ЯР
Бабий Яр не может соперничать по совершенству зла с уже признанными символами его. Аушвиц, Дахау, Бухенвальд — планомерность, конвейерность, технологичность — отражают суть фашизма («фабрика смерти») как нельзя лучше. В Яру не было печей — пользовались пулемеами. За два дня, 29 и 30 сентября 1941 года, здесь было расстреляно 33 тысячи 771 человек (официальная цифра из немецких отчетов). Массовые расстрелы еврейского населения продолжались еще три дня, однако о них отчетов нет, что странно для педантичного нацизма, который вел строгий учет волосам, золотым коронкам и детским туфелькам. Никакой точной цифры жертв Бабьего Яра нет — «от 50 до 100 тысяч»; кроме жителей Киева было не менее 15 тысяч беженцев, их никто не считал и уже никогда не посчитает.
Бабий Яр поражает именно спонтанностью, нелепостью и некоторой чудовищной театральностью зла: развешанные 28 сентября по Киеву объявления приказывали «всем жидам города Киева» взять с собой документы, деньги, теплую одежду, отчего возник слух, будто бы будут всех вывозить из города. Куда — неизвестно, но в слове «поезд» зловещего еще ничего нет, а человек цепляется за соломинку, а немцы нация цивилизованная, а обменяют нас на пленных — наверное. И наутро 29-го они стали приходить — с семьями, сумками, расческами и заколками, на угол улиц Дорогожицкой и Лагерной (так правильно), откуда до Яра было уже рукой подать.
Все дальнейшее описано в книгах, статьях и стихах (Евтушенко, В. Некрасова, А. Кузнецова), и остается только один вопрос: почему эти тысячи сами пришли на место казни? И могли ли не прийти?
Я мог бы написать «это самое интересное», но тактичный русский язык сопротивляется: любой язык вообще плохо подходит для описания кошмара. Ответ один — «не могли не прийти», и сомнений в этом нет. И это еще один, так сказать, Бабий Яр, нравственный, который происходил в течение всей недели перед расстрелами — и после, во всю оккупацию.
Киев перед войной — это самое настоящее «прозрачное общество»: и видеокамеры, и биометрия, как выясняется, для этого вовсе необязательны. Большинство семей живут в коммуналках (население Киева перед войной — 800 тысяч), все всех знают — а кроме того, в каждом доме есть еще и те, кто обязаны знать: дворники. И есть домовые книги. И в них все записано. И эти рукописи тоже не горят — вот что самое страшное.
… Илья Левитас, президент Еврейского совета Украины, 40 лет своей жизни потратил на составление поименного списка погибших в Яру; сегодня издана уже третья книга памяти — 18 тысяч фамилий. Семьи по 8 — 10 человек: старики, женщины, дети (меньше всего молодых мужчин — они ушли на фронт). Самому старшему из расстрелянных — 111 лет, самому младшему — несколько дней. Что более всего поражает в этой книге — карнавальность, этнографическая выпуклость имен и фамилий: как будто Ветхий Завет читаешь или Бабеля: Хавы, Рохлы, Мины и Мили, Брохе, Лейбы, Фейги, Голды, Двойры, Шейндлы, Таблы, Сослы, Ицхоки, Энтлы, Яши (именно Яша, а не Яков) — Абарбанель, Зауермильх, Айзенварг, Аксельруд, Барбирер, Блувштейн, Бронфайн, Бухгалтер…
Так было и у них в паспортах. У ранней советской власти много грехов, но не антисемитизм. В Киеве перед войной - 33 еврейских школы, еврейское отделение в театральном институте и даже еврейский трамвайный техникум (!). Советская власть отменила черту оседлости, декларировала равные права, поддерживала национальную культуру — и никто не догадывался, как это может быть использовано. Накануне «переселения» дворникам было приказано составить списки евреев, и они — тысячи дворников — их составили (это было несложно), некоторые — с особым усердием, и некоторые соседи тоже не сидели сложа руки (почти во всех рассказах выживших — «на нас показал дворник», «нас выдала соседка»). Начальник киевской полиции Шумахер, давая показания, сообщал, что доносов о евреях поступало столько, что сотрудники не успевали реагировать. Помогали и местные полицаи, а также специально прибывший в Киев Буковинский курень из Черновцов — их украинская речь отличалась характерным акцентом. Помогали в спорных ситуациях: если у еврея светлые волосы, если он наполовину или на четверть, если «не похож». Два этих слова — «похож», «не похож» — были самыми страшными в те дни: они обозначали границу между жизнью и смертью. («Уходи, ты не похожа», — кричали родители Дине Проничевой, самой известной из спасшихся в Бабьем Яру, когда уже стало ясно, на какой «поезд» их всех посадят.)
По счастью — не для людей, конечно, но для истории, — подлости и жертвенности всегда поровну: бывало, что украинские и русские мужья шли в Бабий Яр вместе со своими женами-еврейками — и наоборот. Почти 600 киевлян — украинцев, русских, всего 13 национальностей — во время всей оккупации прятали евреев — выдавали за своих, подделывали документы, крестили (спасенных в Киеве — около тысячи, при обнаружении укрыватели вместе с жертвами подлежали расстрелу). Есть истории вообще библейские — о том, например, как украинский мальчик по своей воле пошел в Бабий Яр вместе с еврейской девочкой и ее мамой (от обоих детей остались только школьная фотография 40-го года). Или о том, как обрусевшая немка, учительница 25-й школы, прятала всю войну шестерых еврейских детей. «Что с ней потом было? — спрашиваю у Левитаса. — Она ведь спасла не только евреев, она свой народ спасла от позора». «Ну, жила после войны в Киеве, продолжала учить. О том, что она спасала, почти никто не знал — она сама ничего не рассказывала, и это можно понять».
НЕТ И ЕСТЬ
Нет: памятника, расположение которого отвечало бы исторической правде (все монументы Бабьего Яра построены далеко от места расстрелов); останков погибших (их уничтожили нацисты в 43-м), наконец, самого Яра (в 60-е его засыпали, сейчас здесь проходит городская магистраль). Нет музея (хотя говорят об этом уже полвека). Нынешняя инициатива о создании музея Бабьего Яра в очередной раз натолкнулась на массу протестов, причем со стороны самих евреев: нельзя, мол, на костях ничего строить. Все объяснения — с планами, чертежами — что музей также будет в стороне от Бабьего Яра, никто не хочет слышать. Нет точной хронологии расстрелов. Нет подтверждений множеству устных рассказов очевидцев трагедии: «Все может быть одновременно и правдой и неправой, потому что там могло быть все, — говорит Левитас. — Это единственное, что можно утверждать точно».
Есть: телецентр, стадион и спорткомплекс, построенные на территории разрушенного еврейского кладбища, неподалеку от Яра; недавно открытое здесь метро и давно открытый парк (где выгуливают собачек, где на скамейках режут колбасу и чистят рыбу к пиву, где целуются); постоянные дискуссии о том, этично ли что-либо строить в Бабьем Яру и даже перестраивать; несколько нереализованных проектов мемориала (один из них — семь огромных свечей, стоящих вкруг Яра). Родственники погибших, которые продолжают присылать в фонд «Память Бабьего Яра» новые имена и фамилии — для книги памяти. Я, уж простите, читал некоторые из них. Вот одно: «Здравствуйте, из моих родственников в Бабий Яр ушли: Гуревич Даня, Гуревич Шика, 35 лет, Гуревич Хана, 8 лет, дочь Дани и Шики, Гуревич...» — в графе «имя» прочерк и пояснение: «Девочка, имя дать еще не успели, было 8 дней. Погибла вся семья».
В фонде памяти есть коробка с надписью «СПАСЕННЫЕ», от А до Я. Небольшая, размером с обувную.
Наконец, есть несколько фотографий. На одной, как гласит подпись, «немцы сортируют вещи расстрелянных 29.9.41», на другой — «киевляне разбирают вещи, оставшиеся от расстрелянных в Бабьем Яру. 2 октября 1941 года».
ХОЛОД
…29 сентября на траурную церемонию по приглашению президента Ющенко здесь соберутся главы многих государств, включая США и Россию. В парке спешно сооружают из земли и цветов каких-то фантастических животных — своей нелепостью они невольно отражают всю сложность ситуации с увековечением Бабьего Яра на государственном уровне. Выходит так, что разрешить массу противоречий, всплывающих регулярно в связи с очередной годовщиной трагедии, под силу каким-то инопланетным существам — но не людям.
Казалось бы, что проще — помолиться, помолчать, сделать музей, назвать проклятые цифры — для подавляющего большинства людей в мире — это вещь естественная, не требующая дополнительной аргументации. Дань памяти жертвам геноцида является одной из фундаментальных ценностей цивилизованного мира. Однако украинской государственности, в отличие от европейской, всего 15 лет, и она, как подросток, требует первого и основного внимания — себе, а потом уже — всем прочим, другим. Украинская, как и другие национальные свободы, рождалась в 80-е из отрицания несвобод советских. На Украине в 30-е был Голодомор (так называют здесь массовый голод) — последствие коллективизации, спровоцированный сталинской политикой. Коллективизация была не только на Украине, но и на всей территории СССР — и это еще одна наша общая трагедия. Однако с ультранациональных позиций Голодомор сегодня на Украине называют «массовым истреблением украинского народа» и требуют «справедливости» — то есть не меньшего внимания к жертвам этого геноцида, чем к жертвам холокоста. Особенно активно требуют этого на западе Украины (где Голодомора не было). И в этом смысле годовщина Бабьего Яра крайне неудобна нынешнему украинскому руководству: она может расколоть страну на своих и чужих. «Ющенко собирает жидов в Бабьем Яру» — это цитата из статьи газеты «Вильна думка», выходящей во Владимир-Волынском тиражом 10 тысяч экземпляров. Голодомор на протяжении 15 лет независимости активно противопоставляется нацистскому геноциду: таким образом, две трагедии сталкивают между собой, заставляют соперничать. Было даже безумное предложение о том, чтобы в Бабьем Яру поставить монумент в память сразу об обоих геноцидах. «Голодомор — трагедия, но при чем тут Бабий Яр? — говорит Левитас. — Я им тогда сказал: вы заодно уж и жертв походов Александра Македонского туда припишите». (Говоря «они», никто на Украине не называет имен, но все прекрасно понимают друг друга: речь идет о радикалах-националистах, чьи позиции традиционно сильны на Украине.) Ющенко не хочет очередного раскола нации: он вынужден маневрировать — что всегда считалось главной политической добродетелью на Украине. Поэтому в качестве «маневра» архивы времен Голодомора рассекречиваются как раз накануне годовщины Бабьего Яра (18 августа 2006 года), а спустя неделю Ющенко во Львове делает заявление о том, что пора признать на мировом уровне геноцид украинского народа.
Все это вместе объясняет неповоротливость и неопределенность с Бабьим Яром — память о трагедии уступает место нынешним политическим интересам, что бывает всегда и везде. За траурным фасадом Яра идет постоянная, многолетняя борьба политиков, электоратов и бизнес-групп — и маневры, маневры. Левитас дважды при мне говорил по телефону с администрацией президента: на ином уровне вопрос с музеем жертв Бабьего Яра не решается. А чудовищнее всего то, что трагедия эта не объединяет, а разъединяет нацию: тех, кто помогал нацистам в Бабьем Яру (ОУН), сегодня на Украине хотят официально признать ветеранами войны наравне с ветеранами советскими: одного этого факта достаточно, чтобы проклясть любую политику.
… Улица называется Олены Телиги: магистраль в шесть рядов соединяет центр и восток города. Трасса взлетает и опять спускается вниз, огибая холм — стремясь к Подолу. В многоэтажках уже горит свет: осенью быстро темнеет. Мы отходим чуть в сторону: здесь, примерно на уровне дома номер 27 и находилась вершина проклятого Яра. Его можно представить; он невелик, по форме напоминает раздавленного осьминога: в разные стороны отходят щупальца-отроги — расширяясь к центру и сужаясь к концу. Здесь нет людей — только движение машин не прекращается ни на минуту. Ловим машину. Водитель, лет 27, неожиданно говорит: «А вы знаете, что здесь был Бабий Яр?» Мы, удивленные (а говорят, никто уже не помнит точного места), спрашиваем, откуда он знает.
— Это все водители знают. Потому что даже в самую сильную жару, в 30 градусов, здесь холодно. Когда поднимаешься на холм, словно ветром обдувает, прямо озноб. Говорят, какая-то атмосферная аномалия.
