На новой сцене МХАТа имени Чехова состоялась премьера спектакля по пьесе "Джульетта и ее Ромео". Нет повести печальнее на свете, чем повесть о том, как режиссер Владимир Берзин ставил пьесу своего сокурсника, режиссера Клима.
Началось все несколько лет назад в Красноярске, где Берзин возглавлял местный ТЮЗ. Фонд Сороса решил тогда поддержать сделанный Климом римейк шекспировской трагедии и выделил грант на красноярскую постановку. Когда репетиции были в разгаре, местную администрацию возглавил генерал Лебедь. Тем, кого он немедленно бросил на культуру, не понравились ни Клим с его стихами, ни Сорос с его деньгами, ни Берзин с его идеями. Последний в конце концов вообще ушел из театра, унеся с собой и текст Клима, и фондовую поддержку.
Следующая попытка была сделана на полпути к Москве, в Екатеринбурге. Она сорвалась не по идеологическим, а по чисто театральным причинам — то ли закулисные интриги сделали свое дело, то ли Джульетта забеременела. Но факт тот, что и на Урале не вышло. Сорос, к счастью, оказался кремень и согласился подождать, пока режиссер найдет подходящий театр.
В Москве Берзин не стал околачиваться по сомнительным студийным подвалам, а пошел прямиком в высшую инстанцию русского театра — во МХАТ имени Чехова. Ему разрешили порепетировать со студентами мхатовской школы-студии, хотя и без всяких гарантий. Знакомые крутили пальцами у виска, но в конце концов все устроилось наилучшим образом. Художественный театр (который, очевидно, вовсе не настолько омертвел, как об этом принято думать) оказался готов к тому, чтобы разместить на своей афише имя самого знаменитого из бездомных маргиналов современного русского театра. Говорят, что даже мхатовский худсовет принял спектакль не без воодушевления.
К очевидным плюсам постановки можно отнести именно то, что делалась она со студентами. Впервые за последние несколько сезонов на профессиональной сцене появилось сразу столько интересных лиц. Пожалуй, можно было бы сразу назвать десяток фамилий. У учеников Олега Ефремова и Дмитрия Брусникина есть и фактура, и голоса, и актерская техника. И нескрытый энтузиазм, с которым они взялись за неподъемную задачу, поставленную перед ними режиссером и автором пьесы,— возродить жанр трагедии на современной театральной сцене.
Для этого Клим еще раз написал "Ромео и Джульетту". В сущности, повторил подвиг Пьера Менара. Но в отличие от борхесовского персонажа, решившего стать автором "Дон Кихота" и создать тот же текст, что когда-то сочинил Сервантес, Клим переписал классическую трагедию своими словами. Правда, целиком следуя шекспировской канве и не актуализируя лексику. Воспринимать на слух этот римейк Шекспира непросто: логика стиха слишком часто падает жертвой ритма, и сохранить понимание происходящего в "Джульетте и ее Ромео" помогает только знание сюжета старого доброго "Ромео и Джульетты". Знакомых с режиссерскими опытами Клима это не пугает. Они знают, что для него важны не концепция и не решение отдельных сцен, а некое энергетическое поле, в которое желающие погружаются с головой. Неканонические тексты в таких условиях работают даже лучше, чем хрестоматийные.
Но Берзин работает по-другому. Цельный классический жанр он пытается возродить вполне постмодернистскими средствами. Одна сцена решается игриво, другая на полном серьезе; одна — как подвижная игра, следующая — в скорбной статике, под музыку струнного квартета. Из-за этого, должно быть, причудливый четырехчасовой спектакль так и не становится скучным. Правда, мистическое чувство причастности к рождению новой трагедии так и не посещает. Но сказать, что средства Сороса затрачены впустую, язык не поворачивается.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ