Новый роман
Василий Иванович Чапаев на пути воина
В журнале "Знамя" (#4-5) опубликован новый роман Виктора Пелевина, одного из самых известных русских прозаиков девяностых годов. Он называется "Чапаев и Пустота".
Пелевин — автор сборника рассказов "Синий фонарь" (малая Букеровская премия, 1993 год), повестей "Омон Ра", "Жизнь насекомых" и "Синяя стрела", переведенных на английский, французский и другие языки. Вероятно, самый популярный в русской части Internet современный писатель. Переводчик Карлоса Кастанеды и Артура Макина. На вопрос о дате рождения Пелевин ответил: "Я склонен думать, что вообще не родился" — и только затем предложил "условно считать, что в 1967 году".
История посмертного существования легендарного красного командира Василия Ивановича Чапаева берет свое начало от книги Фурманова и фильма братьев Васильевых. Казалось, что закончится она в многочисленных анекдотах или специальных исследованиях по истории гражданской войны. Однако в девяностые годы произошло второе пришествие Чапаева в русскую литературу. Первым был Андрей Левкин, предположивший, что Чапаев был искусственным объектом, сконструированным в Риге великим мистиком Гурджиевым ("Комментарии", 1992, #1). Через несколько лет Василий Аксенов увидел в Чапаеве "воплощение демонов Врутри, Мадху и Мура", искупившее в следующей жизни свои грехи в качестве героя анекдотов. Однако ни одна из этих версий не может сравниться по парадоксальности с историей, рассказанной в новом романе Виктора Пелевина.
Пелевинский Чапаев имеет весьма отдаленное отношение к анекдотическому герою. Несмотря на бурку, шашку и броневик он вовсе не красный командир, а Учитель, раскрывающий перед своим ординарцем Петром Пустотой (Петькой) истинную природу мира. Успешно пройдя обучение, Петр достигает Внутренней Монголии ("она называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово 'внутри' здесь совершенно не подходит"). И там, в месте, называемом Кафка-юрт, Пустота пишет роман о пустоте, повествование о пути к сокровенной истине.
Еще со времен своих ранних рассказов Пелевин проявляет стойкий интерес к такому сюжету. Кем бы ни были его герои — цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами, они постепенно осознают иллюзорность реальности и устремляются навстречу подлинному бытию, которое воплощается в мире за окном инкубатора, "лиловом зареве над дальней горой" или, как на этот раз, "условной реке абсолютной любви" (сокращенно Урал), в которую и погружаются в финале герои романа.
Читатель, хорошо знакомый с ранними вещами Пелевина, заметит переклички: накокаиненная революционная Россия напоминает о "Хрустальном мире", название фирмы, возглавляемой одним из героев, — о "крайней Фуле" из рассказов о третьем рейхе, многофигурная самопересекающаяся структура — о "Жизни насекомых". Одним словом, "Чапаев и Пустота" — во многом итоговый для Пелевина роман, имеющий дело с тем же кругом идей, что и его ранняя проза. Неизменным остается и список любимых авторов Пелевина: "альтернативное" заглавие романа "Сад расходящихся Петек" отсылает к Борхесу, а башкирец-голем — к Майринку. Однако главный материал, подлежащий пародированию и/или переосмыслению, — это мистическая и религиозная литература: от Карлоса Кастанеды и Чжуан Цзы до Серафима Роуза и скандинавской мифологии. В эклектичном мире пелевинского романа находится место всем: братва, убитая с оружием в руках, попадает в Валгалу, где сидит и греется у вечного огня, вырывающегося из пентаграммы, символизирующей милосердие Будды; суждение "все бабы — суки" отражает иллюзорность мира, ибо "сука — это сокращение от 'суккуб'", а Анка поражает врагов из глиняного пулемета — левого мизинца будды Анагамы, упрятанного в ком застывшей глины: все, на что он указывает, обретает свою истинную природу, то есть превращается в пустоту.
В свою очередь, все, на что указывает перо Пелевина, приобретает новый смысл: песня "белая армия, черный барон" или роман "Всадник без головы". И конечно, анекдоты про Василь Иваныча, оказывающиеся притчами, которые исказил легкомысленный и злоупотребляющий кокаином Котовский. Кстати, этот красный командир благополучно бежит (по Пелевину) в Париж, где и создает всю ту "реальность", в которой мы живем сегодня, точнее, думаем, что живем. Только перенесшийся из двадцатых годов в образцовую Семнадцатую психбольницу Петька догадывается о иллюзорном характере "новых русских", японских бизнесменов и наркоманящих бандитов, населяющих Москву наших дней, и раскрывает потаенный смысл всем известных анекдотов в беседе с соседями по палате. Анекдот, оказывающийся притчей, — ключ к поэтике романа Пелевина, в котором за байками и приколами проступает Послание. Можно поспорить о том, верит ли сам автор в него (судя по длинным и временами тормозящим повествование беседам — верит), или назвать это "двойным кодированием" и прописать по ведомству постмодернизма. Но лучше увидеть в этом следование буддийской традиции, в которой сожжение дзэнским мастером статуи Будды служит лучшим объяснением сущности буддизма: в книге Пелевина пародирование эзотерического знания служит лучшим подтверждением его сакральной ценности.
Давно замечено, что в России с ее литературоцентризмом всякий испытавший мистический опыт спешит поведать свои переживания городу и миру в форме романа или поэмы, не понимая, что тем самым сводит уникальность пережитого к банальности слов, давно перешедших от Эммануила Сведенборга к Ричарду Баху. И в этой ситуации путь "священной пародии", избранный Пелевиным, — едва ли не единственный шанс передать мистическое послание, не опошлив его. Впрочем, этот путь таит в себе опасность: даже те, кому близки пелевинские идеи, могут предпочесть читать романы и трактаты по отдельности.
В памяти старшего поколения еще свежи времена, когда в каждом дворе был свой Чапай, размахивающий деревянной шашкой. Волна анекдотов сбила этот героический настрой, превратив героя гражданской войны в комическую фигуру. Роман Пелевина может дать Чапаеву новую жизнь: в галлюцинациях поклонников промокашек и грибов деревянную шашку сменит глиняный пулемет.
СЕРГЕЙ Ъ-КУЗНЕЦОВ
В журнале "Знамя" (#4-5) опубликован новый роман Виктора Пелевина, одного из самых известных русских прозаиков девяностых годов. Он называется "Чапаев и Пустота".
Пелевин — автор сборника рассказов "Синий фонарь" (малая Букеровская премия, 1993 год), повестей "Омон Ра", "Жизнь насекомых" и "Синяя стрела", переведенных на английский, французский и другие языки. Вероятно, самый популярный в русской части Internet современный писатель. Переводчик Карлоса Кастанеды и Артура Макина. На вопрос о дате рождения Пелевин ответил: "Я склонен думать, что вообще не родился" — и только затем предложил "условно считать, что в 1967 году".
История посмертного существования легендарного красного командира Василия Ивановича Чапаева берет свое начало от книги Фурманова и фильма братьев Васильевых. Казалось, что закончится она в многочисленных анекдотах или специальных исследованиях по истории гражданской войны. Однако в девяностые годы произошло второе пришествие Чапаева в русскую литературу. Первым был Андрей Левкин, предположивший, что Чапаев был искусственным объектом, сконструированным в Риге великим мистиком Гурджиевым ("Комментарии", 1992, #1). Через несколько лет Василий Аксенов увидел в Чапаеве "воплощение демонов Врутри, Мадху и Мура", искупившее в следующей жизни свои грехи в качестве героя анекдотов. Однако ни одна из этих версий не может сравниться по парадоксальности с историей, рассказанной в новом романе Виктора Пелевина.
Пелевинский Чапаев имеет весьма отдаленное отношение к анекдотическому герою. Несмотря на бурку, шашку и броневик он вовсе не красный командир, а Учитель, раскрывающий перед своим ординарцем Петром Пустотой (Петькой) истинную природу мира. Успешно пройдя обучение, Петр достигает Внутренней Монголии ("она называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово 'внутри' здесь совершенно не подходит"). И там, в месте, называемом Кафка-юрт, Пустота пишет роман о пустоте, повествование о пути к сокровенной истине.
Еще со времен своих ранних рассказов Пелевин проявляет стойкий интерес к такому сюжету. Кем бы ни были его герои — цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами, они постепенно осознают иллюзорность реальности и устремляются навстречу подлинному бытию, которое воплощается в мире за окном инкубатора, "лиловом зареве над дальней горой" или, как на этот раз, "условной реке абсолютной любви" (сокращенно Урал), в которую и погружаются в финале герои романа.
Читатель, хорошо знакомый с ранними вещами Пелевина, заметит переклички: накокаиненная революционная Россия напоминает о "Хрустальном мире", название фирмы, возглавляемой одним из героев, — о "крайней Фуле" из рассказов о третьем рейхе, многофигурная самопересекающаяся структура — о "Жизни насекомых". Одним словом, "Чапаев и Пустота" — во многом итоговый для Пелевина роман, имеющий дело с тем же кругом идей, что и его ранняя проза. Неизменным остается и список любимых авторов Пелевина: "альтернативное" заглавие романа "Сад расходящихся Петек" отсылает к Борхесу, а башкирец-голем — к Майринку. Однако главный материал, подлежащий пародированию и/или переосмыслению, — это мистическая и религиозная литература: от Карлоса Кастанеды и Чжуан Цзы до Серафима Роуза и скандинавской мифологии. В эклектичном мире пелевинского романа находится место всем: братва, убитая с оружием в руках, попадает в Валгалу, где сидит и греется у вечного огня, вырывающегося из пентаграммы, символизирующей милосердие Будды; суждение "все бабы — суки" отражает иллюзорность мира, ибо "сука — это сокращение от 'суккуб'", а Анка поражает врагов из глиняного пулемета — левого мизинца будды Анагамы, упрятанного в ком застывшей глины: все, на что он указывает, обретает свою истинную природу, то есть превращается в пустоту.
В свою очередь, все, на что указывает перо Пелевина, приобретает новый смысл: песня "белая армия, черный барон" или роман "Всадник без головы". И конечно, анекдоты про Василь Иваныча, оказывающиеся притчами, которые исказил легкомысленный и злоупотребляющий кокаином Котовский. Кстати, этот красный командир благополучно бежит (по Пелевину) в Париж, где и создает всю ту "реальность", в которой мы живем сегодня, точнее, думаем, что живем. Только перенесшийся из двадцатых годов в образцовую Семнадцатую психбольницу Петька догадывается о иллюзорном характере "новых русских", японских бизнесменов и наркоманящих бандитов, населяющих Москву наших дней, и раскрывает потаенный смысл всем известных анекдотов в беседе с соседями по палате. Анекдот, оказывающийся притчей, — ключ к поэтике романа Пелевина, в котором за байками и приколами проступает Послание. Можно поспорить о том, верит ли сам автор в него (судя по длинным и временами тормозящим повествование беседам — верит), или назвать это "двойным кодированием" и прописать по ведомству постмодернизма. Но лучше увидеть в этом следование буддийской традиции, в которой сожжение дзэнским мастером статуи Будды служит лучшим объяснением сущности буддизма: в книге Пелевина пародирование эзотерического знания служит лучшим подтверждением его сакральной ценности.
Давно замечено, что в России с ее литературоцентризмом всякий испытавший мистический опыт спешит поведать свои переживания городу и миру в форме романа или поэмы, не понимая, что тем самым сводит уникальность пережитого к банальности слов, давно перешедших от Эммануила Сведенборга к Ричарду Баху. И в этой ситуации путь "священной пародии", избранный Пелевиным, — едва ли не единственный шанс передать мистическое послание, не опошлив его. Впрочем, этот путь таит в себе опасность: даже те, кому близки пелевинские идеи, могут предпочесть читать романы и трактаты по отдельности.
В памяти старшего поколения еще свежи времена, когда в каждом дворе был свой Чапай, размахивающий деревянной шашкой. Волна анекдотов сбила этот героический настрой, превратив героя гражданской войны в комическую фигуру. Роман Пелевина может дать Чапаеву новую жизнь: в галлюцинациях поклонников промокашек и грибов деревянную шашку сменит глиняный пулемет.
СЕРГЕЙ Ъ-КУЗНЕЦОВ