Каждый год на Брянщине выявляют по 300 ребят, оставшихся без попечения родителей. Тем не менее за последние два года «сиротский банк данных» сократился почти на треть. Сейчас усыновления и опеки ждет очередь из 1200 детей.
В Брянске и его окрестностях около двух десятков детдомов, домов ребенка, приютов и школ-интернатов. Их воспитанники и составляют постоянно убывающий «сиротский резерв». В прошлом году детский дом в областном центре пришлось даже закрыть. Два десятка ребят из опустевшего, рассчитанного на 100 мест помещения, разобрали по районным приютам. А здание отдали под обычный детский сад—с ними в Брянске как раз катастрофа. «Кровных» рожают так самозабвенно, что еще с десяток детсадов столице региона были бы совсем не лишними…
И все-таки детей брянцам не хватает: по данным областного отдела опеки и попечительства, сейчас усыновляют, берут в приемные семьи и под опеку в четыре раза активнее, чем пару лет назад.
Вера Ивановна, одна из кандидаток в приемные мамы для брата и сестры из детского приюта Брянского района, выложила личные аргументы:
— Мне 44 года, мужа нет, дети выросли, хорошо устроились в Москве. У меня дом, огород, люблю землю, детей, тихую жизнь. Во мне так много нерастраченного! И некому отдать… Без детей скучно. Чтобы прокормиться, торгую на Унечском рынке за три с половиной тысячи в месяц. Мне кажется, гораздо больше смысла и счастья в моей жизни было бы, если вместо этого воспитывала детей. Хорошо, что опекунские пособия сейчас это позволяют.
Вера Ивановна в своем мнении не одинока. Лично знаю красивую и умную Юлию 40 лет, банковского работника из районного городка. Не получилось ни замуж, ни родить. Взяла малыша из приюта. Брать можно по трем схемам—усыновление (на правах родного ребенка: две сотни рублей «детских» в месяц), опекунство (за это уже 4 тысячи), приемная семья (8—9 тысяч рублей в зависимости от надбавок); Юля остановилась на последней. Окружающая ее общественность заподозрила корысть: «Что ж не усыновила вчистую, насовсем? Денег захотела?» Юля объяснила, какой был выбор: усыновить и по-прежнему пропадать на работе или те же деньги получить в виде опекунских и заниматься малышом как настоящая мать. Юля сочла, что это все равно—кем ребенку официально приходится человек, который любит и заботится.
Директор Карачевского детского приюта Марина Емельянова очень рада, что опекунские пособия и выплаты для приемных семей возросли:
— Действительно, с 2006 года вслед за брянским сиротой в приемную семью приходит почти 10 тысяч рублей—средняя городская зарплата. А в селе о таких «заработках» можно только мечтать. И разве плохо, что приемный родитель или опекун не будет, высунув язык, искать двадцать подработок, чтобы прокормить дитя, а спокойно займется его воспитанием? Потому-то количество усыновленных и удочеренных—это поступок как раз бесплатный—не возрастает. А главная проблема: иногда никакие деньги не спасают от того, что детей подержат какое-то время в семье, а потом возвращают обратно, откуда взяли.
КОТЕНОК В МЕШКЕ
Женщина из Бежицы, взявшая на воспитание двоих братьев, трех и девяти лет, выдержала только две недели. Она как-то не была готова к тому что младший будет «капризничать», а старший «обманывать»… Договор на опеку расторгла в одностороннем порядке. Хорошо, что еще через две недели ребят взяла другая, более подготовленная к таким «каверзам» бежичанка: замучила приют, требуя поднять документы из архива по детскому здоровью, восстановить прививочные карты, занялась мальчишками всерьез. Прошло десять месяцев. На вопрос из приюта: «Как дела?»—опекунша отвечает с улыбкой: «Воюем, работаем!»
Учительница из Карачева вернула в местный приют сразу двух Ваней и Аню. Годом раньше взяла их «оптом» и без «пристрелки». Возврат—с формулировкой «воруют».
«Все трое, что ли?»—спросила директор Емельянова. «Да все!» А ведь было у работников приюта ощущение: не справится женщина с тремя архаровцами. Только вот руководство приюта, детдома или дома ребенка не может отказать претенденту на опекунство просто так, без причин, «по наитию». Все вопросы по устройству детей в семьи решают райотделы по делам опеки и попечительства. И действуют строго в рамках закона: будущий родитель не пьет, не числится, не состоит, не болеет, работает—«слава богу, ты пришел!».
Местные жители, правда, иного мнения: «За этот год учительница дом новый построила—не за счет ли пособий?» А вот в школе, где учительница работает, о ней прекрасного мнения: человек хороший, ну не потянула троих—всякое бывает. Все-таки год старалась…
Да и работники приюта говорят: с государственной, законодательной точки зрения взять ребенка под опеку или в приемную семью вовсе не значит навсегда решить его судьбу, связать свою жизнь с ним. Договор подписывается обычно сроком на полтора года. Если выдержал эти полтора года и вернул обратно—это как бы и не «возврат». Да и если человек расторг договор досрочно в одностороннем порядке—тоже нет состава преступления. Но общественное мнение не расшатать: преступно дергать сироту! Ты подумай сначала, взвесь все, походи, пообщайся. Это же не договор аренды недвижимости. И не велосипед напрокат…
А узнать ребенка как следует не позволяет закон. Все как один воспитатели и директора сиротских учреждений заявили: детям нужен закон о гостевой семье. Чтобы хотя бы полгода можно было брать ребенка на выходные, на прогулки, погостить недельку в доме. Просто подружить. И только потом официально оформлять договор. Или не оформлять. А то получается, что увидеть опекаемого во всей красе официально можно только после того, как договор подписан.
ДВОЙНОЙ УДАР
Люди, сдавшие детей обратно, оправляются от удара, по мнению специалистов из органов опеки, пожалуй, даже дольше, чем дважды брошенные. Это великая сила общественного мнения. Сироту вдвойне жалко. Вернувших сироту осуждают жестко, беспощадно и бесконечно. Потому говорить от первого лица и под своей фамилией «отказники» не захотели. Общее у всех только одно: пережили глубокую личную драму. Убедились в своей родительской несостоятельности. Потерпели—цитата—«общественное фиаско»…
Анна Матвеевна, 49 лет, жительница Подмосковья:
— Я взяла Катю еще малышкой. Сестра жила в Брянске, спилась, ее лишили родительских прав, племянницу забрали в приют. Я узнала, приехала из Москвы, оформила опекунство, забрала к себе. Когда Кате исполнилось 15 лет, на нее стал заглядываться муж моей родной дочери. Тем временем Катя окончила девять классов, поступила в социальный колледж в Москве. Я думала, все рассосется, но Катя как нарочно зятя провоцировала—в таких ходила нарядах, чуть не голая… Потом завела речь о прописке, о наследстве… Может, я не права, но я защищала свое. Возникла однажды такая ситуация, что я немедленно пошла в отдел опеки и расторгла договор. Девочку вернули в брянский приют.
Бывший директор брянского приюта:
— Плохо то, что Кате оставалось всего полгода до окончания колледжа. Я все пороги обила, чтобы ее против всяких обыкновений взяли из московского в брянский социальный колледж без потери времени. Она доучилась там, потом поступила в худграф, выбили мы ей часть дома материного в Жуковке. Девочка очень красивая, очень живая, одевается, действительно… творчески…
Нина Степановна, 44 года, думает вернуть ребенка в приют:
— Я хотела маленькую девочку. Одного ребенка. Но в приюты дети редко поступают по одному—все больше по двое, по трое, даже по пятеро. От многодетных пьющих родителей. Присмотрела себе по фотографии в базе данных трехлетнюю Настю. В отделе опеки мне сказали: у Насти есть брат, 10 лет, как разлучать? Значит, будут искать семью, которая возьмет двоих. Что делать, я согласилась на двоих. Мы с малышкой с первого взгляда без ума друг от друга, так и пошло. А Костя смотрит бычком, плохого не делает, но в себе замкнулся, страдает. И я страдаю от этого. Ни ласка, ни подарки не помогают. Костя хочет вернуться в приют, чтобы быть свободным к тому времени, когда его тетя за ним придет. Вот что мне делать?
Социальный педагог приюта:
— Костя ждал до последнего, что его заберет родная тетя. Она жила рядом с приютом и часто его навещала. С ней раньше и директор детдома говорила, и начальник отдела опекунского: «Возьмите мальчика, он же весь светится, как вас увидит!» Это, знаете, такая женщина-праздник—легкая, веселая, добрая. Но не готова брать на себя ответственность… Вот он ее и как будто ждет до сих пор. А к Нине Степановне Костя пошел, потому что в приюте убедили его: мол, подумай о сестре, не надо вам разлучаться…
Десятилетнюю Аню, прежде чем попала она в Карачевский приют, бросали три раза. «Ворует!» Директор приюта к девочке присмотрелась: наполовину цыганская кровь, неславянская независимость, буйный нрав. Трудно с такими. Но если более открытого, тихого и привязчивого ребенка три возврата подряд навсегда бы сделали душевным калекой, то Аня разве что приобрела привычку никогда не плакать. И в чудеса, против детского обыкновения, не верила. А через полгода ее удочерила воспитатель этого самого приюта из поселка Согласие, что близ Карачева. Ларисе Алексеевне, которая вырастила своих шестерых детей, хватило такта и бескорыстия сделать Аню настоящей дочерью.
Лариса Алексеевна не утверждает, что получается прямо «картина маслом». Взбрыкивает дитя регулярно. Но «родительница» относится к этим взбрыкам с пониманием и терпением:
— Я не рассчитывала взять ангела себе на радость. Просто Аню жалко: каждый день на глазах, сердце рвалось…
НА КОГО ОБИЖАТЬСЯ?
Наталья Васильевна, социальный педагог детского социального приюта Брянского района, причину того, что «иногда они возвращаются», видит в смещении мотива кандидатов в родители с «помочь ему» на «мне скучно». Не «я для ребенка», а «ребенок для меня». По мнению специалиста, это в лучшем случае инфантилизм, в худшем—махровый эгоизм. Скучно, одиноко, ушел муж, выросли дети—чем-то надо заполнить пустоту и кризис среднего возраста. Излить нерастраченную нежность на чужое брошенное дитя, выучить всему, что в жизни пригодится, сделать своим соратником, собеседником, передать все, чего не успели, не захотели взять собственные дети…
Через некоторое время выясняется «удивительное»: детдомовские, приютские дети—это уже люди. Со своей историей, со сложившимся опытом, характером, здоровьем, привычками и интересами. Он может стянуть сотню из кошелька, тайком допить за гостями рюмки, взорвать во дворе гильзу, курнуть за сараем. Побить в школе одноклассника, а вину свалить на соседа по парте. Он может плакать и смеяться невпопад, принести двойку и потребовать компьютер. А она… на нее, подрастающую, может вдруг слишком по-взрослому посмотреть твой собственный мужчина.
В прошлом году такие открытия уже сделали не менее десятка приемных родителей и опекунов. Те, кто разорвали договоры досрочно; те, кто «отработали» записанные в опекунских бумагах полтора года, вернули—по закону!—детей обратно в приюты и не попали в официальную статистику возвратов. И в то же время только в Карачевском приюте двое сотрудниц усыновили бывших своих подопечных. Взяла в семью ребенка и директор детского приюта в поселке Глинищево. Есть такие люди и в других брянских приютах и детдомах. Потому что кроме доброго сердца у них было время и возможность узнать детей, сродниться. По роду деятельности.
А у усыновителей и опекунов «со стороны» такой возможности нет. И в этом видится покровителям сирот главная причина нечастых, но регулярных возвратов детей в «казенные дома». Осторожно и анонимно обижаются они на правительство за идею скоропалительно искоренить сиротство с помощью увеличения опекунских пособий, без гостевых семей. Ну не всегда получается просто так раздать, заплатить и забыть. Впрочем, так с живыми людьми часто бывает: деньги решают не все.
Знаменитые сироты
Исследование «Огонька» показало: если ребенка, оставшегося без родителей, воспитывал мужчина, он становился государственным деятелем или духовным лидером. Если женщина — путь был в писатели или музыканты. Кстати, это объясняет и феномен русской литературы — многие наши классики были или сиротами, или воспитывались близкими людьми.
