В ЦДК состоялась премьера фильма Ежи Гоффмана "Огнем и мечом" по Генриху Сенкевичу. Это уже забытый образец большого батального и эпического кино, где правит бал искусство костюмеров и каскадеров, где и сотни лошадей, и двадцатитысячные массовки — не компьютерные, а настоящие.
Такое и в Голливуде уже стало раритетом, сохранившись в считанных ударных сценах "Титаника" и "Рядового Райана". У нас же в последний раз нечто подобное видели в батальных опусах Бондарчука. И того же Гоффмана (ученика Михаила Чиаурели и Ивана Пырьева) — в "Пане Володыевском" и "Потопе", снятых по тому же Сенкевичу еще на "народные" социалистические злотые. Новый фильм финансировался уже через капиталистические банки, но по народному — без кавычек — заказу: опросы выяснили, что 80% процентов населения Польши мечтают увидеть эту экранизацию.
Эпопея растянулась на 11 лет, режиссер и продюсеры заложили свои квартиры с машинами. Кредит был возвращен за четыре недели проката, а в течение трех месяцев фильм посмотрели семь миллионов поляков. Картина была с помпой представлена на кинорынке в Канне, прокатана в Америке, возможно, войдет в оскаровские номинации. Хотя от Польши официально выдвинут "Пан Тадеуш" Анджея Вайды. Так или иначе, с Гоффмана началось возрождение большого польского кино, которое двумя суперфильмами входит в XXI век.
Совсем недавно очередь смотреть фильм дошла до Украины, а теперь наконец — и до России. Драма отношений Польши с ее соседями не просто "исторический фон", но пружина конфликта картины. Недаром ее идейным центром стала фигура не польского короля, а украинского гетмана Богдана Хмельницкого. Который, вопреки российско-советской историографии, не спешит на Переяславскую раду вечно дружить с Россией, а как хитрый политикан крутит роман с татарскими ордынцами и ловко манипулирует настроениями усатых и чубастых запорожцев.
Вот образец их доброго юмора на встрече с послами Речи Посполитой: не нравится вам наша казацкая еда, видно, не лезет в ваше узкое шляхетское горло, так мы его, пожалуй, рассечем. С гуманизмом в XVII веке всюду плоховато. И все же, согласно концепции фильма, из-за распрей двух "братских народов" (шляхтичи рвались покарать мужицкую Украину огнем и мечом; запорожцы, выражаясь современным языком, спали и видели, чтобы "замочить ляха") выиграла "татарская пустыня". Не только татары и турки, но и Россия, разгромившая Запорожскую Сечь и разделившая Польшу.
Как и положено в киноромане, История персонифицирована в интимных влечениях героев. Красавица Хелена любит гусарского поручика Скшетуского, и она же разбила сердце казака Богуна, одного из сподвижников и соперников Хмельницкого. Возможно, Богун сам стал бы Хмельницким, если бы не роковая любовь к презирающей его Хелене (читай — Польше). И вот здесь начинается самое интересное. Можно спорить с трактовкой истории у Сенкевича и Гоффмана (хотя, скорее всего, она верна), но нельзя ошибиться в прочтении авторских эмоций, да еще такого страстного человека, как Ежи Гоффман.
Режиссер любит своих героев-поляков и страдает, когда одного из них, словно святого Себастьяна, протыкают добрым десятком стрел. Он утепляет героический пафос колоритными комическими фигурами соотечественников. Он гонит на всю катушку лирику главной любовной пары. Правда, как признается сам Гоффман, с женщинами у него лучше получается в жизни, чем в кино, да и фильм у него не женский, хотя Хелена и загримирована слегка под Анжелику, маркизу ангелов.
И пускай поляков играют лучшие актеры — от Збигнева Замаховского до премьера "Комеди Франсез" Анджея Северына, никому из них не удается переиграть нашего Александра Домогарова, который после роли Богуна стал в Польше культовым любовным героем. А также Богдана Ступку в статусной роли Хмельницкого. И в этом — глубокая ирония Истории. Положительные герои почти всегда проигрывают образам "врагов", которые и сложнее, и глубже, а стало быть, интереснее. На чем строился и феномен "Семнадцати мгновений весны", и еще много других.
Правда, в случае Ежи Гоффмана о "врагах" надо говорить с известной мерой относительности. Скорее — о заклятых друзьях, связанных общей судьбой, любовью-ненавистью, проклятым очарованием. Гоффман передал эту эмоцию безошибочно. Когда Богун-Домогаров, иссушенный страстью, с черными кругами под глазами, запевает "Ой, чий-то кинь стоить...", выдержать может сердце лишь пресной и книжной Хелены, а никак не живой полячки в кинозале.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ