Может быть, и есть на свете писатель, которого оставил равнодушным рассказ Борхеса "Пьер Менар, автор Дон Кихота", но я таких не встречал. Некий (вымышленный) французский эстет рубежа веков сочиняет — со всеми классическими мучениями в виде черновиков, размышлений, полночных бдений над чистым и никак не желающим заполняться листом — точную копию романа Сервантеса "Дон Кихот". И после многолетних трудов добивается своего: из-под его пера выходят несколько глав Другой Книги, дословно повторяющей шедевр Сервантеса.
Идея рассказа проста: неважно, какой текст мы пишем; важно, что мы в него вкладываем — какой смысл, какие усилия... Совершенно разные жизни, совершенно разные авторы — и один и тот же словесный поток. Писатели — народ лукавый и самоупоенный, но над "Пьером Менаром" задумается даже самый заскорузлый: да что же я такое сочиняю? Разве уж сто раз об этом же самом, да и теми же, в сущности, словами не сказали?
"Мифогенная любовь каст", роман Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна,— это "Пьер Менар" навыворот. "МЛК" написан в обратном предположении: никакой предыдущей литературы не существует (или она не нужна, не работает больше), и потому нет никакой традиции и никакого канона. Сюжет не нужен, герой не нужен, психология не нужна, чувства не нужны, стиль не нужен... Все это — атрибуты мертвой культуры, все это — элементы технологии обмана. Давайте откажемся от них и посмотрим, что получится.
А вот что. Оказывается, и сюжет, и герой и все прочее — даже если роль этих элементов текста вообще игнорируется тем (теми), кто текст пишет,— все равно появляются. Выпирают сами по себе. Что же за сюжет? Очень просто. Некто Дунаев, парторг завода, в первый же день войны, во время эвакуации родного предприятия, оказывается контужен. Он приходит в сознание в лесу и старается пробиться к своим. Это невозможно, и парторг начинает партизанскую войну. Однако, поскольку питаться в лесу бравому коммунисту приходится исключительно грибами, да не простыми, а галлюциногенными, и сама война выходит у него необычная: с какими-то фантомами советского подросткового сознания, от Скатерти-Самобранки и Мухи-Цокотухи до штандартенфюрера Карлсона, который пропеллером рубит противостоящие ему стаи белых лебедей. Может быть, парторг мертв. Может быть, никакого парторга вообще нет. Неважно!
Мой текст, который вы сейчас читаете, увы, сохраняет остатки связности или, по крайней мере, пытается. "МЛК" избавлен от этих реверансов пошлому здравому смыслу. Эпизоды следуют произвольно и хаотически, как и должно галлюцинациям и снам. В итоге, если вгонять художественный результат в рамки общепринятой системы литературных координат, мы имеем подробную карту дальних углов памяти советского человека: пыльные детские сказочки, перемешанные с фильмами и книгами о войне, обрывки стишков, словом, мифологический сор.
Но в книге почти пятьсот страниц. Зачем бы такая подробная карта того, что никому не интересно и никому не нужно? Тут-то и возникает "пьер-менаровский" вопрос: а почему бы и нет? Чем, собственно говоря, такой текст хуже любого другого? Ничем не лучше, наверное, но, при всей своей ни на что не похожести,— абсолютно такой же. Как Павленко или Полевого; Сартра или Набокова; Попова или Сорокина. Идея бескорыстного, не преследующего никаких внешних целей, не отягощенного никаким житейским смыслом сочинения реализована Ануфриевым и Пепперштейном последовательно, старательно... Тянет сказать: не без блеска, но это глупость — сравнивать-то не с чем.
"Мифогенная любовь каст" не пародия. В ней нет острот, нет осмысленных культурных аллюзий — вообще ничего, что давало бы читателю возможность вздохнуть с облегчением: "А, вот это сделано как у такого-то; а этим сказано то-то и то-то; тут намекнули, здесь пошутили". Не дождетесь.
"Дунаев пошевелился. Он по-прежнему был Колобком, но теперь почему-то снова стал большим колобком, в человеческий рост, каким был до того, как Поручик уменьшил его и положил в карман. Он был большим колобком и понял, что совершенно зачерствел. Теперь ему стало ясно, почему он был во сне таким внутренне застывшим, как бы замороженным человеком по фамилии Зимин — просто он был теперь совершенно черств, и сны его были снами засохшего хлеба".
Я взял этот отрывок произвольно, наудачу открыв книгу: она открылась на 323-й странице. По логике "МЛК" (хотя, повторяю, "фишка" этого романа в отсутствии всякой логики), мне следовало бы пуститься в какое-нибудь нумерологическое рассуждение. Или заговорить о клюкве. Или о масляных фильтрах... О чем угодно, соблюдая по возможности непредсказуемость следующего повествовательного хода. Бред? Да, но размером с действительность. И плотный. Благодаря своей грандиозности он действительность заменяет. Иначе говоря: а действительность-то эта ваша разве не бред?
Поскольку "МЛК" лишена привычных культурных подпорок, это не самое легкое чтение. Это только чтение — и больше ничего. Никакой информации, никакой пищи для ума, никакой милости к падшим или уж тем более поражения пороков на троне.
Возвращаюсь к борхесовской шутке. "Менар (возможно, сам того не желая) обогатил кропотливое и примитивное искусство чтения техническим приемом нарочитого анахронизма и ложных атрибуций". Ануфриев и Пепперштейн, исходя из предположения, что время — это жалкая выдумка взрослых (для животных и детей его ведь не существует), а уж никаких атрибуций, кроме ложных, и не бывает на свете, дали любителям "кропотливого и примитивного искусства" шикарную возможность: просто читать, не рассчитывая извлечь из этого занятия ни пользы, ни удовольствия, ни даже отвращения.
"Мифогенная любовь каст" — одна из немногих книг, а за последние лет пятнадцать едва ли не единственная по-русски, которую можно с полным основанием отнести к литературному авангарду. На фоне изготавливаемой биологически вполне молодыми авторами постсоцреалистической тягомотины, всех этих "свобод", "самоучек", "анкет" — премируемых, хвалимых и тиражируемых — она сильно выделяется, что говорить. И то, что кто-то умеет думать и писать по-другому, за границами приличной и скучной "обычной литературы", конечно, счастье. Вот вам резон, оправдание и корысть этого чтения.