На этой неделе Евгению Леонову исполнилось бы 70 лет. Вслед за Фаиной Раневской только двум актерам — ему и Чуриковой — удалось заставить зал сострадать смешному человеку. Но в отличие от Раневской, которая была нелепа по-образцовому, par exellance, Леонов казался заурядным даже в нелепости. Заурядность вообще главное отличие Леонова — самого значительного русского актера второй половины ХХ века.
Гоголева как-то сказала, что актеру нужны три качества: внешность, голос и дикция. Справедливое это замечание одинаково верно и для театра, и для Голливуда. Типовой американский артист в молодости выступает в амплуа героя-любовника, потом делается благородным отцом и лишь годам к семидесяти играет что-нибудь драматическое. Чудесные превращения неразличимых голливудских звездочек, Бэт Дэвис или Кетрин Хэпберн, в большие старушечьи дарования совсем не чудесны, а, напротив, просчитаны: внешность, голос и дикция нужны с самого начала, талант приобретается с годами.
Артист в России больше, чем артист, и все равно никто не был так противопоказан классической голливудской биографии, как Леонов. У него не было не только внешности, голоса или дикции, у него не было амплуа — ни даже возраста, ни, строго говоря, пола. С самого начала на экране возник человек средних лет, с бабьей оплывшей физиономией и невнятным, то ли смеющимся, то ли причитающим голосом. Эта невнятность от роли к роли приобретала новые оттенки: можно сказать, Леоновым была задействована вся палитра невнятности в ее мельчайших нюансах. Незаметное, исподволь происходящее изменение качества, этот высший пилотаж русской психологической актерской школы, был освоен Леоновым от комического до трагического.
Среднее, стертое существо при этом оставалось средним и стертым. Но выяснялось, что у него есть душа, что она может страдать и сострадать, и ей знакомы высокие порывы. Беспредельная обыденность делала их достоверными и узнаваемыми для миллионов зрителей, которые отныне были уверены, что всегда чувствовали точно так же. Леонов 60-х — 70-х, как, собственно, и Рязанов, в фильмах которого он снимался, в буквальном смысле слова возвращал своим зрителям утраченное человеческое достоинство. Толпы людей, со всех концов страны стекшиеся к гробу самого обыкновенного человека на свете, стоят многого.
Для русской культурной традиции значение Леонова огромно. Спустя сто лет после смерти Гоголя и, главное, после того, как обыденное сознание было бесповоротно скомпрометировано "настоящим двадцатым веком" в России появился новый Акакий Акакиевич, раскрывший перед всеми свою прекрасную душу. Его существованье, когда-то наперед расписанное Тютчевым, было также бесцветно, но и также насыщено:
И жизнь твоя пройдет незримо
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле.
Так исчезает облак дыма
На небе тусклом и туманном,
В осенней предвечерней мгле.
Леонов не просто вернул людям утраченное достоинство, он реабилитировал огромный пласт русской жизни, все теплое, сердечное и мещанское, до него подвергавшееся более-менее злобному остракизму. По сути все русское, ибо Россия, если не целиком к Леонову сводится, то на огромную часть из него состоит. У него не было ни амплуа, ни возраста, ни пола, но национальность у него несомненно была. Интересно, что патриоты не только не сумели, но даже и не пытались записать его в свои, никогда не предпринимая этих попыток и словно предчувствуя, что он когда-нибудь оскоромится и сыграет Тевье-молочника. "Я тучка, тучка, тучка, а больше не медведь", — пел Леонов в роли Винни-Пуха за кадром мультфильма.
Перед смертью он говорил, что всегда хотел сыграть короля Лира и удивляется, почему никто не предлагал ему этой роли. Действительно, странно. Для режиссера это была бы готовая концепция. А он стал бы замечательным Лиром. Но еще замечательнее, что он им не стал. Акакий Акакиевич в роли короля Лира — это сумасшедший Поприщин: "с одной стороны море, с другой Италия, вон и русские избы виднеются...". Самая большая русская трагедия — невозможность сыграть трагедию. И вместо этого он пел: "Я тучка, тучка, тучка, а больше не медведь". И исчез со своей песней, как облак дыма.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ