Исполнилось Лубянке девяносто. С восторгом неразумного щенка поэты, начиная с окон РОСТА, любили несравненную ЧК. О, рыцари кинжала и подвала, герои гимнастерки и плаща! Поэзия вам руки целовала, стенала проза, вам рукоплеща. Сегодня мы в одном порыве чистом, отбросив унизительную лесть, готовы снисходительным чекистам их образ положительный поднесть. Вот мастера наружек и прослушек, которые в работе всех лютей, таскают через улицу старушек и кормят кашей маленьких детей… А вот чекист, почтителен и кроток, свистит под нос лирический мотив, спасая вдов, тетешкая сироток (и перед этим их осиротив)…
Ей-богу, я насмешничать не склонен. Довольно мы валяли дурака. Мне не чужие Штирлиц или Пронин — рожден я в день созданья ВЧК!
Двадцатого родился декабря я в советском незапамятном раю, и, ФСБ с собой сопоставляя, я ей легко победу отдаю. И пользы-то во мне, как в таракане, особенно на фоне молодцов с горячим сердцем, чистыми руками, холодной головой, в конце концов. Что я могу, космополит безродный, с разнузданною жизнью половой, с рукою, от волнения холодной, и грязною от мыслей головой? Чем подкрепить могу родной режим свой, чем отчую порадую страну? Чужих детей воспитывал Дзержинский, а я своих никак не приструню. Рассыпчат и безволен, как лазанья, бесперспективен, сколько ни крути, никак я с них не выбью показанья, кто ночью съел коробку «Ассорти». А если бы ЧК взялась за дело, порасспросив как следует семью, семья бы вмиг призналась, что заела не только «Ассорти», но жизнь мою… Сжав общество в объятьях по-питонски, раздвинув строй враждующих элит, рулят страной лубянские питомцы — а мой питомец великом рулит. Роднит нас только стартовая дата. Но ежели заглядывать вперед — настанет день, и я умру когда-то, но никогда Лубянка не умрет.
Цвети, спецслужба, цветом красно-серым, плакаты юбилейные надень! Служи недосягаемым примером рожденному в один с тобою день. От телевизора до телефона — все прибери под руку ФСБ. А я гожусь хотя бы в роли фона, на коем ты еще вполне себе.
Иллюстрация ГЕОРГИЯ МУРЫШКИНА