В четверг в прокат выйдут «Мертвые дочери» — философская драма, закамуфлированная под молодежный фильм ужасов.
Появление «Дочерей» на 300 экранах страны — событие беспримерное: получается, что этой картиной малоизвестный режиссер Павел Руминов (на фото) как-то внезапно и насквозь пробурил всю систему новорусского рекламно-продюсерского кино
Критик, пришедший на пресс-показ, похож на боевую субмарину, которая выставила над водой перископ: он тянет шею, вертит окулярами, грозно и со значением смотрит по сторонам. На сеансы заведомо слабых картин собирается обозревателей 30 — 50, на хиты — до сотни. На «Мертвых дочерях» аншлаг: зал полон, критики заняли даже ступени. Режиссер «Дочерей» Павел Руминов, в вязаной шапке, переминаясь и отхлебывая минералку, дежурит снаружи и, конечно, переживает: для него наступил судный час. Каждые десять минут он просит кого-нибудь из знакомых:
— Кать, сходи, расскажи, как там… Пожалуйста.
Кто-то уже разведал обстановку: «Я у дверей постоял…
У-у-ух, круто выглядит! Курил сигарету — зажечь забыл… Послушай…» — и дальше лихорадочно шепчет в ухо Руминову. Режиссер кратко кивает, да, да, да!
В зале показывают вот что. Компания молодых москвичей — риелтор, дизайнер, гитарист и т д. — знакомится с городской легендой: говорят, что жителей столицы планомерно истребляют три мертвые, но беспокойные девочки. Историю поднимают на смех: в Москве? Привидения? Бу! Хохот стихает, только когда на одну из подруг в газете дают некролог. Что с ней случилось — не ясно, просто с кухни пропали ножи, а потом… Тут-то герои начинают припоминать новые детали. Намеченным жертвам призраки оставляют три дня. Если вести себя хорошо, то мертвые девочки могут уйти с миром. Ну или… Или нет.
Чтобы объяснить, почему фильм с таким проходным сюжетом — это событие, придется набросать штриховой портрет Павла Руминова. Он в «Дочерях» — исполнительный продюсер, режиссер, сценарист, идеолог, двигатель внутреннего сгорания и топливо одновременно. Рослый, подтянутый, чуть за 30, Руминов, во-первых, наделен необычайным магнетизмом (многие сравнивают его выступления с сеансами массового гипноза), а во-вторых, он пламенный гуманист, каких в нашем кино, считай, давно нет. Свои фильмы Руминов использует как платформу: это такие броневики, с которых за час-полтора можно впрыснуть толпе новое знание — в чем бы оно ни состояло. Половину того, что Руминов сообщает редакционному «огоньковскому» диктофону, иные кинематографисты постесняются озвучить даже в семейном кругу — а ну как засмеют! Руминов, например, утверждает, что собирается стать русским Стэнли Кубриком (имея в виду скрупулезное отношение к работе: «Каждую деталь на экране я переживаю физиологически») и что нельзя кормить человека одними полуфабрикатами.
— Есть два типа фильмов: «мы — животные» и «мы — разумные существа». Когда ты устал, перенапрягся, то смотришь что-то простое, что американцы дают. Триллер, хоррор, комедия — это такая пища, это как вина выпить, хлеб съесть и сыр… Я сам потребитель этой продукции. Я за нее! Но это развлечение для животного. А человеку нужны диалог, информация. Ему движение нужно. Так вот часть фильмов должна отвечать за развитие.
Тут же Руминов приводит документальную байку об американских режиссерах Фрэнсисе Форде Копполе и Джордже Лукасе, которые в 1970-х вынашивали план захвата студий и постройки нового Голливуда, чтобы «25 процентов картин были гуманитарными, направленными на развитие цивилизации». План провалился, но резонирует до сих пор. Руминов, не дрогнув лицом, уточняет, что резонирует план конкретно в Руминове.
— Каждый день мы покупаем глаза. Можно иметь глаза тонкие, живые, мощные, проницательные, а можно стеклянные. Время, вложенное нами в искусство — в книги, фильмы, музыку, — это то, сколько мы готовы рублей и копеек за глаза заплатить. Если «Мертвые дочери» провалятся, то все начнут тыкать в меня пальцем, но я переживу. Я правильно поступил: я пытался вложиться в разум.
Что есть разум применительно к «Дочерям»? Прежде всего — вольное обращение с жанром. Там, где в других молодежных пугачах трясутся бюсты и льются жидкости разных цветов и консистенции, герои «Дочерей» пытаются переосмыслить мир и свое в нем место. Впечатление возникает такое, словно ваш старый знакомый в разгар вечеринки лег на пол, уставился куда-то в потолок и начал негромко рассказывать, как, оказывается, красиво клубится в комнате пыль, — это кажется абсурдным, даже идиотичным, пока сам ты не уляжешься рядом и не увидишь этот танец атмосферы. Руминовские герои — не то став жертвами чьего-то розыгрыша, не то действительно попав в жернова — торопливо ловят моменты такой красоты, боясь, что другой возможности не представится. Нашутившись и наделав страшных лиц, они вдруг выходят на балкон, меланхолично отмечают, что все вокруг стало каким-то «ватрушечным». И, чтобы вернуть себе чувствительность к жизни, играют в «яблочный адреналин» — просто подкидывают яблоко вверх: «Вроде яблоко, упадет, и хрен с ним… А сердце замирает».
Павел Руминов много лет снимал клипы, вел авторский киноклуб в московском театре «Практика», а когда появилась возможность, снял за 80 тысяч долларов сразу два фильма залпом. Короткометражный Deadline — шутка о сценаристе, который впутался в некую щекотливую ситуацию, — взял приз на «Кинотавре» и разлетелся на цитаты. «Человек, который молчал» — тихий абсурдистский детектив — прошел совсем незаметно, его не найти даже на DVD. Двумя этими картинами Руминов что-то и кому-то доказал, смог добыть относительно небольшой бюджет (1300 тыс. долларов) на большой триллер в традициях американских ужастиков («Крик» или «Пункт назначения»? Да, пожалуй). И снял, очевидно, не вполне то, что требовали продюсеры: насилия в «Дочерях» почти нет, зато персонажи говорят-говорят-говорят. Премьеру фильма переносили, в какой-то момент возникли сомнения, что «Дочери» вообще пойдут на экранах, но потом инвесторы посмотрели материал и пустили-таки в тираж.
— Мои фильмы никто не режет. И не будет резать никогда. Продюсер, который демонстративно не понимает кино, не может улучшить фильм. Или может, но с такой вероятностью, что ее не стоит и обсуждать: так мальчик, впервые выйдя на лед, может лбом попасть по шайбе и загнать ее в ворота. Хотя я могу согласиться с продюсером, потому что режиссер не идиот, он ищет контакта с аудиторией. Он не спит, не ест, он нащупывает ритм картины, он хочет, чтобы фильм не отпускал. Он может ошибиться. Но что противопоставит ему продюсер?
Нетрудно понять тех киностратегов, кто вынуждали Руминова перекроить «Дочерей»: в России так еще не снимали. Камера ходит ходуном (прием, часто используемый в псевдодокументальных фильмах для пущей достоверности), картинка сочная, но почти черно-белая, выжжена компьютерной обработкой; что, глядя на эти потряхивания, почувствует зритель? Не укачает его? После первого столкновения с призраками сюжет тоже берет свой темп.
— У любого фильма есть математическая формула, хребет, к которому крепятся мышцы эмоций. И вот в кабинете, в трусах, покачивая сына на коленке, я подумал: чем бы себя удивить? Как в «Безумном Максе», все должно начаться быстро. Как в «Лоуренсе Аравийском», в середине должна быть равнина, чтобы зрители застыли немножко, чтобы чуть-чуть повеяло эпосом. И в конце — крещендо: нарастание, нарастание... Драматичная развязка.
Руминова можно было бы заподозрить в позерстве и популизме — многие так и делают. Если бы не пара «но». В быту неуемный агитатор Руминов застенчив и «стесняется на улице время спросить», да и лозунги у него не самые популярные — для борьбы за широкий электорат можно было придумать попроще. К тому же его съемочная группа больше похожа на студенческие творческие мастерские: денег на «Дочерей» было в обрез, поэтому часть команды работала за так, за идею. То есть Руминов — не тот тип нового русского кинематографиста, что носит статусные костюмы и невзначай светит дорогими часами. Он в своей вязаной шапке и с минералкой в руке кажется вполне искренен, он купил лотерейный билет и других ставок не делает. «Если «Дочери» в прокате пролетят, — смеется его спутница, — нечем будет платить за квартиру». Так и живет.
Весь декабрь Руминов с командой возили по стране предварительную версию «Дочерей», показывали на бесплатных сеансах и собирали отзывы. Реакции отличались. «Фильм плох, Павел, чертовски плох. Твои оправдания, что снимаешь фильм для себя, убоги», — отметился кто-то в Магнитогорске. Руминова это не остановило.
— Черта с два вы просчитаете русского человека. Он многообразен, прихотлив, умен, капризен, он живой. Мы сами поставили этот эксперимент и плюсов получили все-таки больше. Магнитогорск, Казань… Кто нам мог гарантировать эти города?
Руминов сам понимает, что ничего еще не гарантировано, что 1 февраля 300 залов могут остаться пустыми, для него эти «Мертвые дочери» — яблочный адреналин: сердце замерло. Но фильм идет уже час, а критики все еще в зале.
— Что там, Кать?
— В туалете? Да пусто.
Руминов фырчит.
— Ну… Тоже результат.
Фото: АНДРЕЙ НИКОЛЬСКИЙ; CENTRAL PARTNERSHIP, PRAKTIKA