Не только буковки
 |
Орхан Памук Нобелевскую премию по литературе получил Орхан Памук — самый европейский из исламских писателей. Достойная оценка таланта совпала с политической конъюнктурой |
Нобелевку по литературе в последние годы часто и, увы, нередко заслуженно ругали за неактуальность: награду давали за выслугу лет, по сумме написанного, за «вклад в литературу». Постмодернизм отменил в конце XX века общественный статус писателя: хорошим тоном стало награждать исключительно «за буковки», за гладкий слог, за чистое искусство. Однако достаточно было миру войти в очередной конфликт цивилизаций, как выяснилось, что человек искусства — по-прежнему единственный модератор, посредник между двумя мирами, способный принять чужое как свое. А писатель — единственный, с кем на Востоке возможен именно диалог, а не обмен проклятиями. Нобелевка Памуку подтвердила: связка общественный деятель — писатель опять актуальна.
В лучшие годы Нобелевский комитет в своем выборе служил своего рода нравственным камертоном, указывая на прямую и неразрывную связь искусства и жизни. Так было с Пастернаком и Солженицыным в советский период, так случилось и сейчас — с Памуком.
Романы Памука «Белая крепость», «Черная книга», «Меня зовут Красный», «Снег» переведены на 40 языков. В самой Турции — полуисламской, полусветской — так, как он, никто не пишет: о конфликте между Востоком и Западом, исламом и христианством, традициями и современностью. Его не трогали до поры — сидит себе в уголке, пишет, и ладно. Однако буря поднялась, когда в 2005 году Памук нарушил (не мог не нарушить при своем открытом и честном взгляде на мир) главное турецкое табу — признал геноцид армян и курдов в Турции в начале ХХ века. Националисты его проклинали, власти грозили тюрьмой и сумой, однако Памук принадлежал уже не только Турции, он принадлежал миру — скандал принял международный оборот, а судьба Нобелевки-2006 была предрешена.
АНДРЕЙ АРХАНГЕЛЬСКИЙ
Проигравший
И Пушкин не помог
 |
|
Через полтора века после своей смерти Василий Андреевич Тропинин помимо воли стал родоначальником новой традиции — в отношении к российскому искусству в целом и к музейному делу в частности. Он доказал, что в России мало родиться крепостным и окончить жизнь не просто свободным человеком, а академиком Академии художеств. Мало прослыть для современников автором «портретов (Карамзина Пушкина и проч.), женских головок, отлич. грацией и превосходным колоритом» (энциклопедия Брокгауза и Ефрона), а для потомков — просто одним из гениальных русских портретистов XIX века. Всего этого оказалось недостаточно для того, чтобы в доме Василия Тропинина на московской Волхонке — том самом, где художник писал с натуры портрет некоего Пушкина А С. и создавал иные шедевры, — разместился его музей.
Московские власти решили, что особняк на Волхонке, несмотря на многолетние просьбы хранителей нынешнего Музея Тропинина (находится в здании, никак не связанном с его жизнью и творчеством) и их коллег по музейному сообществу, более подойдет другому художнику. Теперь особняком Тропинина прирастет близлежащая галерея Ильи Глазунова, тоже портретиста. Обещают, правда, что творчеству самого Глазунова в доме Тропинина места не найдется. Там скорее всего разместятся иконы и картины старых мастеров, некогда подаренные Ильей Глазуновым городу, а вся его галерея, по замыслу ее кураторов, обретет название «Дом-музей «Московская усадьба». В заочном споре «какой художник достойнее?» эта невольная дань тропининской эпохе, пожалуй, единственное, чем могут утешиться поклонники проигравшего живописца.
Зато другим российским гениям — реальным и потенциальным — теперь будет наука: чтобы сохранить для России память о себе и своем творчестве в своем собственном доме, надо как можно дольше оставаться в живых. И при этом, конечно, желательно быть поближе к столичной мэрии.
ЮРИЙ ВАСИЛЬЕВ