Есть учителя, которых ученики не забывают никогда. Они настолько любят свое дело, что продолжают работать, несмотря на мизерную зарплату. С директором 45-й московской школы, народным учителем СССР ЛЕОНИДОМ МИЛЬГРАМОМ накануне Дня учителя беседует корреспондент "Денег" ЮЛИЯ ФУКОЛОВА.
— Вас считают легендарной личностью...
— Да что вы! Я всего лишь старый больной еврей. Просто я навяз у всех в зубах — все-таки сорок лет сижу в этом кресле. Хотя учителем я был действительно неплохим, выпустил не одну тысячу человек. Поэтому считаю, что жизнь прожил не зря. Это, конечно, очень громко сказано. Однако это так.
— Заканчивали педагогический?
— Нет, я закончил исторический факультет МГУ. Причем проучился там целых 12 лет — с перерывом на войну. Прошел всю войну, брал Бреслау. После победы вернулся к учебе и одновременно работал в радиокомитете на Пушкинской площади. Надо было на что-то жить — у меня ведь к тому времени уже была семья.
— Кстати, о семье. Ваша жена — дочь итальянского сенатора. Если не секрет, как вы познакомились?
— Это был длительный военный роман, до сих пор храню чемодан писем. А вообще-то мы с женой из одного гнезда — я родился в доме, в котором она потом жила. Кстати, этот дом существует до сих пор: там сейчас гостиница "Центральная", а раньше был отель "Люкс", где жили лидеры компартий разных стран. Вот и она жила там со своими родителями. Но самое главное: мы учились в одной школе, хотя в ту пору друг друга совсем не замечали. А потом встретились в Москве во время войны, и началось. В общем, она расставила сети, я попался.
— Ну и как она привыкала к доле учительской жены?
— Мы прожили вместе 53 года, и вначале было, конечно, трудно. После МГУ я уехал учительствовать на север, потом через три года вернулся в Москву. В начале пятидесятых с моим профилем было трудно устроиться на работу, но одна директриса меня взяла. Так я стал преподавать историю в своей родной школе в Леонтьевском переулке. Потом были другие школы, пока наконец не осел в 45-й. Преподавал, был завучем. А через год стал ее директором. И до тех пор, пока мне не исполнилось 70 лет, вел уроки истории. А последние девять лет я только директорствую.
— Директор — это только административная работа?
— Директор всегда должен быть учителем. Обязательно. И знать все изнутри. А потом, знаете, какая профессиональная болезнь у некоторых директоров? Они стараются брать на работу тех, кто не сможет их затмить. А я всегда брал учителей, которым сам в подметки не годился. У нас всегда были сильные литераторы, историки, математики. С некоторыми я работаю уже сорок лет.
— Вы долгое время преподавали историю — в СССР самый, пожалуй, спорный и самый идеологический предмет. Как вам при этом удалось сохранить доверие своих учеников?
— Мне кажется, я никогда ребятам не врал. Но чтобы не хвалиться, просто процитирую слова моего бывшего ученика Артема Боровика. Он был у нас 1 сентября и сказал в своем выступлении буквально следующее: "Мильграм читал нам историю, и к этому кладезю мудрости мы приходили каждую неделю. Потом, в начале перестройки, казалось, что многие из его идей утратили актуальность. Но сегодня он мог бы подписаться под каждым словом, которое говорил 20-35 лет назад".
— Кажется, вы последний народный учитель СССР?
— Да, мне вручили эту награду в конце 1991 года. Раньше этим званием отмечали достижения в области образования, и я им очень горжусь. Даже указываю на визитках. А сейчас звания народного учителя России нет, и я за то, чтобы его возродить. Есть люди очень достойные и более значимые, чем я. А они десятки лет ходят в заслуженных. К слову, народных учителей СССР было около 130 человек, а народных артистов — тысячи полторы. Но быть народным артистом всегда было престижнее.
— Почему же так упал престиж профессии учителя?
— В первую очередь из-за материальных причин. Когда Ельцин заступил на должность, он сказал, что учителя должны получать не меньше средней зарплаты по стране. А у меня почти все получают меньше прожиточного минимума. Знаете, сколько получают директора школ? 1200 рублей. И это еще с 50-процентной московской доплатой. Учитель 15-го разряда получает в Москве 990 рублей, а в провинции и того меньше. Вот в нашей школе, например, никогда не было вакансий. Сейчас они первый раз появились — в этом году в частные школы ушли десять учителей. Одна учительница уходила чуть не плача в фирму, где сейчас получает $1000. А я ей могу дать от силы $60.
— Как выходите из положения?
— Изыскиваем разные возможности. Но собирать деньги с учеников, как это практикуется, не хочется — у нас учатся в основном дети научной интеллигенции, они сами сидят на бобах. Или вот, например, существует закон, по которому организации в счет налога на прибыль могут отчислять какие-то суммы на образование. Однако эти деньги нельзя направить на зарплату учителям. Так что будем думать, что можно сделать.
— Бывшие ученики как-то поддерживают школу?
— В нашей дьявольской профессии самая большая радость — это то, что нас не забывают. Вот в этом году 1 сентября приходили выпускники, которые закончили школу 20-30 лет назад. Они, кстати, оказывают нам большую поддержку. Например, наши учителя побывали в Англии, во Франции, в Испании и других странах. А делается это так: я зову бывшего ученика, который стал большим человеком. И говорю ему: "Давай, сволочь, выписывай чек". И он охотно выписывает.
— И все-таки, каким образом из обычной спецшколы вам удалось сделать одну из самых лучших школ в Москве? Родители ведь выстраиваются в очередь, чтобы записать сюда детей...
— Я долго фильтровал преподавателей, пока не собрался коллектив, сильный и в профессиональном плане, и в человеческом. И мы создали в школе климат доброжелательства. Я вообще сторонник иронии и самоиронии. Например, у нас в коридоре висят дружеские шаржи на всех учителей. В том числе и на меня. В других школах вы такое вряд ли встретите. А на наших капустниках меня дети так подают! Высмеивают все — мой живот, лысину, прохаживаются насчет моей любви к прекрасному полу и т. д.
— Тем не менее дисциплина в школе не хромает...
— Потому что я добрый, но не добренький. Если что, могу и шкуру спустить. Вот на днях девочка опоздала в школу — уже второй раз с начала учебного года. Тут же сообщаем папе, тут же втык. Не разрешаю я, например, и длинные волосы, снимаю сережки. Делаю это не потому что я солдафон, а потому что сейчас каждый хочет выпендриться и показать свои возможности. Я с этим борюсь, поэтому и ввел школьную форму — одинаковые свитерочки для всех. А еще не даю наносить на себя штукатурку всякую, мою девчонок под краном. Одна моя выпускница, Маша Школьник, которая сейчас живет в Нью-Йорке, написала песню о том, как Мильграм обращался с девчонками "как с непослушными дочками" и "вырывал сережки вместе с мочками". Но в конце песни есть слова: мол, теперь им видна директорская мудрость.
— Кстати, вот у вас на стене кожаный кнут и тульский пряник...
— Этот бедуинский кнут мне подарили учителя, привезли из Израиля. Так что я воздействую кнутом и пряником. Кстати, не только в переносном смысле. Например, был случай, когда одна ученица поругалась с родными и, никому не сказав, ушла к бабушке. Ее начали разыскивать, звонить по больницам, моргам. Когда все выяснилось, я взял и как следует отодрал ее кнутом. Так она мне потом благодарна была.
— А учителей пороть не пробовали?
— Было и такое, когда наш педагог немножко перебрал на своем юбилее. Хотя до этого никогда не брал спиртного в рот. И он не обиделся на меня. Если бы обиделся — я бы не стал этого делать. Просто такие методы можно позволить себе, когда в коллективе есть определенная тональность отношений.
— Любимчики у вас в классах есть?
— А как же. Но важно, чтобы никто из них этого не чувствовал. Вот только происхождение ребенка для меня никакой роли не играет. В частных школах знаете как бывает? Нужно вызвать родителей, а руководство думает, кого можно вызывать на ковер, а кого нельзя. А я выдам любому, даже министру. Один раз я выгнал из школы сына нефтяного магната. Он принес в класс пачку денег и начал раздавать ученикам, рассказывая, что папа на день рождения подарил. Вызываю папу, выясняем происхождение пачки. Сын сознался, что взял ее из тех, что на рояле валялись. Ну я выдал им из всех стволов. А через две недели этот сынок нанял мальчика из бедной семьи носить за собой портфель. За деньги. И я его выгнал. А потом узнал, что его папа специально для него организовал частную школу.
— Тем не менее говорят, что ваша школа — оазис, а потому детям сложно приспособиться к реальной жизни...
— Да, действительно, наши ребята смотрят на мир сквозь розовые очки. Они все замечательные, но адаптироваться в жизни им немного сложнее. Не всем, но многим. Например, многих школах быть девушкой считается чуть ли не позором. А у нас климат другой. Не могу сказать, что мы совсем отгораживаемся от мира, однако по жизни наши ребята идут очень достойно. Курить курят, сволочи, а наркотиков нет.
— А вам не скучно 40 лет сидеть в одном кресле?
— Это не скучно, это трудно. Вот раньше я приезжал в школу к шести утра и работал до восьми вечера. А сейчас ухожу рано — в шесть часов, а приезжаю на работу к семи утра. У меня вообще такая метода: я обычно вызывал родителей на ковер в полседьмого или в семь утра. Если у кого-то из учеников была двойка — пожалуйте ко мне полседьмого отвечать.
— С таким режимом надо иметь отменное здоровье...
— Тридцать два года назад я получил инвалидность второй группы без права работы. Но эти бумажки спрятал в карман и никому не показывал. Это был тяжелый год, инфаркт, потом еще чего-то. Наша учителя бегали по городу и искали самого лучшего специалиста в Москве. А ребята, пока я лежал в больнице, написали на обоях — "Мильграмчик должен жить". В прошлом году я тоже два месяца лежал в больнице, так жена устроила мне скандал: не могу, говорит, тебя навестить, вечно у тебя в палате сидят разные дядечки и тетечки. А эти дядечки и тетечки — мои выпускники и для меня все еще дети.
— А не жалко вам, что многие дети, которых вы вырастили и вывели в люди, теперь живут в других странах?
— Недавно был мой юбилей, так один бывший ученик вышел на сцену в майке с надписью: "Мильграм — основатель диаспоры 45-й школы в Америке". Да, многие выпускники уезжают учиться за рубеж. В этом году, например, из пятидесяти человек уехало восемь, и не куда-нибудь, а в Гарвард, Итон, Лондонскую школу экономики. Ну и что сделаешь? Я, конечно, не могу им сказать, как Степашин: не уезжайте. Я им говорю: возвращайтесь.