Мальчиков кормили в большом зале с кирпичными стенами. В одном конце его находился котел, и из этого котла в часы, назначенные для приема пищи, надзиратель, надев передник, с помощью одной или двух женщин раздавал кашу. Каждый мальчик получал одну мисочку этого превосходного месива — не больше, за исключением больших праздников, когда он, кроме того, получал две с четвертью унции хлеба. Миски никогда не приходилось мыть: мальчики скоблили их ложками, пока они не начинали снова блестеть. Покончив с этой операцией (которая никогда не отнимала много времени, так как ложки были почти той же величины, что и миски), они сидели, впиваясь в котел такими жадными глазами, словно собирались сожрать кирпичи, которыми он был обложен, и занимались тем, что жадно обсасывали все пальцы в надежде найти крупицу каши, случайно на них оставшуюся.
В течение недели со дня совершения кощунственного и позорного преступления — просьбы о добавочной порции — Оливер Твист сидел взаперти в темной пустой комнате, куда его заключили по мудрому и милосердому заключению Совета.
Да не подумают враги системы, будто во время своего одиночного заключения Оливер был лишен упражнений, необходимых для здоровья, лишен приличного общества и духовного утешения. Что касается упражнений, то стояла чудесная холодная погода, и ему разрешалось совершать каждое утро обливания под насосом в обнесенном кирпичной стеной дворе и в присутствии мистера Бамбла, который заботился о том, чтобы он не простудился и с помощью трости вызывал ощущение теплоты во всем его теле. Что касается общества, то каждые два дня его водили в зал, где обедали мальчики, и там секли при всех для примера и предостережения остальных. А для того чтобы не лишить его духовного утешения, его выгоняли пинками каждый вечер в час молитвы в тот же зал и там разрешали утешать свой дух, слушая общую молитву мальчиков, содержавшую специальное дополнение, внесенное по распоряжению Совета; в этом дополнении они просили сделать их хорошими, добродетельными, довольными и послушными и избавить от грехов и пороков Оливера Твиста. В молитве было отчетливо сказано, что он находится под особым покровительством и защитой злых сил и является изделием, выпущенным прямо с фабрики самого дьявола.
— Приходский щенок, — начал Ноэ, — как поживает твоя мать?
— Она умерла, — ответил Оливер. — Не говорите о ней ни слова. При этом Оливер вспыхнул, стал дышать прерывисто, а губы и ноздри его начали как-то странно подергиваться, что, по мнению мистера Клейпола, неминуемо предвещало бурные рыдания. Находясь под этим впечатлением, он снова приступил к делу:
— От чего она умерла, приходский щенок? — спросил Ноэ.
— От разбитого сердца — так мне говорили старые сиделки, — сказал Оливер, не столько отвечая Ноэ, сколько думая вслух. — Мне кажется, я понимаю, что значит умирать от разбитого сердца.
— Тра-ля-ля-ля-ля, приходский щенок, — воскликнул Ноэ, когда слеза скатилась по щеке Оливера. — Что это довело тебя до слез?
— Не вы, — ответил Оливер, быстро смахнув слезу. — Не воображайте.
— Не я, вот как, — поддразнил Ноэ.
— Да, не вы, — резко ответил Оливер. — Ну а теперь — довольно. Больше ни слова не говорите мне о ней.
— Лучше не говорить! — воскликнул Ноэ. — Вот как! Лучше не говорить! Приходский щенок, да ты наглец! Твоя мать! Хороша она была, нечего сказать! О Бог ты мой! — Тут Ноэ многозначительно кивнул головой и сморщил, насколько было возможно, свой крохотный красный нос. — Знаешь ли, приходский щенок, — ободренный молчанием Оливера, он заговорил насмешливо и притворно соболезнующим тоном, — знаешь ли, приходский щенок, теперь уж этому не помочь. Да и тогда, конечно, ты не мог помочь. Я очень этим огорчен. Разумеется, мы все огорчены и очень тебя жалеем. Но должен же ты знать, приходский щенок, что твоя мать была самой настоящей шлюхой.
— Что вы сказали? — вздрогнув, переспросил Оливер.
— Самой настоящей шлюхой, приходский щенок, — хладнокровно повторил Ноэ. — И знаешь, приходский щенок, хорошо, что она тогда умерла. Иначе пришлось бы ей исполнять тяжелую работу в Брайтуэле. Или отправиться за океан. Или болтаться на виселице — верней всего, последнее.
Побагровев от бешенства, Оливер вскочил, опрокинул стол и стул, схватил Ноэ за горло, тряхнул его так, что у того зубы застучали, и, вложив все свои силы в один тяжелый удар, сбил его с ног. Жестокое оскорбление, нанесенное покойной матери, воспламенило его кровь, он выпрямился во весь рост, глаза горели, он был сам на себя не похож, когда стоял, грозно сверкая глазами, над своим мучителем, съежившимся у его ног.
ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС, "ОЛИВЕР ТВИСТ"
1837--1839 гг.