Выставка живопись
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников / купить фото
В Третьяковской галерее в рамках года Голландии в России открылась выставка живописи XIX века, объединенной по принципу относительной близости к романтизму. Наши художники — из коллекции Третьяковки, голландцы — из Музея Тейлора в Харлеме и собрания Джефа Радемакерса. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Коллекцию телережиссера Джефа Радемакерса в Россию уже привозили, правда не в Москву, а в Государственный Эрмитаж. А вот у старейшего музея Нидерландов (открылся аж в 1784 году) эта выставка дебютная. Организаторы подчеркивают сходство двух промышленников, Павла Третьякова и Питера Тейлора — и правда, оба занимались бизнесом, связанным с тканями. Но между их собирательскими привычками есть культурный и хронологический разрыв длиною в век. Тейлор был агентом Просвещения и собирал не только и не столько искусство, сколько разнообразные проявления человеческой жажды знаний от окаменелостей до научных приборов. Кроме того, музею повезло с лакомыми кусками Высокого Возрождения: в нем хранится крупнейшая в Европе коллекция рисунков Микеланджело (26 единиц). Коллекция живописи собиралась уже после смерти основателя. Она представительна, по-своему мила, и все же не оставляет ощущение, что перед нами голландская живопись времен упадка. Везде царит нейтральный стиль, цвета невыразительны, сюжеты отдают спокойным мещанством. Зато хороший урок, как быстро угасали традиции и терялись секреты и вместо них появлялось нечто благонамеренное до зевоты.
Выставка построена, как круги Эйлера. Есть зал наших, есть голландский зал, на пересечении — стенка с картинами и тех и других для сравнения. Здесь "Свежий кавалер" Федотова сравнивается с "Бедностью и богатством" Давида Йозефа Блеса — наполовину аллегорией, наполовину жанром с толпой разнообразного народа. Очаровательный наив художника-самоучки Капитона Зеленцова ("В комнатах", 1820-е) оттеняет портрет голландской дамы с кошечкой от Вибранда Хендрикса. Почему сравнения удостоились именно эти работы, не очень понятно, но голландцам повезло, что компаративистский импульс угас, не разгоревшись. Третьяковка постаралась над отечественной секцией, расширив диапазон жанров и стилей от романтизма до бесконечности. Тут есть и вариации на тему сентиментальных аллегорий Греза ("Девушка с клеткой" Александра Златова), и написанный что-то около 50 лет спустя "Крестный ход у Благовещенского собора" Карла-Фридриха Бодри, к романтизму и вовсе не имеющий отношения. Наверное, не очень честно вешать итальянские пейзажи Сильвестра Щедрина и других пенсионеров Академии художеств, поскольку соответствий им у голландцев, интересующихся в первую очередь своей природой, не находится. А прямые переклички тут работают в пользу наших. Сочная неоклассика Брюллова и его ученика Алексея Тыранова оставляет далеко позади вариацию на темы Йорданса — "Легенду" Корнелиса Круземана. Марины Айвазовского много тоньше и интереснее, чем голландские аналоги.
Если относиться к романтизму как к ощущению трагического одиночества перед злонамеренными силами природы, то смотреть на выставке почти нечего. Русский зал украшен трогательным портретом Жуковского кисти Ореста Кипренского, и тут романтические конвенции соблюдены до точки: расфокусированный взгляд и экспрессивные лохмы поэта не оставляют сомнений в его творческой преданности выражению сильных чувств. За своевольную природу отвечает блестящее полотно наставника Шишкина Максима Воробьева "Дуб, раздробленный молнией", написанное на смерть супруги. Сила молнии передается здесь почти что рельефом. Вокруг этой визионерской вещи продолжается спокойная жизнь ремесленных развалов, дворянских семей и прочих вышивальщиц, ничем не выдающая нерв эпохи.