Пиво, водка, аэропорт, гостиница — здесь, кажется, все имени Чингисхана. И если твой отель называется иначе — Han Palace, — то и тут понятно, чей же все-таки это дворец. В Монголии отчаянно спорят о будущем, но хорошо, что хотя бы сошлись в идеале прошлого. Как сказал мне президент Энхбаяр, «раньше о Чингисхане мы боялись говорить даже на кухне». Скульптор, сорок лет назад вылепивший Чингисхана, подвергся такой жестокой критике, что вынужден был сменить фамилию.
Очевидно, политики государства с населением в два с половиной миллиона человек, где каждый пятый к тому же безработный, не заблуждаются насчет того, что величие их страны — в прошлом вместе с эпохой Великого монгола. Когда-то эта страна пустыни и гор попыталась лихо перешагнуть из раннего феодализма в социализм, теперь понятно, что миновать капитализма ей не удастся. Тут лишь шутят: монголы всегда пытаются добиться чего-то, что-то минуя.
Трудно точно определить, какая сейчас эпоха в Монголии. Улан-Батор строится, но его окраины — это все еще юрты, задымляющие город из сотен труб своих буржуек. Сейчас в стране 180 вузов, но в общем-то работать их выпускникам негде. В центре столицы джазовый бар с английским названием, а около него щиплет траву взнузданная лошадь… Хотя для столицы гужевой транспорт — прошлое. Тут, если присмотреться к автомобильному потоку, поймешь, что японские джипы заканчивают жизнь не только на нашем Дальнем Востоке.
В Монголии, в принципе, эпохи меняются медленно, ведь значительная часть ее населения занимается трудом, который за десятилетия и даже за века мало изменился. В сотне километров от Улан-Батора нас пригласила к себе семья скотоводов. Пили чай с молоком, на маленький столик хозяйка поставила какое-то подобие пресного печенья и сероватый из твердых кусков сыр. Семья — это родители, старший сын с женой в отдельной юрте, еще один сын-железнодорожник, дочери учатся. У семьи 500 овец, 20 коров, 2 верблюда, табун лошадей и даже охотничий ястреб. Пока пили чай и разговаривали, я пытался подсчитать в юрте вещи, которых здесь не могло быть сотню лет назад. Насчитал четыре: телевизор, транзисторный приемник, большой термос и стиральный порошок.
Семья жизнью довольна: раньше скот, молоко, шерсть нужно было сдавать в госхоз и от него получать маленькую зарплату, сейчас работают на себя. Старший сын Шухерт загибает пальцы: каждая овца стоит 50 долларов, но самое главное, что каждый год они сдают на миллион тугриков (что-то около тысячи долларов) кашемировой шерсти. Почти на полгода они обосновались на одном месте, а к маю соберут все пожитки, навьючат верблюдов и двинутся вслед за скотом в горы.
Двадцатилетнего Шухерта его работа совсем не смущает. Главная забота, как сохранить скот. Недавно у них угнали табун лошадей. То же нередко случается у соседей, коров и овец не угоняют, а режут и быстро увозят туши на грузовиках. Самый распространенный маршрут угона — российские Тыва и Бурятия.
Может быть, таким стихийным путем угонщики пытаются хоть как-то пополнить российско-монгольский товарооборот. Посол Борис Говорин, кстати, бывший губернатор соседней с Монголией Иркутской области, с горечью говорил о том, как заморозилась наша торговля. Мясо и нефтепродукты — вот, пожалуй, все, что мы друг у друга покупаем.
«А ведь мы выросли на российской картошке, сгущенке, сосисках и «Мишках на Севере», но произошло что-то такое, что вам продавать, а нам покупать стало невыгодно», — жаловался мне коллега Батху.
Что произошло, известно, загадок тут нет: Китай открыл границы для товаров в Монголию — мы закрыли, ЕС убрал пошлины на несколько сотен позиций монгольского экспорта — мы к Монголии подходим со всей таможенной суровостью. В результате любой китайский аналог того, что может предложить Россия, в Улан-Баторе вдвое, а то и втрое дешевле.
Всю свою историю монголы жили по пословице: проснулся, посмотри на восток, не идет ли враг. Сейчас же в год 450 тысяч монголов выезжают в Китай на учебу, работу и лечение. Китайская экономика мягко всасывает небольшую страну. Не боится ли этого Монголия, не просыпается ли у ее властей историческая осторожность? Если в буддистскую страну лишь однажды за последнее десятилетие не побоялись впустить далай-ламу, значит, политическая осторожность уже давно проснулась.
Президент Энхбаяр согласился лишь с моим историческим посылом: «Да, у наших отношений очень сложное прошлое. Но мы отличаем отношения человеческие и государственные. Как государство мы пытаемся обойтись без эмоций. Китай развивается, меняет имидж и, безусловно, вызывает уважение. В Азии сегодня нельзя начать ни одного значимого проекта без учета китайского рынка и китайского интереса».
Понятно, почему в монгольских школах учат теперь китайский, корейский, английский и куда меньше русский, который раньше был монголам так необходим. Может быть, больше других об охлаждении интереса к русскому жалеет сам президент. Сорокавосьмилетний Энхбаяр по профессии переводчик с русского. Старший сын в семье врача и учительницы, он ходил в русский детсад, окончил русскую школу, получил красный диплом в Литинституте им. Горького. Его русскому могут позавидовать многие наши соотечественники. Кумир президента — Сергей Аверинцев, а любимые писатели — Гоголь и Сэлинджер. Говоря о менталитете монголов, он обронил фразу: «У российского человека, и монгольского в том числе…» Свою страну он считает самой мирной, главное, говорит, торговать: кашемиром, углем, медью…
Энхбаяр — лидер МНРП. По названию это та самая партия, которая правит уже много десятилетий за небольшим перерывом в конце 90-х. Хотя по партийной линии он наследник Цеденбала и маршала Чойбалсана, а сама партия не сменила ни названия, ни адреса и по-прежнему занимает белое с колоннами здание в центре Улан-Батора, речь все-таки о форме, а не о сути. Как настоящие буддисты монголы не делают резких движений. Для пожилых развал МНРП был бы равен реакции их российских ровесников на вынос Ленина из Мавзолея. Энхбаяр в действительности — это скорее монгольский Явлинский, чем Зюганов.
Мой коллега по поездке в Улан-Батор Михаил Гусман взял для своей передачи «Формула власти» интервью более чем у 90 королей и президентов, но и в этом ряду он оценил монгольского лидера как человека блестящего («Мое хобби — преодолевать себя», — сказал Энхбаяр телевизионщикам). Интересно, что в собственной администрации окружен Энхбаяр в основном выпускниками МГИМО.
Чтобы человеку из России понять время, в котором живет Монголия, нужно вспомнить наш хаотический капитализм времен МММ и «семибанкирщины». На центральной площади Улан-Батора под плакатом «Деньги — кровь, пот и будущее наших детей» в ворохе платков, палаток и одеял голодают люди. Пайщики рухнувших небанковских фондов требуют у государства вернуть их деньги.
Кажется, главная головная боль монгольского президента — богачи. Накопили денег, оперились и рванули в политику. Их все больше среди министров, депутатов, политиков-оппозиционеров. «Есть ли в Монголии олигархи?» — спросил я у коллег-журналистов. Перечислять стали сразу: Батболд — коксующийся уголь, Жаргалсайжи — кашемировый король, Балдорж — медийный…
— Да, бизнес старается войти во власть, повлиять на нее, — говорит президент Энхбаяр. — Мы же хотим, чтобы власть и бизнес друг от друга не зависели — это опасно, хотя в стремлении к политической карьере у бизнесменов нет ничего предосудительного. Многие оценки дадут будущие парламентские выборы, но уже сегодня некоторая деятельность крупных предпринимателей вызывает критические комментарии.
***
… Если на рассвете, часов в пять, выйдете на улицу Улан-Батора, вас поразят медленные автомобильные колонны — так хоронят буддистов на границе света и тьмы. В сдержанной Монголии много своеобразия, не очевидного для человека приезжего. Люди и страна ищут себя. Ищут, например, свои фамилии, ведь монголов когда-то их лишили. С тех пор у каждого лишь собственное имя и имя отца. Монгольская интеллигенция считает возвращение фамилий важным фактом укрепления самосознания нации.
Я долго не мог понять, почему на гербе безводной Монголии изображен штурвал. Куда и на чем они рулят? Потом оказалось, то, что для нас штурвал, для монголов — колесо истории. Кажется, катится оно медленно, но в верном направлении.
Фото: Paul Hahn/Laik/Vostok Photo; Виктор Лошак; Reuters; Nicy Loh/Reuters