Сериал уже вовсю обсуждают — на форумах, в прессе (что показательно: когда это у нас еще было, чтобы сериал обсуждали до выхода). Споры идут в основном вокруг двух тем. 1. Из Достоевского сделали блокбастер (варианты — детектив, триллер). 2. В книге Раскольников раскаивается, а в сериале — нет. Таким образом, режиссер (Дмитрий Святозаров) покусился на святое — на мораль, на вывод книги.
Сразу успокоим насчет блокбастера: не верьте. Мало того: сериал сделан с особой тщательностью, с чрезмерной даже заботой о соответствии тексту книги. Главная режиссерская находка, лейтмотив сериала — жужжащая муха. Это жужжание в паузах между разговорами, в гнетущей тишине словно подчеркивает одновременную затхлость и вечность происходящего. В сущности, муха эта и есть символ, суть романа: то, что постоянно ноет, надоедает, не дает тебе нравственного покоя. Кроме того, в сериале выстроен подлинно трущобный Петербург — с такой любовью все изгажено и залито помоями (у героя «идеально сальные волосы», как написал один критик). Ходят слухи, что в Питере такие трущобы до сих пор несложно найти во дворах, за спинами крашенных к 300-летию города фасадов, но это конечно же гнусная клевета врагов России.
А вот со вторым пунктом все сложнее. Именно потому, что у всех, кто старше 16 лет (то есть уже проходил Достоевского в школе), это засело, как таблица умножения: шестью четыре — двадцать четыре, Раскольников убил старушку, но потом раскаялся.
За это — низкий поклон нашей системе школьного образования, которая по-прежнему вдалбливает в головы клише, как скучный учитель в рассказе Власа Дорошевича «Птичка»: «Мораль книги в том, что нельзя жертвовать даже одной жизнью ради счастья миллионов…» О, да. Видели мы, после Освенцима и ГУЛАГа, как у вас «нельзя».
Достоевский — писатель, который… объяснил Россию навсегда. Ну, просто дал такой свод моделей поведения и мыслей, которые с вероятностью 99 процентов приходят в голову русскому человеку и всегда в нем воспроизводятся и будут, по-видимому, воспроизводиться.
Вот Калоев. Он ведь тоже в момент преступления, наверное, спрашивал себя: разве смерть одного диспетчера не стоит смертей 40 невинных детей, в том числе и моих двоих, погибших над Баденским озером? Типично достоевский вопрос. Вы знаете, как Калоев на него ответил. Калоева недавно спросили: простил ли он (!) убитого им диспетчера? (Интервью в «Известиях», 12 ноября.) Ответ: НЕТ.
А вы говорите — покаяние.
А студенты, которые взрывали московский рынок, чтобы «попугать приезжих», — они ведь тоже как-то там для себя решили, что смерть десятка узбеков ничего не стоит в сравнении с жизнью России?
Да у нас сплошной Достоевский, на каждом шагу.
А наша школа делает вид, что такие вопросы могли приходить в голову только литературным героям XIX века. Этот «Достоевский», которого «проходят» в школе и которого нас призывают бережно «охранять», — это застывшая магма, мертвечина, догма. Из-за этого «мораль произведения» становится известна ученикам чуть ли не раньше, чем само произведение; из-за этого у нас всякий, даже не читавший, все равно знает, «про что» Достоевский: про мораль, про слезинку ребенка, про тварь дрожащую. Все. Идем курить, короче.
И никто им не обьясняет, что Достоевский — это не ответы, а вопросы. Что герои Достоевского — это клубок противоречий, невероятное переплетение святости и низости, которые неразделимы в каждом из нас. И стоило режиссеру Святозарову просто посмотреть на роман незамыленным, свежим взглядом, без готовых выводов — как вдруг из романа посыпались парадоксы, на которые раньше не обращали внимания. Ну, например, Раскольников (в исполнении Владимира Кошевого) — при том что убийца — оказывается гораздо лучше, сложнее всякого из его родных, близких, знакомых. То ли это достигается за счет закадрового голоса героя, то ли из-за того, что роли ключевые отданы актерам малоизвестным, но вдруг как-то понимаешь, что Раскольников умнее и принципиальнее своей матери и сестры, глубже приятеля Вразумихина... Он, безусловно, глубже и следователя Порфирия Петровича (Панин), хотя тот по-житейски хитрее его. И сострадать чужому горю Раскольников способен не в пример многим. Вам не кажется странным, что убийца обладает таким количеством выдающихся человеческих качеств? Но помилуйте, ведь это и в книге — точно так!.. Сериал ведь лишь дотошно эту книгу повторяет. Просто мы привыкли видеть Раскольникова таким пропащим человеком, психом с топором. А он не псих. Он просто человек.
Наконец, о главном — о том, что всех так возмущает заочно. В сериале никакого раскаяния Раскольников не испытывает. А если и испытывает, то это остается за кадром (сериал заканчивается на сцене встречи Сони Мармеладовой и Раскольникова на каторге). Тем же заканчивается и роман — если бы не странный эпилог книги, который, по мнению ряда исследователей, Достоевский написал словно нехотя и не по своей воле: и это единственное место, где говорится о раскаянии.
Да, в сущности, сериал ничего не соврал. Ведь и книга — о том, что нет готовых схем праведности, нет больше готовых истин и нет раскаяния — таким, каким его у нас представляют в дешевом духовном кино: упал человек и раскаялся. Шиш.
Мы каждый день видим вокруг себя людей, которых уважать и тем более любить не за что: людей, неспособных к мысли, чувству, поступку. Вот как ЛЮБИТЬ таких? Как уважать их? Достоевский считал, что полюбить тех, кого действительно не за что любить, можно только при помощи Бога. А для этого в Бога нужно поверить. А умному и молодому в Бога поверить сложно — тому же Раскольникову хочется славы, силы, власти, денег, а не Бога. И — будем предельно правдивы — всякому нормальному умному человеку во всякое время хочется того же. Вот и выходит, что поверить в Бога можно только через страшное потрясение. Достоевского, кстати, совершенно не интересовали так называемые нормальные люди: он считал, что им до подлинной веры, до Бога дальше, чем любому преступнику.
«Раскаяние» Раскольникова, такое однозначное и привычное нам, — не более чем выдумка советского литературоведения. Так было проще, чем признать всю сложность, всю запутанность человека — о чем, в сущности, весь Достоевский.
Наряду с навязшими в зубах фразами о «твари дрожащей» и «стулья ломать», смысла которых уже никто не понимает, сериал помог выделить из романа цитаты более жизненные и менее выспренные. Любой сериал ведь строится на диалогах, а они у Достоевского не менее примечательны, просто мы раньше внимания на них не обращали. Вот студент Вразумихин говорит Раскольникову: я тут работенку раздобыл — надо перевести с немецкого брошюру о женском вопросе. И хотя я немецкий плохо знаю, и статья — чушь собачья, но платят хорошо. По 6 рублей за страницу. Так я половину книги перевожу, а половину — от себя добавляю. Это, заметим, говорит Вразумихин, эдакий человек-сердце, честности зерцало — каким его у нас всегда представляли и который по всем школьным трактовкам проходит как анти-Раскольников.
Тут и призадумаешься: не оттого ли все идеи, переносимые с Запада, в России оборачиваются абсурдом, так плохо приживаются? Может, не идеи плохи, а переводчики плохие? Типа Вразумихина? А если и Гегеля, и Руссо с Вольтером, и, страшно сказать, Маркса у нас точно так же переводили? И половину «от себя добавили»? А пару абзацев, самых важных, выбросили? А мы из-за этого столько лет мучаемся?!
Фото: ПРЕСС-СЛУЖБА ПЕРВОГО КАНАЛА