Леопольд фон Захер-Мазох был плохим писателем. Стиль его я бы охарактеризовал как неадекватный, ремеслом сюжетосложения он толком не владел, природный талант его был незначителен, а образование — до смешного поверхностным. Однако он знаменит, и знаменит заслуженно. Этому невнятному, истеричному и в итоге отменно скучному автору удалось описать некоторое особое состояние, которое не отловил ни один писатель, кроме него. Я говорю не о мазохизме как сексуальном отклонении — это вещь несколько экзотическая и проходящая не по нашему ведомству. О нем что особенно скажешь? "Венера в мехах", когда появилась во времена перестройки в широко доступных изданиях, была, надо полагать, прочитана многими любопытствующими. И реакция на нее была та же, что на десятки других такого же рода "потаенных" книг,— равнодушное "ну и что?".
Однако теперь, спустя десять лет, когда все прочитано и вкус самой продвинутой части читающей публики определенно склонился в сторону "плохо написанной" литературы — поскольку "хорошая" просто недостаточно искренна, Мазоха вполне можно перечитать заново. И обнаружить, в частности, что все его писания представляют собой богатую, густую, развернутую антифеминистскую метафору. Мужчина, и без того существо не слишком умное, обращается под влиянием любимой женщины в совершеннейшего дебила с парализованной волей и разрушенной самооценкой: знакомая картина, не так ли? В описаниях этих состояний холуйский слог Мазоха приобретает вдруг авангардные интонации — и выглядит как внутренне отрефлексированное высказывание: "Какое все-таки наслаждение — закутывать в шубку красивую, пышную женщину, видеть, чувствовать, как погружаются в нее ее великолепные члены, ее затылок, как прилегает к ним драгоценный мягкий мех, приподнимать волнистые локоны и расправлять их по воротнику, а потом, когда она сбрасывает шубку, чувствовать восхитительную теплоту и легкий запах ее тела, которыми дышат золотистые волоски соболя,— от этого можно голову потерять!" (Сравните со знаменитым пассажем Хармса: "Вот говорят: что женщины порочны. Молоденькая, полная женщина! Что ж в ней порочного?") Так или иначе, Мазох сейчас — чтение достаточно занятное для эстета. Человеку же практическому оно поможет если не ответить на сакраментальный вопрос "Зачем я живу с этой стервой?", то хотя бы задать его.
Интересующемуся менее субъективными психологическими наблюдениями я порекомендую другую книгу — воспоминания Ариадны Тырковой-Вильямс. Эта дама, происходившая из старинного русского дворянского рода, прожила весьма длинную жизнь: она родилась в 1869 году и умерла в 1962-м. Воспоминания ее посвящены безмятежному детству и довольно-таки мятежной зрелости: Тыркова была журналисткой либерального толка, сотрудничала с социал-демократами и, хотя ни в каких партиях не состояла, не раз арестовывалась царскими властями, эмигрировала. В 1905 году она вернулась в Россию и стала тем, что мы сейчас бы назвали "парламентский корреспондент". Любителю исторического чтения будет приятно (в сто сороковой раз) узнать характеристики всяких персонажей тогдашних Госдум — и, естественно, убедиться, что люди не меняются, во всяком случае к лучшему. Те, кого способны взволновать пикантные штрихи революционного быта, насладятся рассказом о том, как в камеру доставляли обеды и ужины от лучших петербургских рестораторов. Вообще мотив "жандармы были очень учтивы, но все равно крайне неприятны" проходит через все мемуары Тырковой.
А те, кого больше занимают характеры людей, с самыми благими намерениями разваливших все, что только можно было развалить в и без того некрепкой стране, обнаружат вот что. Как следует из книги Тырковой, определяющей чертой — и ее самой, и ее окружения (всех этих демократически настроенных дворян, либеральных публицистов, благородных террористов etc.) — был невообразимый по нашим временам эгоцентризм. Большинство людей, конечно, всегда глубоко сконцентрированы на себе, но, пожалуй, до такой степени серьезно к себе относиться, так нести себя по жизни теперь уже никто не способен. Во всяком случае здесь, у нас. "Как взято одно выражение лица, так уж им, этим выражением, и смотрится на мир",— писал Зощенко о "зарубежных иностранцах". До 1917 года, оказывается, такие европейцы водились не только за рубежом.
Что касается Тырковой — она прожила вторую половину жизни в Англии (Вильямс — фамилия ее мужа). Менее удачливые соратники ее по освободительному движению, оставшиеся по нашу сторону границы, большей частью имеют датой смерти 1937-1938 годы. Русский либерализм открыл путь к власти невероятным мерзавцам — эта мысль, неизбежно возникающая при знакомстве с воспоминаниями Тырковой, не нова. Но есть в ней — в преддверии выборов — что-то ободряющее, духоподъемное.
Леопольд фон Захер-Мазох. Наслаждение в боли.— М.: Эксмо-пресс, 1999.
Ариадна Тыркова-Вильямс. Воспоминания.— М.: Слово/Slovo, 1999.