Восторженная пресса—это прежде всего успех молодых директоров фестиваля Венсана Бодрийе и Ортанс Аршамбо, сменивших долго (целых 15 лет) «правившего» Авиньонским фестивалем Бернара Февра Д’Арсье. В последние несколько лет они практикуют непривычный подход: каждый год приглашают нового худрука из числа европейских звезд и новаторов, который и определяет программу и курс фестиваля.
В результате Авиньон, который до того выглядел выставкой достижений сценического искусства, стал форпостом театральной мысли, куда теоретики и практики приезжают за новыми идеями. К концу своего первого директорского мандата (он выдается на 4 года) Бодрийе и Аршамбо вполне доказали, как пишет «Монд», что «театр вовсе не жертва бурного развития мультимедийных технологий, а, напротив, уникальная площадка, на которой все эти технологии можно дать в ощущение зрителю». Разумеется, путь к успеху оказался нелегким: эксперименты хоть и двигают искусство вперед, но, как известно, зрителям редко нравятся. И три года назад, когда арт-директором фестиваля был приглашен бельгийский режиссер и хореограф Ян Фабр, левак и радикал, публика, возмущенная его выбором, принялась даже жаловаться министру культуры Франции на «проклятых авангардистов». Но в этом году соединить интересы экспериментаторов и зрителей удалось—букет Авиньона 2008 года был одновременно изысканным и демократичным.
Впрочем, о том, что Авиньонский фестиваль перестал быть местом встречи театра и публики, а стал местом, где встречаются критики и режиссеры, тоже говорили немало. Для российского театра этот парадокс на нынешнем Авиньоне был особенно зримым: сюда приехали чуть ли не все наличные московские критики—чтобы обнаружить тут же множество отечественных режиссеров (от Кирилла Серебренникова и Дмитрия Крымова до Иосифа Райхельгауза) и продюсеров, прибывших за идеями, а также новыми европейскими спектаклями и постановщиками, которых теперь могут пригласить богатые российские театры и фестивали.
Художественных руководителей фестиваля на этот раз было сразу двое: итальянский режиссер и художник Ромео Кастеллуччи, экспериментатор и визионер, жестокие и одновременно эстетские спектакли которого уже бывали в России. И—вероятно, чтобы смягчить впечатление от радикализма Кастеллуччи—знаменитая французская актриса Валери Древиль. Под стать двум столь разным худрукам в этом году была намечена и тема, на которой фестиваль решил сфокусироваться,—«Божественная комедия»: масштаб поэмы Данте задал сразу масштаб всему фестивалю.
«Ад» играли на главной площадке фестиваля—в гигантском Почетном дворе Папского дворца (понтифики жили в этом готическом замке с 1309 по 1377 год), где под открытым небом помещаются 3 тысячи зрителей. Серия на первый взгляд не связанных друг с другом мрачных картин поражала воображение. Тут были и реальная травля человека собаками, убийства, и смерть огромного количества людей (многочисленная массовка постепенно устилала телами сцену), и белый конь, и Энди Уорхол на автомобиле, и трюк пострашнее циркового: мужчина в набедренной повязке долго на глазах у зрителей залезал на самый верх высоченной стены Папского дворца.
«Чистилище» играли в современном выставочном комплексе на окраине; история, которую показывали итальянские актеры—о семье, состоящей из молодых родителей и восьмилетнего ребенка, и о насилии отца над сыном,—казалась более последовательной и понятной. «Рай» и вовсе был не спектаклем, а инсталляцией в средневековой церкви селестинцев. Каждые три минуты на «рай» пускали посмотреть по нескольку человек, и они, заглянув в круглый иллюминатор, видели гулкое пустое пространство церкви, по щиколотку залитое водой, которая отбрасывала дрожащие солнечные блики на стены. А посредине под дождем стоял рояль, и брызги долетали до зрителей.
Пространства, в которых показывают фестивальные спектакли в Авиньоне, восхитительны и разнообразны, как ни на одном другом фестивале: собственно, именно это и искал в 1947 году родоначальник фестиваля Жан Вилар, ставивший задачу «изобрести новую сцену». Жаркий южный климат и изумительный средневековый город с очень красивыми окрестностями позволяют играть и под открытым небом. Больше всего, конечно, этим пользуется «фестиваль-офф», то есть тут же разворачивающийся шумный смотр-ярмарка, куда без всякого приглашения приезжают труппы и уличные актеры со всей Европы (да и из России тоже) и играют с утра до вечера в многочисленных зальчиках, на улицах и площадях.
Но и «основной» фестиваль любит открытые площадки, среди которых не только огромный Почетный двор Папского дворца, но и, к примеру, удивительно красивые дворы старинных лицеев и гимназий. В одном из них—лицее Сен-Жозеф, выстроенном прямоугольником с большим двором посредине, играли главную танцевальную премьеру Авиньона—спектакль «Сутра» бельгийца марокканского происхождения Сиди Ларби Шеркауи, поставленный с шаолиньскими монахами. Стены двора со старинной кладкой и высокими арками смотрелись красивее, чем любой театр, вот только крыши над головой не было, и когда в день премьеры «Сутры» хлынул ливень, спектакль пришлось отменить.
А вот «Цирку Иси» Жоана ле Гуиллерма дождь был нипочем—он играл в собственном шатре, разбитом прямо посреди двора лицея Мистраль. Цирк этот ни на что не похож: укротитель, наездник, акробат и эквилибрист в нем всего один—сам Гуиллерм. А его партнерами, так же как и его животными—воздушным акробатом, лошадьми, змеей, львом,—были предметы, которые этот фантазер и изумительный цирковой артист мог заставить делать все что угодно.
Есть в Авиньоне и чудесные места для игры совсем на природе. Например, спектакль, поставленный и сыгранный самой Валери Древиль с тремя актерами,—трагическая история любви Поля Клоделя «Полуденный раздел»—проходил в заброшенном песчаном карьере Бульбон вдали от города. Начинался спектакль при свете, продолжался на закате, когда же стало совсем темно, в небо взлетел светящийся красный шар, как огромная луна.
Еще здесь часто играют в церквях, а спектакль-инсталляцию известного немецкого композитора и режиссера Хайнера Геббельса «Вещи Штифтера» поместили в древний картезианский монастырь в пригороде. Спектакль, надо сказать, весьма необычен: в нем совсем не было людей и перед зрителями жили своей жизнью предметы—менялись картины, играли механические рояли, текла и вскипала вода. Театр в Авиньоне все дальше уходит от наших традиционных представлений о сцене. Недаром одним из важных фестивальных проектов была экспозиция «Ночные ясли» на лестницах и в анфиладах частного особняка, где показывали анимационные фильмы британцев братьев Квей и сохраненные в специальных стеклянных «аквариумах» макеты из их страшноватых картин. Новый театр все больше дрейфует в сторону визуальности, ничем не ограниченной авторской фантазии, которой не нужен ни текст драматурга, ни привычная сцена.
Все это не означает, что театра в традиционном понимании в Авиньоне совсем не было. Был, но традиционным его можно называть только в этом фестивальном контексте. Вот, например, «Дети аэропорта», придуманный в Швейцарии знаменитым приверженцем «документального театра» Штефаном Кэги и Лолой Ариас. В нем дети самых разных национальностей (была там и русская девочка), точнее, дети родителей, работающих в транснациональных компаниях, рассказывали о своей жизни и своих мечтах.
Или «Римские трагедии» голландца Иво ван Хове, соединившие в шестичасовое действо шекспировские трагедии «Кориолан», «Юлий Цезарь» и «Антоний и Клеопатра». Они были не только осовременены, но еще и позволяли публике в течение спектакля перемещаться на сцену, где можно было отдохнуть на диванах, купить еды или залезть в интернет. Таким образом, зритель, жующий бутерброд, наблюдая за очень похожими на современные политическими перипетиями «живьем» и на экранах, чувствовал себя, с одной стороны, сидящим дома у телевизора, а с другой—в гуще политики и в сердце театра. Ведь актеры, гримировавшиеся тут же, могли в любой момент, играя, подсесть к нему на диван.
Один из хедлайнеров фестиваля—«Гамлет» Томаса Остермайера, 40-летнего немецкого режиссера, который несколько лет назад уже был худруком Авиньона,—игрался не столько по пьесе Шекспира, сколько по осовремененному и огрубленному сценарию, написанному Мариусом фон Майенбургом. В этом спектакле, поставленном в Почетном дворе Папского дворца, было всего шесть персонажей, беспрестанно менявших свои роли—стоило снять блондинистый парик и темные очки, и сексуальная дива Гертруда превращалась в девчонку Офелию. Собой оставался только Гамлет—обрюзгший, неприятный неврастеник, не расстающийся с видеокамерой.
В российском театре все это выглядело бы как крайний радикализм. В Авиньоне же это—традиционный театр. И судя по тому, как активно потянулись сюда наши режиссеры и продюсеры, свежие театральные идеи, увиденные в Авиньоне, имеют шанс добраться и до России. Если не в виде оригинальных спектаклей наших постановщиков, то хотя бы в виде постановок авиньонских знаменитостей. Уже сейчас известно: на осень в гастрольном расписании Остермайера стоят Омск и Москва, а следующим летом на Чеховский фестиваль в столицу приедет «Цирк Иси». Не раз бывали в Москве и Геббельс, и Кастеллуччи, и Шеркауи, а Кэги давно ждут на фестивале NET. Словом, не зря же на спектаклях и улицах Авиньона можно встретить множество наших театральных продюсеров. Что-то из авиньонского фейерверка блеснет и у нас.
Фото: ANNE-CHRISTINE POUJOILAT/AFP/EAST-NEWS