После концерта, данного на Васильевском спуске Валерием Гергиевым, участь его была решена, и назначение директора Мариинки не замедлило последовать. По слухам, к этому указу Ельцина кисло отнеслась балетная часть театра, но кислее всего должно быть самому новому руководителю. Служенье муз, как известно, не терпит суеты, и даже если Гергиев-чиновник будет столь же во всех отношениях выдающимся, сколь был Гергиев-дирижер, эта замена не станет вполне адекватной. Вспоминается bon mot Черчилля, который, увидев пианиста Игнацы Падеревского на переговорах в качестве политика, искренне расстроился: "Маэстро, и вы среди нас? Боже, какое падение".
Падеревский, впрочем, изумил Черчилля во время второй мировой войны, предавшись тогда государственному служенью по вполне понятным причинам и возглавив польское правительство в изгнании. В отличие от него, Валерий Гергиев, директор Мариинки, и Владимир Васильев, директор Большого, несут свой крест в сытое мирное время, никем и ничем не понукаемые. Можно даже предположить, что они находят в этом занятии некую сладость, полагая, что венцом артистической карьеры и впрямь является административное кресло, даруемое главой государства. Коли так, то постановление ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград", полвека которому исполнилось 14 августа, ничуть не устарело.
Главным message знаменитого постановления стало даже не отлучение Ахматовой и Зощенко от советской литературы. Это, в конце концов, были частности. Сообщалось нечто гораздо большее — что государство живет, дышит литературой и всегда наставит, поправит, но, главное, прочтет своих писателей. Друг за другом выходили высокие постановления не о бюджетном дефиците, не о черных-цветных металлах, не о чем-то низком, земном, а сплошь о высоком, о всех подряд изящных искусствах. И возникала чудесная картина во вкусе перикловых Афин или пушкинского "Вельможи", когда партийные вожди, собравшись на пленум ЦК и роскошно окружась Корреджием, Кановой, журят одних муз и благосклонно внимают другим.
Мечта об этой идиллии так глубоко и прочно укоренилась в русском сознании, что горбачевская КПСС зря отменяла те постановления в эпоху перестройки. Они неотменяемы, раз и поныне президент страны своим указом назначает директора театра, а всенародно любимый артист спешит занять эту должность. Такая прямая патерналистская связь государства и искусства встречается, наверное, в одной России. Для Запада характерны другие, более опосредованные взаимоотношения, но и они не вдохновляют.
На этой неделе известнейший, старейший, почтеннейший и пр. оркестр Венской филармонии принял беспрецедентное решение. С нового года его ряды пополнятся дамами. С точки зрения профессии, это почти оправданно: более половины ныне действующих музыкантов — женщины. Именно на это указывали активистки-феминистки, бранившие однополую филармонию как политически некорректную. Черт ли сладит с бабой гневной, решили осмотрительные австрийские власти и пригрозили оркестру снизить государственные субсидии, если он не откажется от пагубного, всей демократической общественностью осуждаемого мужского шовинизма. И венцы сдались.
По этому поводу у меня нет определенного мнения, а, напротив, одни противочувствия. Как женщина я движима естественной солидарностью, хотя не могу взять в толк, почему венским товаркам не мил вид чисто мужского оркестра; как западница должна бы поддержать логику прогресса, неведомую в темной России, все политически корректное, включая феминисток; но как консерваторше мне тошно это делать. Жаль традицию, рухнувшую в одночасье, газон, который сто лет поливали и стригли, а потом вдруг вытоптали. Западная общественная машина, безотказно сработавшая в Вене, конечно, лучше российской государственной, но когда отлаженный механизм дает сбой, душа ликует и радуется.
Такое случилось недавно в Италии. Тамошняя общественность, разумеется, политически корректная, встала на защиту прав пожилой слонихи Бейби, нещадно эксплуатируемой в цирке. "Слоны — социальные животные, склонные к коллективизму, они нуждаются в стае, тем более Бейби в ее годы", — утверждали радетели слонихи, и так рьяно, что хозяин признал свое душегубство и убрал животное с арены. Но несчастная слониха вовсе не знала, что она склонна к коллективизму. Она чувствовала себя любимой примадонной, которой вдруг указали на возраст и лишили всего того, к чему она привыкла, — света и шума, цветов, поклонников и аплодисментов. И в полном соответствии с самой расхожей пьесой Бейби нашла виновницу — молодую слониху Ванду, которую решила уничтожить.
Правдивая эта история нимало не соответствует законам природы: прогрессивная итальянская общественность, утверждая, что слонам нужна стая, говорила правду. Так написано в любой умной книжке. Но законы водевиля, по которым действовала Бейби, оказались выше. Сцена посрамила книжку, одна норма — другую. В столкновении разных стандартов и в их неувязке сегодня теплится жизнь, которую я рискну назвать художественной.
Если от Васильевского спуска, где концертировал Гергиев, взойти на мост, чтобы идти в Замоскворечье, то оттуда с недавних пор открывается странный вид: мрачный Дом на набережной, воспетый Трифоновым и прямо над ним — золотой шапкой купол храма Христа Спасителя. Константин Тон, проектировавший этот храм, разумеется, не предполагал такого эффекта, но и Иофан, строивший дом правительства, на него не рассчитывал. Жизнь, однако, распорядилась иначе: конструктивистский монстр получил свое византийское завершение. У меня лучшая в Москве коллекция шляп: увы, ни одна из них на моей голове не выглядит столь экстравагантно, столь осмысленно и совершенно.
АНТОНИНА Ъ-КРАЙНЯЯ