В российском быту приключился сюрприз. В ночи, в состоянье аффекта, из города Рыбкино (Вологды близ) сбежал старослужащий некто. Два месяца лишь оставались ему до дембеля, водки и танцев — но он удалился в осеннюю тьму, бежав от крутых новобранцев. Полгода они издевались над ним, плюя на запрет замполита. Солдат обращался к друзьям и родным, но что же они-то могли-то? Железнодорожная служба была одной беспрерывной разводкой: «фазаны» у «деда» просили бабла, гоняли беднягу за водкой… Когда расшумелся осенний борей, солдат усмехнулся устало — и ночью ушел в комитет матерей. Другого спасенья не стало.
Уж если солдаты бегут к матерям — позорней не знаю беды я; но все-таки радостно, трам-тарарам! Какие пошли молодые! Отчизна таких воспитала сынов, что вышколят единоротца, не веря, что бойкий министр Иванов начнет с дедовщиной бороться. Коль выжить надеешься ты, послужив в армейском пылающем лоне, — о воин, ты должен прийти на призыв таким, как Сильвестр Сталлоне! Как супершпион, за которым следят! Как доблестный воин джихада! Страна наконец научила солдат готовиться к службе, как надо. Коль скоро они побеждают дедов — убогих, тупых, примитивных, — я верю, теперь из них каждый готов к сраженью с тобою, противник.
Мне нравится это восстание масс. Мы так побеждаем отсталость. Слабейших всегда обижали у нас — теперь и сильнейшим досталось. Давно гастарбайтеров били скины, тесня их своим габаритом, — а нынче кавказских республик сыны, должно быть, навешают бритым! И если нацист не сдается добром, нацистское знамя развеяв, — он скоро получит еврейский погром, погром в исполненье евреев*! Мне явственно видится эта толпа на Масловке и Маросейке: на каждом втором — непременно кипа, на прочих видны тюбетейки, идут без нунчаков, штыка и ножа, без пушек (не так они глупы!), а толпы скинов убегают, визжа, в объятия Хельсинкской группы.
А там и водитель, припомнив права свои, ущемленные с детства, начнет на шоссе вымогать у ГАИ законные кровные средства… А там и проситель, что вечно торчит в приемной (от люда черно в них), потребует взятку за то, что молчит, — и даст ему взятку чиновник! А там и подросток — наглец, голота, в какой-нибудь русской глубинке, — однажды ударит дубинкой мента при виде ментовской дубинки… История примет дурной оборот (уже различимый отчасти), как только вконец обнаглевший народ потребует что-то от власти! А там и восстанья в десятках частей, и новой пришествие эры…
Короче, на месте дедов и властей я принял бы срочные меры.
_____
*Справедливости ради заметим, что эта версия уже озвучена в стихотворении А. Добрынина «Еврейский погром».