Среди петербургских фестивалей "Звезды" кажутся немного enfante terrible: большой, блестящий, светский фестиваль обладает долей мальчишеского легкомыслия и юношеского азарта. Он неотразим, хотя не безупречен, ему многое прощается за его обаяние. Фестивальная программа вращается вокруг звезд, а звезды — вокруг художественного руководителя фестиваля.
Эпоху Валерия Гергиева в Мариинском петербургская критика сравнивает с петровской эпохой реформ. На фестивале художественный руководитель как царь-плотник предпочитает многое делать своими руками. Если он не дирижирует, это может означать лишь одно: в этот день назначен прогон премьерного спектакля; пропущенный день завтра компенсируется двумя концертами. У фестивального времени, по выражению Гергиева, "захватывающе безумный ритм". Для жизни главного дирижера Мариинки этот ритм — единственный и нормальный. Ритмическое остинато не нарушается сменами разделов в крупной форме: гастрольный график столь же напряжен, как и домашний. На две недели в эту свистопляску вовлекается петербургская публика, безусловно, заслужившая право внимать мариинскому оркестру под управлением Валерия Гергиева не меньше, чем публика западная, которой он большей частью достается в остальное время года.
Что касается других звезд, то они также не сходят со своей орбиты. Гергиев возвращает в Петербург уехавших русских исполнителей: снова Торадзе и снова с учениками, снова Афанасьев и Кремер — теперь еще и как авторы книг. Звезды приезжают со своими опробованными программами. Фестиваль дает своим гостям карт-бланш. В этом году наметилась прокофьевская линия — пунктиром, если сравнивать ее с прошлогодней линией Стравинского. Постепенно Гергиев осуществляет свои планы относительно сочинений и авторов, недостаточно представленных на концертной эстраде и в театре. Это может быть и Берлиоз, и Каретников, и Прокофьев, и Стравинский. Временами максимализм Гергиева оборачивается гигантоманией. Подобными акциями на нынешнем фестивале были "Ромео и Джульетта" Берлиоза (о феноменальном успехе этой программы в Москве Ъ уже сообщал), российская премьера "Мистерии апостола Павла" Николая Каретникова, марафон "Все фортепианные сонаты Прокофьева" и концерт, в котором гигантским было все: исполнительский состав прокофьевской кантаты "К 20-летию Октября", размер партитуры и продолжительность программы, включавшей также Четвертый концерт Прокофьева в исполнении Торадзе и Одиннадцатую симфонию Шостаковича (добавим, что после всего этого объявление о присвоении Гергиеву звания "Народный артист Российской Федерации" казалось просто неизбежным: к этому моменту публика после трехчасового концерта уже долго аплодировала стоя).
Ъ подробно рассказывал о "Звездах", и нам осталось рассмотреть две из фестивальных акций. Одна потерпела неудачу, а другая прошла с очевидным успехом. "Мистерия апостола Павла", задуманная Николаем Каретниковым в конце 60-х (сюжет предложил композитору отец Александр Мень), создавалась "для Господа и для себя", в убежденности, что исполнить ее никогда не удастся. В хоровой части "Мистерии", по словам композитора, были использованы все известные методы звукоизвлечения и ряд новых, соло созданы исходя из возможностей Питера Пирса, Дитриха Фишера-Дискау и Джорджа Лондона. В 90-е автор уже размышлял о возможности постановки в тех местах, где проповедовал Павел, — в коринфском амфитеатре, Одеоне в Афинах, на холме под Римом, — и был убежден, что для исполнения понадобится фонограмма: хору предстояло гореть на крестах и метаться в хаосе римского пожара.
Замысел "Мистерии" утопичен. Утопией был и фестивальный проект: исполнить подобное сочинение на сцене БЗФ во втором отделении концерта после выступления Кремера и Скрипичного концерта Чайковского. Грандиозность благородного замысла (исполнить в России сочинение, премьеры которого автор не дождался), помноженная на "авось" (не организованную должным образом премьеру), как плюс на минус, дали минус.
Одиннадцатая симфония Шостаковича и кантата Прокофьева, появившиеся в одной программе согласно замыслу Гергиева исполнить "юбилейные" сочинения (к 20-летию и к 40-летию Октября соответственно), не параллельны, а перпендикулярны друг другу. Симфония "1905 год", по мнению Генриха Орлова, написана по случаю совсем другого события: "Как мог бы он изобразить расправу над венгерскими повстанцами 1956 года — с грохотом танков и артиллерии, создать посредством одних мелодий старых революционных и каторжных песен образ страны-тюрьмы, если бы не позаботился связать свою Одиннадцатую симфонию с восстанием 1905 года и приурочить ее к 40-летию Советской власти!"
Кантата Прокофьева на тексты Маркса, Ленина и Сталина оказалась случаем совершенно иного рода. Слушателю 90-х трудно отделаться от убеждения, что это ошеломляюще дерзкое издевательство — с бубнящим "фи-ло-со-фы... фи-ло-со-фы...", с жалким пассажем "Мы идем тесной кучкой", с вскриками женского хора "Кризис назрел, кризис назрел!", с сиреной и гармошками, галопами и вальсом типа "ум-ца-ца", в который поступью железных батальонов вторгается топающий дуолями ударник, — не было заклеймено как злой контрреволюционный пасквиль только по причине неприкосновенности текста. Однако прокофьевское невмешательство в политику и его весьма позднее прозрение не дают повода к подобному толкованию. Вероятно, решается эта головоломка иначе: европеец с еще не изломанной психикой с любопытством вертит в руках экзотическую для него вещицу, не реагируя на ее жутковатый механизм, а работая с ней как музыкант-профессионал и конструктор. Нынешняя же аудитория извлекает максимум наслаждения из этой изобретательности, не отказывая себе и в удовольствии нагрузить его всеми настроениями выборного междутурья.
"Звезды" существуют при острой нехватке средств — как и Мариинка, поражающая Россию фейерверком премьер и представляющая за рубежом русское искусство: ее гастрольная активность неизмеримо выше, чем у Большого театра. Поэтому не стоит требовать большей ясности от концепции фестиваля. Валерию Гергиеву удается осуществлять отдельные акции, погружая их в ничем не контролируемую концертную среду, объединенную только "безумным ритмом". И надо признать, что, мечтая о большем, Петербург счастлив иметь в своем распоряжении фестиваль таким, каков он есть.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА