Тех, кто прячет упомянутую заначку — некую часть получки, чаще всего просто пропиваемую, — искусство не осуждало. Оно ими любовалось.
Наиболее известная цитата на эту тему принадлежит, само собой, Высоцкому: в «Милицейском протоколе», герой которого вполне себе обаятельный алкаш-демагог, есть жизнеутверждающее обещание: «Нас завтра с музыкой проводят, как проспимся. Я рупь заначил — слышь, Сергей, опохмелимся!» Заначенный рупь выступает здесь символом победы над тупыми ментами, которые тащат уличного философа в вытрезвитель, не желая слушать трогательных сказок о «плачущих дома детках».
Заначки широко вошли в советскую прозу, да и в кинематограф, в конце 50-х — когда жизнь вошла в колею после испытаний индустриализацией, террором, войной и восстановлением. Тогда и появилась эта примета мирного быта — утаивание от проверяющей инстанции (в данном случае — от семьи) некоторых денег на веселую жизнь. Впрочем, подобные заначки, по воспоминаниям Ходасевича, делал и Горький — зная о его расточительности, семья старалась отбирать у него литературные гонорары, но иногда он умудрялся заначить 10 — 20 лир на кьянти. В этих играх классика с окружением была только доля шутки: еще со времен «Челкаша» он знал, что лучше накопить и пропить, чем накопить и купить.
Почти все чудики в рассказах и сценариях Шукшина заначивают — но не обязательно на пропой. Один герой по секрету покупает жене сапоги (они оказываются малы, но дорог сам сюрприз), другой тратит время и сбережения на реставрацию сельской церкви, третий устраивает пир горой для случайных спутников, просто чтобы было не так скучно. Заначка — скрытый резерв для праздника, для побега из скучной череды будней: герой «Другой жизни» Трифонова, историк Сергей, покупает на эти деньги бесценные книжные раритеты, герои ранних рассказов Валерия Попова тратят все утаенные сбережения на моторную лодку, чтобы рыбачить на островах... И если у раннего Василия Аксенова, проникнутого идеалами шестидесятничества, заначивали в основном алкаши и полублатные, то в поздних его сочинениях, от «Затоваренной бочкотары» до «Ожога», заначку прячут то богемные скульпторы, то вполне положительные водители. Это их резерв, потому что власть и так отбирает на каждом шагу — не все же ей отдавать!
Заначка — остров мужской мечты, на который не должны посягать жены с их скучными хозяйственными нуждами. Заметим, что алкоголик в русской культуре вообще герой неоднозначный, он забавен, и именно он чаще всего выражает протест против тоскливого мещанского быта с его дежурными компромиссами. Заначка всегда наготове у героя «Осеннего марафона», бузыкинского соседа, которого Евгений Леонов сыграл очень точно — на грани брезгливости и восхищения. Без заначки не мыслят себя герои Вампилова — правда, им надо прятать деньги не столько от подруг, сколько от себя, чтобы не пропить все сразу. Наконец, вся сатирическая бытовая проза 70 — 80-х — от крокодильских фельетонов до монологов Жванецкого — широко обыгрывала ту же тему, подчеркивая бессмертие национального характера: в момент кризиса непременно обнаруживается заначка и спасает положение. Существовал на эту тему прекрасный анекдот: во время ядерной войны русские побеждали, потому что после пуска всех американских ракет у нас еще оставалась заначка.
Точней всех на эту тему высказались, как всегда, поэты. Патологическая запасливость, развившаяся у россиян в 90-е, вызвала к жизни песенку Евгения Маслова: «Ох, как трудно без заначки! Я от горя сам не свой: ведь придется вынуть пачку из заначки запасной!»
А Умка (Анна Герасимова), один из лучших рок-бардов нашего времени, написала о заначке целую песню, в которой метафора припрятанной, сбереженной от соблазнов души явлена с особенной наглядностью: «Ничего не помнить, ничего не делать, ни о чем не думать, не жалеть ни о ком. Кончились великие, осталась мелочь, мелочи хватило на чай с пирожком, и еще у меня осталась заначка!»
Заначка — то, что остается после всех надежд, потому что доверять нельзя никому. Заначка — наша дистанция от всех государственных планов и проектов. Заначка — единственное, что нам не изменит. Таков вывод из русской литературы и русской истории, навеки отучившей нас безоглядно отдаваться чему бы то ни было.