Западные корреспонденты, каждый год приезжающие на Каспий снимать репортажи об икорной мафии, утверждают, что после нефти и алюминия икра является самым доходным и самым криминальным полулегальным бизнесом в России.
Икру осетровых рыб можно назвать черной как в прямом, так и в переносном смысле. По нашим приблизительным подсчетам, официально произведенной за год икры такому городу, как Москва, хватает ровно на то, чтобы встретить Новый год или какой-нибудь другой крупный праздник. И вот 9 мая, когда москвичи покупают 100 грамм по 400 рублей — порадовать ветеранов, на Нижней Волге начинается что-то вроде "золотой лихорадки": осетр идет на нерест.
Семейный бизнес
Степан работает браконьером. Это семейный бизнес. Его отец работал браконьером, дед, прадед... У деда и отца было еще, правда, какое-то официальное место службы. Но Степан плевать хотел на условности. Он работает только браконьером. Только ночью. И только один.
Два года назад Степан поехал в Москву и купил себе быстроходную лодку с мощным водометным мотором. Эта лодка резвее, чем лодки астраханской рыбинспекции, и поэтому Степан плевать хотел на рыбинспекцию. Степан ее не боится. Он боится только ментов и пограничников. Ментам Степан платит подати, от пограничных торпедных катеров таится в ериках и плавнях.
Здесь, в низовьях, Волги как таковой нет. Она распадается на тысячи рукавов, каждый из которых имеет свое название. Большая река Ахтуба течет через самую настоящую пустыню. Там ходят верблюды и летит, похрустывая и подпрыгивая, перекати-поле. Если человека там вынесут на берег и бросят в песках, никто никогда не найдет его. Барханы будут шевелиться над головой, а факел газового комбината гореть как Вечный огонь.
Степан никогда не ездит туда, где пустыня. В пустыне нет властей и нет законов, даже браконьерских. Там страшно и неуютно русскому человеку. Степан живет на реке Кирзан, в городе Камызяк, а хорошее место Камызяком не назовут.
При въезде в город на посту ГАИ стоит одинокий старшина-калмык и боится. Раньше у старшины был напарник. У напарника был автомат, правда, без патронов. Но потом напарник поймал такую икряную белугу, что, сидя на ней верхом, его маленький сынишка не доставал ногами до земли. И напарник сказал: "Хватит! Двух ведер икры мне хватит!" И ушел на все лето в отпуск за свой счет — рыбачить.
Теперь, когда, выпив один бутылку водки "Астраханский лотос", Степан проезжает на своем мотоцикле "Урал" с коляской мимо поста ГАИ, инспектор не останавливает его, хотя опасно, конечно, ездить пьяным. Да Степан и сам знает, что опасно. Пить браконьеру нельзя. Браконьеры гибнут от того, что пьют.
Вот, например, на прошлой неделе один рыбак из деревни с золотоискательским названием Успех, стоящей на берегу реки Большой Кал, вышел в море и не вернулся. Мужики говорят, что были волна, ветер, дождь. А рыбак пил, конечно, по-черному и мог не справиться с лодкой. Но Степан думает, что, скорее всего, его подстрелили из гранатомета "муха" в нейтральных водах пограничники. Или "татарский профсоюз". Татарским профсоюзом в Астрахани называется местная мафия, контролирующая рынки.
— Пограничники никого не жалеют,— говорит Степан. Мы сидим на пароме. Курим. Степан разглядывает две крохотные дырочки в болотном сапоге — след от зубов гадюки, которых здесь пропасть: — Вот ведь стерва! Новые заброды.
Забродами как раз болотные сапоги и называются.
Течение в реке Кирзан сильное. Вода мутная и желтая. Перекинутый через реку металлический трос толщиной в руку изгибается полумесяцем, и паром еле-еле ползет по нему от берега к берегу. На берегу, на куполе маленькой сельской мечети, сверкает еще один полумесяц. В небе — третий. Луна растет. Две ночи назад, в новолуние, Степан ходил в половья проверять снасть. Тогда-то мы и познакомились.
Волга разливается весной. Деревья стоят по колено в воде. Половина земли становится рекой. Затопленные низины называются половьями. Осетры — как только вода, втекающая в Каспий из Волги, становится большой и теплой — идут вверх, заходят в половья, трутся там брюхом о землю и мечут икру. На этот случай Степан гнет крюки из отработанных сварочных электродов, привязывает их гроздью к длинной веревке, затачивает как бритву и разбрасывает по дну в половьях. Осетры трутся брюхом о дно и напарываются на крюк. Крюк входит в тело, как в масло. Раненый осетр со сварочным электродом в брюхе не пытается освободиться и уплыть. Просто стоит на месте. До тех пор пока Степан в безлунную ночь не выберет веревку и не вытянет осетра. Осетр сопротивляется, только попав на воздух. Лупит Степана хвостом по лицу, сбрасывает фонарь с лодки в воду. Но Степан быстро бьет рыбину ножом в основание черепа или деревянной колотушкой по голове, и осетр засыпает. Не умирает, нет. Никто никогда не видел мертвого осетра — только уснувшего.
Когда мы познакомились со Степаном два дня назад, он шел от лодки к берегу. В левой руке у него был осетр величиной с десятилетнего ребенка. В правой — такой же величины белуга. Он нес рыбу, засунув ей пальцы под жабры на всю длину. С пальцев текла кровь. На берегу Степан вспорол рыбе брюхо и вынул икру. Рыба тем временем пыталась дышать и плевалась из жабер кровью. Потом Степан взял топор и отрубил белуге голову. Я увидел, какой у нее мозг — такой же, как у человека, только величиной с детский кулак. Мозг пульсировал.
— Осетр древнее динозавра,— сказал Степан и улыбнулся.— У него нет костей, только хрящи. Тут однажды один банкир из Москвы подавился хрящом и помер. А осетр никогда не умирает. Когда его режешь, он извивается. И когда жаришь маленькие кусочки с картошкой, они дергаются. И когда жрешь, дергаются. Ты вчера ел осетрину? Ха-ха-ха.
Мне показалось, будто у меня в животе кто-то шевелится. Я спросил:
— Зачем ходить в море, если рыбы и так полно в половьях?
— Рыбы нет,— ответил Степан серьезно.— При коммунизме была, а теперь нет. При коммунизме чистили банки.
Банками на Нижней Волге называют глубокие русла рек, по которым идет рыба из моря. Русла эти заиливаются, а рыба ищет, где глубже. Банки нужно чистить. Для этого необходима специальная техника. Степан говорит, что проголосовал бы за такого президента, который бы чистил банки. Больше ничего Степану от власти не надо.
Икру он продает по 300 рублей за килограмм, то есть в 12 раз дешевле, чем в Москве. Вырученных за лето денег хватает только на еду, новую одежду для детей к началу учебного года, на то, чтобы раз в пять лет купить новую лодку с водометным мотором. Да еще на приобретение у инспекторов рыбнадзора конфискованных браконьерских снастей.
А рыбы в половьях становится все меньше. Приходится Степану выходить в море. Там, конечно, рыбы много, но могут подстрелить пограничники, и тогда не ровен час станешь для рыбы кормом.
Еще пограничники охотятся за бандитами. Бандиты стреляют в инспекторов рыбнадзора. Время от времени бандиты устраивают "стрелки" и делят воду. Степан иногда ездит на эти "стрелки" и в такие дни не пьет.
Такая жизнь: бандиты, пограничники, речная милиция, рыбнадзор, рыбаки, браконьеры, осетр. Мы сидим на пароме и курим.
— Знаешь,— говорит Степан.— Еще пару лет, и мы перебьем друг друга.
Затонение
Тоня (с ударением на последнем слоге) — это такое место на берегу реки, где у рыболовецкого колхоза стоит лебедка и где колхозные рыбаки неводом ловят рыбу. У них есть лицензия. На все, кроме белуги. Белуга считается исчезающим видом. Если она случайно попадает в невод, ее нужно отпустить. Да только кто ж ее отпустит?!
В колхозе — новый председатель. Бывший полковник. Он стоит на берегу и следит, чтобы рыбаки не пили водки. Буксир описывает по реке дугу, сбрасывает в воду невод. Потом невод выбирают лебедкой с берега, а председатель следит, чтобы рыбаки не пили. Официально колхоз может сдавать рыбу государству по цене два рубля за килограмм. Только кто же ее будет сдавать?! Зарплата рыбака — 200 рублей в месяц. И люди работают не ради зарплаты, а ради рыбы.
У колхоза есть свой маленький цех переработки. Там в основном вялят воблу и готовят мороженое филе сома. Осетровая рыба туда попадает редко.
В каждом неводе — один-два осетра. Невод забрасывают каждый час. Круглосуточно. В сутках 24 часа. За обязательной сдачей осетров государству следит наряд милиции из двух человек.
— Куда же,— спрашиваю,— деваются 40 осетров ежедневно?
— Хрен их знает! — врет председатель.— Не знаю, куда деваются!
В этот момент что-то твердое тычет мне в спину, и голос за моей спиной говорит:
— Пройдемте в машину.
Я оглядываюсь — абсолютно пьяный милиционер с умильной рожей. Тычет мне в спину палочкой, изображающей пистолет.
— Вы откуда?
— Из Москвы.
— Из самой Москвы?!
— Из самой Москвы.
— Пройдемте в машину.
Чуть подальше, на бугорке, стоит 412-й "Москвич" с проржавевшим насквозь кузовом. Водитель меняет колесо. В машине сидит второй абсолютно пьяный милиционер.
Милиционеров зовут Тагир и Колек. Они сидят тут с самого утра и пьют. Колек наливает мне грамм 100 дешевой водки, а Тагир подносит четвертинку куска белого формового хлеба, заляпанного машинным маслом.
— Держи,— лезет в карман, достает полиэтиленовый пакет и выдавливает из него на хлеб добрую столовую ложку сверкающей белужьей икры.— Пей. Как тебя зовут?
— Валера.
— Вот так и живем, Валера. Наша служба и опасна, и трудна. Водку пьем, икрой закусываем.
В этот момент машина, в которой мы сидим, срывается с домкрата и мозжит водителю палец. Водитель молчит. Боится, что уволят с работы. Ему ведь тоже хочется быть рядом с рыбой — чтобы не умереть с голоду.
Не обращая внимания на водителя, продолжающего с размозженным пальцем монтировать колесо, Тагир и Колек выходят из машины и направляются к лебедке. Наливают одному из рыбаков стакан и говорят:
— Михалыч, мы щас уедем на четыре часа. А когда приедем, нам надо две икряные белуги.
— Где ж я тебе возьму икряные?
Михалыч принимает стакан, пьет с благодарностью и мгновенно хмелеет.
С бугорка спускается председатель колхоза.
— Михалыч, ты пил?
— Пил.
— Я тебе говорил не пить?
— Говорил.
— Так вот, ты уволен.
— Куда?
— На ...— уточняет председатель, машет рукой, садится в "газик" и уезжает. Уезжают и Тагир с Кольком. Михалыч продолжает тянуть лебедку.
Из стоящих поодаль машин выходят люди. Приближаются. Говорят с бригадиром. Платят. Достают рыбу из колхозных ящиков. Кладут в холщовые мешки и уезжают.
— Кто это, Михалыч? — спрашиваю я.— Бандиты?
— Не...— говорит Михалыч, покачиваясь и держась за веревку, которую тянет.— Бандиты тока что уехали. А это отдыхающие.
Руки у Михалыча изуродованы артритом. У всех рыбаков старше тридцати руки изуродованы артритом.
Остров нищих
Володя — бывший вертолетчик. Теперь работает инспектором водоохраны. Мы идем на рыбоохранном баркасе от Астрахани к устью Волги, чтобы нам показали, как работает инспекция.
Слева по борту поселок. Трехэтажные особняки, забор с колючей проволокой, охрана с собаками.
— Мы называем это "остров нищих" — дома икорных королей.— говорит Володя.
Еще он говорит, что американские вертолеты Сикорского хуже наших "Мишек", потому что "Сикорские" в наших экстремальных условиях работать не могут, а на нашей "Мишке" в прошлом году, катая американскую журналистку, снимавшую репортаж про икорную мафию, Володя чуть было не упал на линию электропередач, но в последний момент вырулил. Володя утверждает, что американская журналистка даже дала ему в тот вечер в знак благодарности за спасенную жизнь.
— Нормальная девка. Хорошая. Дурной народ. Югославию бомбят, вертолеты хреновые, а девки хорошие.
Еще Володя рассказывает, что никогда не может поймать браконьера с поличным, потому что у браконьеров лодки резвее и потому что браконьеры выставляют на реке дозорных.
— Вон, видишь, вышка торчит из воды. На вышке человек. Ночью как только завидит наш баркас, запускает пароходную сирену, и она орет на всю Волгу. По закону ведь не запрещено сидеть на вышке и дудеть пароходной сиреной. Так что презумпция невиновности — дело, конечно, хорошее, но я бы его пристрелил.
Еще Володя рассказывает, что в пограничной зоне под охраной торпедных катеров промышленным способом вылавливаются целые косяки осетровой рыбы. Тут же прилетает вертолет, забирает икру, а вспоротая рыба так и остается спать на берегу до первого шторма.
— И я, инспектор рыбоохраны, не имею туда допуска!
Еще Володя рассказывает, что ходят слухи, будто в прошлом году к руководству Волгоградской ГЭС приехали какие-то люди из Казахстана и дали денег. Волгоградская ГЭС две недели держала шлюзы закрытыми. Так что теплые паводковые воды пошли в Каспий из Урала на две недели раньше, чем из Волги, и рыба ушла в Казахстан.
— Да и просто так в Волгоградской ГЭС есть рыбоходные шлюзы. Там рыбу должны поднять, чтобы она шла выше по Волге. Только кто же ее поднимет? В шлюз запустят, воду сольют и собирают прямо руками с пола. Только ведь ради икры. Рыба-то, вон она вся плывет вниз по реке кверху брюхом.
Еще Володя рассказывает, что на том маленьком участке реки у города Таган Аман, где к Волге выходит Республика Калмыкия, никакой рыбоохраны нет. Калмыки ловят сетями, ловят неводами, ловят крюками. И никто не следит за этим.
Мы садимся в маленький катерок. Заплываем в ерик. Так называется в Нижнем Поволжье слепой рукав реки. Какой-то дед на лодке-плоскодонке, завидев нас, выбрасывает в воду кошелку свежепойманной воблы. Мы подплываем и конфискуем у деда сеть.
— Как фамилия? — спрашивает Володя.
— Генералов.
— Что ж ты, Генералов, браконьерничаешь?
— Да я к 9 мая. К празднику. Отпустите. Я вам бензина за это принесу канистру.
— Неси!
Дед на веслах плывет к берегу.
— Надо же,— вздыхает Володя.— Герои! К 9 мая у ветерана кошелку воблы конфисковали. Только один вред от нас. Только один вред.
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН
--------------------------------------------------------
Рецепт
Приготовление икры в домашних условиях
Живого еще осетра вспарывают. Икру, представляющую собой серый клейкий шар, вынимают. Потом готовят ведро теплой, круто соленой воды. Если извлеченный из рыбы икорный шар опустить в воду минут на десять, икра получится паюсной. Если же обдать шар кипятком и протереть через пластмассовую сетку, чтобы отделить пленку, икра получится зернистой. Обычно сетку ставят прямо над ведром с соленой водой. Протирают — и через минуту воду сливают. Считается, что с этого момента икра уже готова к употреблению, но опыт показывает, что лучше разложить ее в банки и подержать хотя бы еще час. Чтобы икра не испортилась, ее складывают в стерилизованную стеклянную посуду и заливают сверху топленым маслом.