Рыцарь отчаянного образа

Педро Альмодовар родился в 1949 году в Ла-Манче.

Копирайт на Ла-Манчу, казалось бы, на века закреплен за Дон Кихотом, да и не вынести испанскому захолустью бремени родины сразу двух национальных символов, к тому же столь несхожих. Несхожих? Лишь на поверхностный взгляд. При метафизической встрече земляков Альмодовар вправе кинуться на шею изможденному Рыцарю печального образа с воплем "Прапрапрадедушка!", и тот, взвыв было от неожиданности, что его атакуют очередные демоны, присмотревшись, непременно признает своего упитанного прапраправнука.

Разум мелкопоместного идальго по фамилии Кихана пошел вразнос, когда тот начитался романов о Рыцаре пламенного меча, "который одним ударом рассек пополам двух свирепых и чудовищных великанов" — китча, pulp fiction XVI века. Тихий служащий телефонной станции Альмодовар восторгался фотороманами — и впоследствии даже сотворил один под названием "Великий оргазм",— не менее душераздирающими, чем повести о Ринальдо Монтальванском.

Воображение Дон Кихота, пишет Сервантес, "было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок, ранениями, объяснениями в любви, любовными похождениями, сердечными муками и разной невероятной чепухой". Этот инвентарный список "невероятной чепухи" разве не краткое резюме экзальтированных сюжетов Альмодовара?

А такая вот фраза — в передаче Сервантеса — из некоего романа, виновного в умопомрачении идальго: "Благоразумие вашего неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой разум, что я почитаю вполне разумным принести жалобу на ваше великолепие". Разве не органично прозвучала бы она в устах персонажа Альмодовара?

Ну а колготки и макияж, в которых Альмодовар в пору пламенеющей молодости выходил на сцену, разве не рифмуются с тазиком для бритья, который водрузил на голову, разглядев в нем рыцарский шлем, герой Сервантеса.

Дон Кихот посвятил свою жизнь Прекрасной Даме — Дульсинее Тобосской. Альмодовар категорически не по этой части. Но в Прекрасных Дамах он разбирается несравненно лучше своего литературного земляка. Вместе с Лукино Висконти и Райнером Вернером Фассбиндером он составляет великолепную триаду знаменитых геев, создавших едва ли ни самые проницательные и пронзительные женские портреты в мировом кино.

Впрочем, существует и такая точка зрения, что все испанцы независимо от того, где расположена их малая родина, Дон Кихоты.

Говорят еще, что все испанцы делятся на быков и матадоров. Но к некоторым из них эта дихотомия не относится. Пикассо, например, был не быком и не матадором, а самой корридой. Альмодовар, пожалуй, тоже ближе к стадии корриды.

Кихана прозревал себя в каком-нибудь "Амадисе Гальском", и его за это ославили безумцем. Альмодовар, посмотрев "Приключение" Микеланджело Антониони, сказал себе: "Боже мой, да это же все обо мне... Я практически полностью отождествлял себя с Моникой Витти и готов был повторять вслед за ней: "Даже не знаю, чем заняться, ну и ладно, пошли тогда в ночной клуб... Кажется, я о чем-то думаю... а о чем, не знаю"".

Альмодовар немного перепутал Монику Витти с Анной Карина из "Безумного Пьеро" Жан-Люка Годара, но это не имеет ровным счетом никакого значения. Никто его за ментальное слияние с Витти в смирительную рубашку не укутал: нравы по сравнению со временами Сервантеса смягчились.

Хотя насчет нравов — это еще бабушка надвое сказала.

Если Кихана переселился в бренную оболочку Альмодовара, то король Филипп II, чьим подданным был Сервантес,— в генералиссимуса Франсиско Франко, правление которого сожрало первые 26 лет жизни Альмодовара. Филипп, обвенчавшись как-то в молодости с Марией Английской Кровавой, так сказать, взял — в символическом смысле — "фамилию" жены. Нидерланды он заливал кровью, как Франко за неимением Нидерландов — Бадахос, Каталонию или Страну Басков. Гибель "Непобедимой армады", направленной на штурм Англии, рифмуется с судьбой "Голубой дивизии" франкистов, утонувшей в советских снегах. Оба властелина, наконец, опустили над Испанией железный занавес.

Виктория Абриль в разговоре со мной как-то назвала Франко "кастратором Испании" — даже представить страшно. Велико искушение объяснить феномен Альмодовара тем, что, пребывая под властью старца, ханжи и палача, он спасался от реальности в царстве воображения — эстетического и сексуального.

Воображение воображением, но у всякого полета фантазии, если это действительно творческая фантазия, а не белая горячка, есть реалистическая подкладка. Альмодовар целых 13 лет — с 1968 по 1981 год — работал оператором на телефонной станции, что многое объясняет в его кинематографе. Вольное течение сценариев, где каждый из протагонистов тащит на экран свою немыслимую историю, которой ему во что бы то ни стало надо прямо сейчас поделиться со зрителями,— плод не только воображения самородка. Не напоминают ли они переплетающиеся голоса обитателей ночного мадридского эфира, отзвуки которых, перемешавшись в голове телефониста, складываются в пьесу о женщинах на грани нервного срыва?

Тот внутренний оператор жив и поныне, разве что засыпает иногда и надолго. Доказательство тому — последний фильм Альмодовара "Я очень возбужден". Альмодовар, то ли устав от тяжелой, хотя и карнавальной экзистенции, по пути которой шел последние лет пятнадцать, то ли удостоверившись в непрошибаемой тупости зрителей, не понимающих величия и бремени этой экзистенции, снова стал тем Альмодоваром, в которого мир некогда влюбился. То есть птенцом мадридской "мовиды" — праздника жизни и творчества в честь падения франкизма,— озорным певцом наркотических трипов и любви под маской сверхъестественного секса.

Вернувшись в режиссерскую молодость, Альмодовар одновременно снова стал тем самым оператором. Весь фильм, действие которого происходит на борту аварийного самолета, не что иное, как подслушанные разговоры пассажиров. Разговоры в значительной степени телефонные, но это даже непринципиально, оператор ведь может сидеть и на облаке.

Что-то тревожное в этом омоложении режиссера, впрочем, чудится. Словно поклонники так долго упрашивали его сплясать, как бывало, на столе, что напросились на серьезное фламенко с выходом.

Поклонники должны быть в экстазе. Но проблема Альмодовара заключается как раз в том, что поклонники ему уже давно не нужны, если не в тягость. Во всех его ранних — до середины 1990-х годов — фильмах обязательно присутствовала фигура "кумира", пусть пародийного, нелепого, случайного или вышедшего в тираж, но сохранившего круг поклонников. Все эти "кумиры" так или иначе альтер эго режиссера. Потом "кумиры" исчезли, и появилась фигура "творца" — скажем, писателя. И это тоже было альтер эго Альмодовара, но уже другого. А поклонники все требовали от него романсеро о монахинях — лесбиянках и кокаинистках.

До того как стать великим режиссером, Годар написал роман — точнее говоря, слава богу, не написал, благоразумно остановившись на тысячной странице первой главы. Двенадцатилетний Ален Рене, получив в подарок кинокамеру, снял "Фантомаса". Феллини рисовал на улице мгновенные шаржи и стал отменным бегуном, спасаясь от заказчиков этих шаржей. Японский классик Кодзи Вакамацу работал якудзой в веселом токийском квартале. От этого раннего периода их творчества до нас, увы, ничего не дошло. Но многообразие творческой активности Альмодовара, до того как он стал "тем самым" Альмодоваром, затмевает все опыты его старших собратьев по ремеслу.

Вот, скажем, Агустин, брат Альмодовара, хранит тетрадь с рисунками десятилетнего Педро: учитель задал проиллюстрировать франкистскую доктрину государства: Семья, Родина, Религия — ну-ну. Вот бы хоть глазком одним взглянуть, как не по годам развитой — "окружающие глядели на меня без особого одобрения, хотя я тогда был еще совсем ребенком, и осуждать меня им тоже вроде было не за что" — мальчик все это воплотил. Роман же о ягненке Инмакуладо, к которому Педро приступил в то же время, увы, утерян.

Или еще: Альмодовар сердечно задружился с Кармен Маурой, в результате чего та стала продюсером его официального дебюта "Пепи, Люси, Бом и остальные девушки", играя с ней в одном спектакле по пьесе Жан-Поля Сартра "Грязные руки". Играл же он Луи, тугоплавкого коммуниста, который большую часть действия, находясь за сценой, готовится убить партийного соратника Юго, который, в свою очередь, убил по партийной разнарядке заслуженного товарища Эдерера, чьим секретарем работал, совсем как испанец Рамон Меркадер у Льва Троцкого. Экзистенциальная засада заключалась в том, что убил он его на самом деле из ревности.

Разве это не готовая коллизия для Альмодовара, в хоровод персонажей которого непринужденно и скромно вступают то баскские террористы, то простые серийные убийцы. В 1948 году, когда Сартр написал с мучительным чувством исполненного гражданского долга "Грязные руки", пьеса вызвала огромную общественную свару: что называется, "общество раскололось". Но стоит подумать о том, что роль Луи однажды, много лет спустя, исполнит Альмодовар, как все эти экзистенциально-коминтерновские страсти мгновенно покажутся чистым анекдотом.

Что же касается первого полнометражного фильма, который "Альмодовар до Альмодовара" снял на восьмимиллиметровую пленку, то невозможность его увидеть не слишком печалит. Достаточно того, что известно его — программное для всего творчества Альмодовара — название: "Ну трахни же меня, Тим!". Великое дело, однако, дать правильное имя своему первому "ребенку".

Время по Педро Альмодовару: Girard-Perregaux "1966" Full Calendar

На премьере нового фильма "Я очень возбужден", состоявшейся в июне в Нью-Йорке, испанский кинорежиссер появился в часах швейцарской мануфактуры Girard-Perregaux. Альмодовар выбрал классическую модель "1966" Full Calendar в корпусе из белого золота. Функции "1966" Full Calendar: часы, минуты, секунды, фаза Луны, индикация даты, дня недели и месяца. Сам режиссер отмечает: "Время играет важнейшую роль во всех моих фильмах. Именно под влиянием времени происходит трансформация персонажей, их желаний, сущности, природы. Время — единственный способ измерения степени нашей трансформации как живых существ".

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Педро Альмодовар на премьере последней картины "Я очень возбужден", Нью-Йорк, июнь, 2013

Фото: предоставлено Girard-Perregaux

В свою очередь, в Girard-Perregaux подчеркивают связь мануфактуры с миром кино. Так, в 2012 году марка Girard-Perregaux стала эксклюзивным хронометристом нового музея американской Академии кинематографических искусств. Музей откроет свои двери в 2016 году в Лос-Анджелесе.