«Буду танцевать до тех пор, пока мое тело не скажет мне ”нет”»

Перед прощальным спектаклем АНЬЕС ЛЕТЕСТЮ ответила на вопросы МАРИИ СИДЕЛЬНИКОВОЙ.

— Вы говорили, что сцена для вас — наркотик. Как будете без него жить?

— Мой контракт этуали истек. Мне 42 года, и я должна уйти на пенсию, независимо от формы. Но я не прекращаю танцевать. Уже есть договоренности: я буду выступать с труппой Оперы, с другими театрами как приглашенная балерина. Буду танцевать до тех пор, пока мое тело не скажет мне «нет».

— Что значит для вас этот прощальный спектакль?

— Он подводит черту, с ним заканчиваются 30 лет моей жизни в Опере, если считать вместе со школой, в которую я поступила в 1983 году. Богатый, насыщенный, счастливый период. Сейчас начнется другая жизнь. Я должна освободить свою раздевалку в театре, у меня уже не будет здесь своего места, не будет графика спектаклей, появится больше свободы. Поменяются приоритеты, жизнь, возможно, станет менее напряженной.

— Появится время для личной жизни?

— Я бы не сказала, что работа отнимает у балерины личную жизнь. Если бы я хотела сажать цветы, мне не надо было бы для этого дожидаться пенсии. Конечно, вся жизнь, весь твой график подчинен танцу. Накануне спектакля лучше не загуливаться, не наедаться. Но это не требует никаких жертв. У меня есть молодой человек, собака, дом, семья, которая меня любит. Нет детей, но это мой выбор.

— Помимо выступлений, чем вы будете заниматься?

— Уже с этой недели начну репетировать с солистами «Спящую красавицу». Мне безумно интересно передавать молодым балеринам то, чему меня научили. Как строить картинку, как показывать чувства, какой быть на сцене — сильной, ласковой, властной. Хореографию они выучат и без меня, им не нужны советы по технике, а вот понимание сложности образа приходит не сразу, над этим нужно много работать. И я продолжу создавать костюмы. Это моя параллельная работа уже десять лет, как и частное репетиторство. Когда молодые танцовщики и балерины меня просят, я готовлю их к конкурсам, к гала.

— Будете ли вы преподавать в балетной школе Оперы?

— Сейчас школа меня не интересует. Я хочу работать со взрослыми артистами. Передавать сценический опыт — совсем не то, что вести урок в классе. Я хочу видеть продолжение собственной работы. Да, я буду меньше появляться на сцене, мне будет не хватать этих пьянящих эмоций, этой магии, но мне нравится видеть, как растут балерины, с которыми я работала. Это совсем иные чувства, но мне они тоже дороги.

— Вы помните, как пришли в Парижскую оперу?

— Это было 25 лет назад, а кажется, будто вчера! Могу сказать, что все, о чем я мечтала, сбылось, все ожидания оправдались. Было сложно, но я была готова к этому и никогда не боялась трудностей. Я знала, что выбрала профессию не из легких. Но я никогда не думала, что время так быстро пролетит! Помню, как подписывала свой первый контракт, и мне сказали, что через 25 лет ты уйдешь на пенсию. Я только улыбнулась, мне казалось, время еще есть. А оказалось, нет. Все прошло очень быстро.

— Свою первую большую роль — Гамзатти в «Баядерке» — вы получили благодаря Нурееву. Как это произошло?

— Это был 1992 год, я была артисткой кордебалета, станцевала к тому времени несколько партий в «Блудном сыне» Баланчина, в «Юноше и смерти» у Пети, Форсайт меня выбрал для своего балета «In the Middle, Somewhat Elevated». Но Гамзатти — это другое, это партия для этуали. И когда Нуреев ставил «Баядерку», он хотел, чтобы эту роль танцевала я. Но кордебалет труппы уже поделился между спектаклями — одновременно готовились «Баядерка» и «Жизель» Матса Эка, и после того как группы определены, переходов быть не должно. Нуреев тогда уже не был директором Оперы, ему на уступки никто не хотел идти. А он упирался, и в итоге я получила эту партию, которая мне тогда была не по чину. И, конечно, она меня из кордебалета тут же выдвинула вперед. Был скандал. Ревность, зависть, какие-то постоянные стычки. У успеха всегда есть оборотная сторона. Но я несказанно рада, что он выбрал именно меня и много работал со мной.

— Но после этой роли, высшего балетного ранга — этуали — вам пришлось ждать еще долгих пять лет. Вам никогда не хотелось уйти из Парижской оперы?

— Хотелось, как раз именно в этот период. Я ждала номинации, но статуса этуали мне никак не давали. Были большие роли, поездки, гастроли, меня приглашали танцевать по всему миру, но я по-прежнему была первой танцовщицей. Вместе с тем мне было приятно, что меня приглашают не за статус, а за мою работу, то есть в какой-то степени за рубежом меня ценили больше, чем в родном театре. В тот момент, конечно, у меня были сомнения. Я спрашивала себя, что я делаю не так, в чем моя ошибка. Тогда было непросто, но теперь я понимаю, что не номинировали по простой причине: в тот период гендиректор Оперы Юг Галь решил сократить количество этуалей, чтобы этот статус был действительно маркой, чем-то исключительным, и мне пришлось дожидаться освобождения «звездного» места.

— Что сильнее всего подталкивало вас идти вперед в вашей карьере?

— Сложно сказать. Наверное, желание танцевать главные партии. Я осталась в труппе еще и потому, что мне хотелось поработать с разными хореографами. Встречи с великими мастерами — с Ноймайером, Форсайтом, Килианом не могут не мотивировать двигаться дальше.

— А конкуренция вас не подстегивала?

— Нет. Просто я всегда знала, что должна бороться и быть предельно острожной, потому что все хотят одного и того же. Разговоры порой сильно ранили, обижали. Я к этому очень чувствительна, но уговаривала себя не обращать внимания. В то же время это позволяет четко осознать, что только ты одна отвечаешь за свою карьеру, и только твоя работа позволит тебе набрать очки и доказать, чего ты стоишь.

— Были ли разочарования за эти годы?

— Их невозможно избежать, когда вы хотите роль, а вам ее не дают, потому что вы слишком молоды. Это обычная жизнь артиста, но я не хочу об этом говорить. В итоге в памяти остаются только хорошие моменты. Мне не на что жаловаться. Я не думаю, что я что-то упустила в своей карьере.