какой-нибудь телевизор или видеорекордер. Они в современной культуре, как известно, тоже всегда черные, и все попытки выпускать их цветными пока терпят сокрушительный коммерческий провал. Инструменты, средства, буквы должны быть черными, жизнь — цветной, поскольку она вроде бы шире и богаче.
Что же касается модной молодежной сцены, то она уже несколько лет во всем мире носит яркие "кислотные" цвета. Яркие цвета — цвета не авторов, но персонажей. Может быть, они и искусственные по сравнению с цветами природы, но все же являются "цветами жизни" по сравнению с "литературным" черным. Пестрый "Птюч" — журнал не авторов, но персонажей (не случайно одни и те же люди тут исполняют роль журналистов и фотомоделей, и неизвестно, что доставляет им большее удовольствие). "Птюч" лучше других наших изданий выражает "культ персонажей" в современной культуре, с ее преклонением перед моделями и актерами (даже политики стремятся ими стать) и всеобщим стремлением попасть в герои светской хроники.
Персонажу существовать значительно проще и веселее, чем автору; все, что от него требуется, — это жить. Программные заявления главного редактора "Птюча" Игоря Шулинского пестрят выражениями "новые люди из плоти и крови", "человеческие судьбы", "неистощимое желание жить". Упоминается и литература, которая "становится по-настоящему живой и нужной". Кажется, что мы в 30-х годах. Новый витализм молодежной сцены действительно напоминает тоталитарные режимы 30-х, только, к счастью, в камерном масштабе — энтузиазм и интуитивное единодушие ныне осуществимы только в пределах рэйверской или иной тусовки, но идеальная модель та же. В основе всего этого лежит старое, но вновь ставшее актуальным представление о приоритете жизни перед текстом, о ее неисчерпаемом богатстве. Предполагается, что слово "жизнь" должно вызывать мгновенный восторг.
Я же думаю о другом — о нечитаемых текстах, которые кем-то (не всегда известно кем) были написаны. Для их производства по-прежнему требуется время, причем такое же, как и в XIX веке, — компьютер ускорил процесс, но не принципиально — по сравнению с тем, как ускорился процесс создания изображения — благодаря фотографии или использованию чужих картинок. Написание текстов по-прежнему остается ручным трудом — в наш технологический век. "Птюч" полон мгновенных фото, мгновенных компьютерных монтажей и рядом — длинных, мелко напечатанных текстов, в которые инвестированы время, труд, может быть, даже талант, но которые вряд ли будут прочитаны. Такова судьба любых текстов в эпоху их инфляции, но "Птюч" демонстрирует это более других откровенно. Так что именно тексты в этом журнале напоминают о жизни, но только не в оптимистическом аспекте: о ее конечности и не слишком большой осмысленности.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ