Любите ли вы охоту? Скромную ружейную, когда с двустволкой за плечами, пешком или на лыжах продираетесь лесной чащобой, жадно всматриваясь в чуть заметные следы непуганого зверя, соревнуясь с ним в хитрости и сноровке. Или роскошную псовую, когда свора борзых с ликующим лаем несется по снежному насту со скоростью экспресса — и какой зверь устоит перед этой яростной лавиной! Или, наконец, парфорсную, то бишь конную, когда ты сам, вцепившись в поводья, летишь сломя голову по долгому полю, и сердце готово выпрыгнуть из груди от радостного азарта и полететь впереди коня.
Так вот, такой охоты в Завидово нет.
— Ну вы даете! Да ни хрена зверь не появится,— мрачно посмеиваясь говорил Борис Владимирович Молоканов, тяжело взбираясь на трехметровую верхотуру странного сооружения, которое со стороны казалось натуральной избушкой на курьих ножках --- свежевыструганный маленький сруб, взлетевший над талым снегом. Задом избушка стояла к худому и продрогшему лесу, передом — к рукотворной поляне, на которую еще днем егерь Миша Кононов щедро навалил кучи ядреной кукурузы. "А прикармливать надо, прикармливать. Тогда и убивать легко",— объяснял он мне нехитрую технологию современной охоты.
— Ей-богу, зря. Ну какой разговор в засаде? Зверь же, зараза, любой шорох за километр чует.
Я и сам понимал всю нелепость своей затеи. Тащить на ночь глядя 67-летнего Бориса Владимировича в непролазную чащу, чтобы взять интервью — вот уж охота пуще неволи. А что было делать, если только здесь, в темной тесноте парящей над землей избушки я и смог бы пообщаться накоротке с легендарным дедом элитной охоты? Потому как вольные разговоры работников Безбородовского государственного опытного охотничьего хозяйства с корреспондентом "Ъ" без зоркого охранного взора его директора Михаила Харитонова караются здесь, как шаг влево--шаг вправо.
Настоящий полковник
— Ну и что, что журналист! А я не обязан! Вот купили бы в департаменте лицензию — милости просим на охоту. А байки травить не обязан.
Директор Безбородовского охотхозяйства, что раскинулось между Москвой и Тверью по обоим берегам широченной Волги, был неприятно холоден с самого порога своего кабинета. Впрочем, теплом не пахло и в самом кабинете, по стенам которого нахохлившись сидели иззябшие чучела глухарей и уток. Эти давние хозяйские трофеи да полированная мебель семидесятых — вот почти и все, что осталось от былого величия заповедного хозяйства. Даже здание конторы, некогда отстроенное в стиле Парфенона, нынче напоминало не пристанище кремлевской Дианы, а заброшенный колхозный клуб.
— Вас ведь что,— продолжал он сердитым тенорком,— разве проблемы наши интересуют? Только анекдоты разные про кремлевских гостей. А этого не будет. Потому что охота — дело интимное. На ней человек как бы самим собой становится. Охота,— он даже задумался на мгновение,— ну вроде как визит к попу. Таинство. Вы что же, батюшку о прихожанах расспрашивать будете?
На батюшку Михаил Анатольевич не походил вовсе. Невысокий, кряжистый, с мороза румяный, в меховой бейсболке и камуфляжном бушлате — он так сурово рассматривал мою пресс-карту, ну настоящий полковник! А он и был полковником. Недавно департамент охотоведения Минсельхоза РФ присвоил всем свои сотрудникам звания — от рядового до генерала, и теперь Михаил Анатольевич служит по своему ведомству, а не по чужому, как раньше.
— А если не о прихожанах. А если только про ваш завидовский приход.
— Уже ошибка. Завидово теперь — это "Русь". Официальная резиденция президента России. Наши соседи, да не наши возможности. Мы же — Безбородовское лесоохотничье хозяйство. 15 тысяч гектаров леса и еще акватория Волги. Основная задача хозяйства — сохранность леса, и чтобы зверь совсем не перевелся.
У соседей здесь гектаров столько же. Только у меня еще сто тысяч на филиале под Торжком. И на все про все — под сотню егерей и лесничих. А в "Руси" чуть ли не 2000. И егеря, и лесничие, и солдаты. И кормов не мерено. А знаете,— и тут он впервые улыбнулся,— а зверя у них все равно поменьше.
— Да ладно вам, чтобы у президента — и поменьше?
— Точно меньше. И скучный там зверь, обленившийся. Ельцин лет шесть ружье не брал, и охоты в "Руси" давно уже нет. Правда, может быть, новый отстреливать начнет? Глаз-то у него вроде азартный. А у меня как сезон — охота. Не та, конечно, что раньше, но все же. И зверь поэтому тренированный, готовый к труду и обороне. Что лось, что олень пятнистый, что кабан. А на филиале еще и медведь есть.
— Это уж не там ли Черномырдин прославился?
Ну что я сказал такого? Что спросил? А ведь мог и убить. Столько гнева швырнул в меня из глаз разъяренный полковник.
— Да как вам не стыдно, пресса! Такого человека затравили. Да он ко мне домой в одних носках заходил. Премьер, а в одних носках. Сапоги грязные снимет в прихожей — и в носках. Мы же восемнадцать лет знакомы, он еще замминистра был. Простой, сердечный мужик. А в ту медведицу под Ярославлем Виктор Степаныч даже не стрелял. Егерь с перепугу уложил, а на Черномырдина всех собак повесили. Как не стыдно! Он и не зимний охотник вовсе. Вот утку пострелять — это с удовольствием. Да и просто в кустах посидеть, о стране подумать.
Особенность национальной охоты
Главной особенностью русской национальной охоты должен быть финн. Потому что без финна после известного фильма русская охота вроде как бы и не русская.
И у нас был финн! Он стоял на обледенелом крыльце маленькой гостиницы — высокий, румяный, курносый — и радостно приветствовал Михаила Харитонова. В бушлате и старом малахае он так же походил на финна, как почерневший бревенчатый сруб на охотничье шале. Но под потертым бушлатом скрывался самый настоящий Хинну Индрен, директор экспортной фирмы из Хельсинки, а дом, недавно отстроенный на пятом кордоне, изнутри сверкал лаком и итальянской сантехникой.
— Наттеюсь, оккота пыла утачной? — вежливо спросил я Хинну по-фински.
— Оккота пыла утачной,— трясясь от смеха, Хинну показал на массивный сверток у крыльца.— Только, если можно, давайте по-русски. Таак пудетт лекче тля фас.
С мороза первая промчалась незаметно. Закусив хрустящим грибочком, Хинну блаженно улыбнулся и неожиданно пропел:
— Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь... Славная песня, славная страна, славная охота. У нас в Финляндии все не так. Совсем скучно. Купишь лицензию, отсидишь пять часов в лесу, окоченеешь, сжуешь все бутерброды, а зверь то ли выйдет, то ли мимо пройдет. Зато здесь я — король. И зверь, как обещал господин Харитонов, минута в минуту, и стол царский.
Царский — это он погорячился, но стол был и вправду хорош. Соленые огурчики, грибочки, моченые яблоки и засахаренная брусничка, а посреди стола роскошно дымились кастрюля ухи и сковорода свежежареной кабанятины. В камине лениво ерзал огонь. Было тепло и уютно. И после второй Хинну потянуло на воспоминания:
— Я в Москве много лет проработал. В финской государственной нефтяной компании. И очень, надо сказать, полюбил Завидово. Потому как охотник я жуткий. Это правильно по-русски? Жалко, сейчас наездами. Перешел в частную фирму. Но все равно, как оказываюсь в Москве и если есть сезон, сразу сюда, в Завидово, к дорогому господину Харитонову.
— Дорогому в смысле стоимости лицензии?
— А вот этого не надо,— хозяин кордона даже перестал жевать печень вверенного ему кабана.— Это даже совсем не обязательно. Можете записать так: стоимость лицензии и путевки позволяет нашему хозяйству вести научную и селекционную работу и поддерживать в хозяйстве образцовый порядок.
— В Финляндии дороже. Много дороже. В Финляндии все дороже, и кабанов почти нет. Сплошные лоси. И охотники. В прошлом году было продано 27 тысяч лицензий. Только раньше еще больше было. Сейчас меньше. Мы смеемся: если в Финляндии есть эмигранты, то это лоси. Бегут в Швецию. Там все-таки и жизненный уровень выше, и лесов больше.
Только лоси не всегда хорошие животные. Они портят молодой лес, потому что кушают его. И наше правительство деньги за лицензии отдает фермерам. За скушанный лес. У нас очень заботливое правительство. И господин Харитонов очень заботливый. Поэтому давайте выпьем. За господина Харитонова и его любовь к финнам.
Пили стоя, потому как тост был почти официальный. Растроганный Михаил Анатольевич приобнял Хинну и ласково произнес:
— Ты, товарищ Индрен, не волнуйся. Завтра к утру клыки у тебя будут в лучшем виде. Покажешь в своем клубе российский трофей — обзавидуются.
— Обзавидуются... Хорошее слово. Я их вправлю в медальон и повешу в своем кабинете. Бизнесу хорошие клыки полезны. Клиент сразу видит, с кем дело имеет: здесь сидит человек не промах.
— Хинну, так, может, вы трофеи в магазине купили?
Они оба расхохотались. И Хинну, и Харитонов.
— Каждому удачливому охотнику, господин журналист, мы выдаем специальный сертификат. На гербовой бумаге и с нашей печатью. И он всегда висит рядом с трофеем.
— И у меня таких завидовских сертификатов уже двенадцать,— с понятной гордостью сообщил финн.— Даже больше, чем у Урхо Калева Кекконена. Это у нас такой президент был. Знаете, очень смешно. И даже совсем трагично. Мы всегда считали, что у него две привязанности: южный сосед, то есть вы, и охота. А недавно в Финляндии издали его дневники, и все узнали поразительную вещь — он охоту ненавидел. Но ее очень любили и Хрущев, и Брежнев. И наш бедный президент ради маленькой Финляндии изображал из себя большого охотника. Давайте выпьем за президента. Урхо Калева Кекконена.
На охоту с чистой совестью
— Это бред, полный бред. Интервью в засаде...— бубнил Борис Владимирович Молоканов. Мы сидели в промозглой темноте избушки на разлапистых табуретках, тесно прижавшись друг к другу, и жаркий шепот ветерана российской охоты приятно согревал ухо. Ему уже далеко за шестьдесят, и долгие годы он и сам директорствовал в Переяславль-Залесском охотхозяйстве. Но то ли годы, то ли интриги, только вот уже несколько лет, как ходит Борис Владимирович в замах у Харитонова. Мужик он статный, красивый, усатый. И седой бородкой клинышком да этими усами жутко напоминает ссыльного меньшевика. О чем, конечно, я не преминул ему сообщить.
— Обижаете, уважаемый. Я всегда большевиков любил. Особенно генеральных секретарей и членов Политбюро. Да и они меня жаловали. Вот это была охота! Сейчас что — одно название осталось. Ни того духа, ни той атмосферы, ни того таинства, я вам скажу. Раньше-то как было: простой ты охотник или Брежнев Леонид Ильич — за день до охоты обязательно крепкая банька. Чтобы все грязное, человеческое из себя выпарить. А в засаду в свежем белье по той же причине. Да и мысли должны быть светлые, потому что зверь, как Кашпировский, за версту все чует. Вот они и приезжали сюда очищаться. По будням коммунизм строили, зато в лес — только с чистыми мыслями.
А теперь...— он презрительно сплюнул, и даже в стремительных сумерках, набегавших на лес, я успел разглядеть горькую обиду в глазах ветерана.— Днем у него экспорт-импорт, дебет-кредит, а вечером уже здесь. И подай ему зверя. Разодет, что стрелок альпийский, винчестер — в годовой бюджет хозяйства, а от самого парфюмом разит на все окрестности. А зверь — он дурак, что ли?
Просидит гость часа три на морозе и, конечно же, впустую. А потом скандалит. Мол, деньги уплачены, где товар? Так товар — это в магазине, а в лесу блюди закон. Или вот еще мода пошла, с бабами приезжать стали. То есть с женщинами. Такое раньше и представить было немыслимо. А тут недавно генерал наведался. Звездный. Здоровый такой хряк, кровь с молоком. Девица тоже, я вам, уважаемый, скажу. Глаза горят, вся в нетерпении. Я, мол, в первый раз и жду не дождусь. А избушка, сами видите, вдвоем не развернуться. Генерал егеря и прогнал. Он, конечно, не имел права уходить, потому что на охоте егерь и помощник, и контролер. Мы ведь матку или производителя не разрешаем отстреливать. Только сеголеток, молодых, значит. А егерь стушевался, генерал все же. Да и многоопытный. Мне, говорит, не впервой, и я в этом деле без помощников обойдусь.
Час прошел, два, три, уж совсем темно стало, а выстрелов нет. Егерь, который неподалеку под елкой мерз, весь в недоумении к избушке направился. А на него генерал с матом. Так вот и так, мать твою, почему зверь не появился!? У егеря глаза на лоб от удивления — весь прикорм на поляне съеден, а снег рябой от кабаньих следов. "Тут же целое стадо пировало, товарищ генерал. Как же вы его не заметили?" А вот спутнице охота понравилось. Уезжала очень даже довольная.
— Борис Владимирович, ну и что такого — женщина на охоте. Анекдот даже есть: ей охота, тебе охота, вот это охота! Что же, члены Политбюро ничего себе не позволяли?
— Да упаси боже! Только мужская компания. Потому как на охоте и напряг мужской, и расслабление. "Девятка", конечно, вначале сообщала заранее, потом сама прикатывала. Для проверки. А чего нас проверять — ученые. Зверь давно прикормлен, проблем с кормами никаких. Это сейчас Михаил голову ломает: где достать, на что купить. А тогда какие сложности? Заявку дашь и хочешь — вагон кукурузы, хочешь — состав. В погребе, на льду — и лосятина свежая, и кабанятина, и оленина. А за пазухой всегда клок шерсти и пузырек с кровью.
— А это зачем?
Он радостно хохотнул.
— Военная хитрость. Вы представляете, уважаемый, чтобы Леонид Ильич промахнулся? Или Арвид Янович Пельше? Партийный контроль. В самом страшном сне такое не привидится. Он промахнулся, а ты убит. Кстати, уважаемый, всех старых директоров то инфаркты, то инсульты настигали. Уж больно нервная работа. У меня самого три.
Так насчет военной хитрости: если, не дай бог, дрогнет рука у высокого гостя, я, как спринтер, сразу вперед. Снег быстренько окровавлю и с клоком шерсти восхищенный назад.
— Вот это выстрел, Леонид Ильич! Совсем почти наповал. Сейчас егерей пошлю вдогонку, далеко ему не уйти.
И все довольны. Значит, у генерального рука тверда и глаз зорок. Верной дорогой идете, товарищи! А сам по рации: готовьте погреба. Пока в лесу по маленькой, пока к гостинице подъедем — у порога уже или лось лежит, или кабан. Смотря на кого охотились.
— И часто кровь проливали? Из пузырька?
— Да нет, настоящие коммунисты стрелять умели. Особенно Брежнев, Шелест, Соломенцев. Лося, оленя порой с одного выстрела валили. А вот Косыгин на крупного зверя не ходил. Стеснялся. Только по уткам. И всегда в одиночку, без товарищей.
Однажды такой конфуз случился: "девятка" что-то напутала и прислала две охраны. Косыгин и своих-то едва терпел, а тут почти взвод набрался. Я понимаю — скандал, настроение у премьера испортится, какая к фигам охота. И говорю мужикам: стойте у сельпо, будто местные. Они часов пять там и проторчали. В одинаковых финских синих плащах. На обратном пути Алексей Николаевич и спрашивает: "Боря, а что это за странные люди у магазина?" — "А это егеря наши",— отвечаю. Он только рассмеялся: "Надо Андропову сказать, чтобы форму у своих поменял. А то неудобно: чекисты, а одеты, как твои егеря".
— Зато Леонид Ильич, конечно, любил кампании?
— Это точно. Хорошее время было. Застольное. К нам заранее привозили икру, семгу, лососину, ну как по протоколу положено, а Брежнев наше уважал: соленья разные, ушицу, шашлык из дичи. Вот такой бартер осуществляли.
Вообще-то он простецким за столом был. Только жутко завистливым. К чужим охотничьим подвигам. И не дай бог при нем кому-нибудь расхвастаться! Однажды Громыко каким-то чудом уложил трех кабанов. А Брежнев только одного. Ну, понятно, от гордости Андрея Андреевича распирало и за столом понесло. Как он первого, как второго, как третьего. Леонид Ильич слушал, слушал, а потом брови сдвинул и как шваркнет кулаком по столу:
— Все, Андрей, уходи!
Тот сразу и сник. Засуетился, с обслугой за ручку и к дверям. Уже в проеме Брежнев ему крикнул:
— Да ладно тебе, оставайся. Только не ври. Не в Америке.
— А Горбачев хороший охотник?
— Не думаю. Правда, сюда он ни разу не приезжал. Я вам только, уважаемый, скажу: на перестройке настоящая охота и кончилась. Перевелись знатные охотнички. Только Виктор Степанович и остался. А с другой стороны, ну какие раньше у руководства развлечения были? Банька да охота. И все. Это теперь и презентации всякие, и клубы, и яхты на Лазурном берегу. А охота... Нет, может, в Замбию какую или в Намибию они и летают. На сафари. Кто их знает? А вот к нам на русскую охоту уже не заглядывают. Одни послы африканские. Да и те раз в году.
Борис Владимирович тяжело вздохнул и горестно затих.
Посольская охота
Горевал он больше для виду. Потому как даже одна посольская охота в год здоровья безбородовскому руководству не прибавляет. Скорее даже наоборот. К тому времени, когда накануне Рождества кавалькада лакированных лимузинов с разноцветными флажками пронесется по ленинградке к загородной базе УПДК, Михаил Харитонов проглотит не одну пачку валидола.
— Что делать, традиция. Будь она неладна. Хотя, конечно, нам выгодно — МИД на послов не скупится. Но вы представьте себе: двадцать дипломатов и большинство почему-то из Африки. Охота — она, конечно, и в Африке охота, только охотник посол или нет, я того не знаю. И в кого пальнет он с вышки, неведомо. Мы, конечно, и на базе УПДК инструктаж проводим подробнейший, и здесь, на поле у костерка каждому объясним, его сектор обстрела покажем, а все равно боязно.
Деревянные вышки, выстроенные, словно по линейке, перешагивали поле и уходили далеко в лес, огораживая зону для загонной охоты. Поле продувалось всеми ветрами, и уже через десять минут хотелось бежать с этого скрипучего помоста куда угодно, лишь бы к теплу. Загонная охота длится часа два. Я представил себе, как эбонитовыми памятниками на деревянных пьедесталах стоят застывшие мужики из Черной Африки, как замерзают их слезы на черных проталинах лиц, и острая жалость к послам согрела иззябшую душу.
— Да бросьте вы, они такой кайф ловят! Рашен сафари. Он к себе в Африку вернется и всю жизнь рассказывать будет, как на русском морозе на снег оленя завалил... Только долго ему ждать оленя,— тут Харитонов неожиданно хмыкнул.— От международной обстановки многое зависит.
— А она-то здесь причем?
— Так охота какая? Посольская. Значит, дипломатическая. Нет, конечно, нам из МИДа ничего не указывают, но мы и сами кое-что кумекаем. По своим каналам заранее знаем, на какого посла стране нужнее зверя выгнать.
Раз в году бывает посольская охота. И очень важно на ней не промахнуться...
А зверь — он все же пришел. Когда густая темнота совсем окутала поляну и лишь одинокая лампа, подвешенная на сосне, еще кое-как пробивалась сквозь тьму, на опушке леса появились размытые тени. На какое-то мгновение они замерли, вслушиваясь в лес, а потом с довольным похрюкиваньем выплыли на поляну. Штук пятнадцать кабанов ринулись на ежедневный рацион.
Они были рядом, совсем рядом. Метров двадцать, не более разделяло нас, и только уж совсем слепой мог промахнуться из широкой амбразуры парящей избушки.
"Подкармливать надо, подкармливать,— вспомнил я слова егеря Михаила Кононова.— Тогда и убивать легче".
ВАЛЕРИЙ ДРАННИКОВ