Выбор между «нет» и «да»

Трехсерийный фильм Соломона Волкова «Диалоги с Евгением Евтушенко», в котором главный поэт оттепели выясняет «полупосмертные» отношения с Иосифом Бродским, был показан по «Первому каналу» и вызвал бурную дискуссию среди людей, которые телевизор практически не смотрят.

Смешно, что все прямо сразу начинается с эпизода, свидетельствующего, что вспоминающему о былом рассказчику нельзя верить вообще. Чтобы шестидесятидвухлетняя Марлен Дитрих разделась для «этого знаменитого Евтушенко» и его гостей, а они бы дивились на ее «удивительно молодое тело»,— этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда. Про Дитрих оставлено множество воспоминаний, из которых известно, что с молодостью тела у нее как раз были проблемы и что задолго до своих московско-ленинградских гастролей она стала носить нечто вроде посаженной на китовый ус комбинации, которую не снимала даже в постели с любовниками.

Будь этот фильм умным, можно было бы даже подумать, что его создатели делают такой нарочито литературный шаг, специально задавая образ «ненадежного рассказчика», на которого невозможно положиться. Не только потому, что он обманывает других, но в первую очередь потому, что он обманывает себя.

Но это не умный фильм и даже не то чтобы глупый, а совершенно плоский. Герою дают высказаться на крупном и среднекрупном плане, а его задающий кратко-доброжелательные вопросы собеседник получает возможность произнести дополнительно несколько сентенций и поучаствовать в ряде мизансцен вроде катания на карусели или прогуливания по пляжу. (Большинство из таких эпизодов откровенно указывает, что на три полноценных серии просто не хватало материала.)

Здесь нет никакого внутреннего сюжета, никакой внутренней драмы — все сводится к признаниям героя и к робким попыткам его визави сказать что-то отстраненное, встать над схваткой.

Хотя что это я — никто на этом месте и не ждал хорошей документалистики, надо брать что дают. А дают вот что: желание Евгения Евтушенко сказать последнее слово в многолетнем споре/конфликте/противостоянии с Иосифом Бродским. Вернее, исполнение этого желания.

Когда все три серии смотришь подряд, как единый фильм, и без того очевидное становится еще более очевидным. Все это, начиная с «симметричного» выбора собеседника (Соломон Волков — автор очень известной книги «Диалоги с Иосифом Бродским»), сделано ради последнего объяснения с человеком, умершим семнадцать лет назад.

Нет, все-таки жаль, что это не умный фильм, потому что тогда можно было бы сказать по его поводу: о, как жизнь повторяет литературу (а не наоборот, не наоборот). Это же прямо как в романе, как, ну, скажем, как в набоковском «Бледном огне» — страстный воображаемый диалог с тем, кто не может ответить теперь, и кто, главное, не стал бы отвечать и раньше. Кто когда-то припечатал неубиваемым «если Евтушенко против колхозов, то я — за». Кто равноценными собеседниками считал Сьюзен Зонтаг, Дерека Уолкотта и им подобных, а о самом вспоминателе и тем более о его стихах вспоминал лишь с чужой подачи.

Но все эти литературные параллели пропадают втуне. Так что, когда Евтушенко выкладывает свое главное «антибродское» сообщение (насчет того, что Бродский написал письмо президенту колледжа, где работал сам и куда хотел устроиться Евтушенко, указывая на «антиамериканские настроения» своего компатриота) и восклицает, что, знай он об этом при жизни Бродского, он «дал бы ему по лицу», хочется не сравнивать рассказчика с раздираемыми мстительной зависимостью героями Достоевского, а сказать вот что.

Это совершенно бездоказательное обвинение. Копию этого письма, по признанию самого Евтушенко, ему передал Владимир Соловьев — деятель весьма сомнительный, точнее, несомненный. В своих воспоминаниях он признался, что был завербован КГБ и не без удовольствия действовал на этом поприще. Так что от него, скорее, стоит ждать подлога и манипуляций, а не стремления к справедливости. Ну а экспертное замечание Соломона Волкова о том, что это письмо — «да, отпечатано на машинке Бродского»,— это, конечно, настоящий шерлокхолмс, но не более того.

В это письмо директору колледжа все, разумеется, с большим удовольствием вцепились: такие истории вообще обычно вызывают благосклонный интерес общественности (тут, как ни отказывайся от литературности, нельзя не вспомнить «он мал, как мы, он мерзок, как мы» etc). Но все же это не объясняет общей бурности интереса к трехчастной эскападе поэта, из которого, при всей его декларируемой в фильме «народности», большинство посмотревших его знает хорошо если несколько строф.

Эта бурная реакция общественности, вообще-то, самое интересное, о чем стоит думать в связи с этим фильмом. Ведь не по поводу стихов же, не по поводу поэтики же все эти споры.

Иосиф Бродский и Евгений Евтушенко являют собой две существующие и осуществленные модели поведения человека. Декларативно не принимающий участия — и декларативно участие принимающий. Показательно себя отделяющий — и показательно себя вовлекающий. Принципиально частный — и принципиально общественный. Намеренно для немногих — и намеренно для всех. Один — это «нет», другой — это «да».

И даже не Нобелевская премия, а тот факт, что сегодняшние молодые люди, которые знают наизусть хоть какие-нибудь стихи, непременно знают стихи Бродского, казалось бы, означает, что тот, который «нет», оказался важнее, значительнее и даже актуальней.

Три эфира «Первого канала», случившиеся в то время, когда для живущих здесь людей выбор между «нет» и «да» снова оказывается на повестке дня, очень своевременно сводят разницу между этими моделями чуть ли не к нулю.

Евтушенко был откровенно советским человеком, восславлял, осуждал, принимал близко к сердцу, пользовался льготами, не считал для себя невозможным вести дружеские беседы с генералами КГБ, ездил за границу как лицо «хорошего Советского Союза» в шестидесятые-семидесятые. Но и Бродский, говорит в одной из ремарок Соломон Волков, на поверку (см. историю с письмом) оказался советским человеком. Так что какая, собственно, разница?

Будь я руководством «Первого канала», я бы тоже этот фильм показала.

Анна Наринская