Рис здесь едят без всего. Нормально питаться эти люди не могут - дорого
Этим летом Госдума приняла закон, упрощающий регистрацию в России трудовых мигрантов из большинства стран СНГ. Правда, большинство из них об этом до сих пор не знают: гастарбайтеры по-прежнему прячутся от милиции и живут отдельной от России жизнью. У них своя еда, свои врачи, цирюльники и учителя — короче, своя планета.
КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС
Сейчас здесь один из московских овощных рынков, а раньше, в советское время, на этом рынке, называемом овощебазой, работали студенты и профессора. Они проходили здесь трудовую практику: таскали мешки, отделяли гнилые овощи от хороших. В 1990-х интеллигенцию сменили рабочие и крестьяне, правда, не из соседних домов, а из бывших союзных республик.
За забором рынка темнеет пустырь с недостроенным заводским корпусом. В этих руинах нового времени и проживают гастарбайтеры. Их «квартиры» начинаются уже на подходе к зданию — это сколоченные из деревянных поддонов и фанеры сооружения. В них можно кое-как укрыться от дождя и переночевать. Только вместо постелей — цветастые тряпочки и ватные одеяла. Правда, сейчас обитателей этих лачуг не видно: все попрятались, завидев чужого человека. Если не свой, значит, милиционер, а милиция здесь просто так не ходит. Мой провожатый — узбек Бахром — машет рукой: все в порядке, но жители все равно поглядывают с подозрением.
Большинство гастарбайтеров обитают под крышей заводского корпуса. Это огромное бетонное помещение, продуваемое всеми ветрами. В углу, завернувшись в тряпки, спит человек. По нему спокойно ползает крыса, но после 12 часов тяжелой работы человек не замечает уже ничего. Вдоль стен — настилы, иногда шалаши из деревянных поддонов. Здесь живут «семьями» по 5 — 10 человек, причем необязательно родственники — просто группой легче выжить.
Бахром снова машет рукой, успокаивая жителей, и нас подпускают к костру посреди недостроя, над которым висит самый обычный котелок.
ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД
В кафе и столовые никто из местных, естественно, не ходит — денег нет. Едят прямо здесь — там же, где спят. Сейчас, к примеру, в котелке варится рис.
— Рис — самый дешевый и питательный продукт, — объясняет мне молодой узбек. — И вкусный. Вот пшено совсем не вкусный.
— А с чем рис-то? — спрашиваю.
На меня смотрят как на инопланетянина. Рис здесь едят без всего.
После еды кто-то идет отдыхать, кто-то снова работать, кто-то просит товарищей помочь с помывкой.
БАННЫЙ ДЕНЬ
В вопросе гигиены рынок напоминает армию. Ежедневная помывка проводится вечерами под шлангом. Вода только холодная. Но если намылиться и быстро смыть пену с себя — замерзнуть не успеешь.
Горячая вода бывает раз в неделю. Женский день — по пятницам, с семи до десяти вечера. В это время женщин пускают мыться на соседнюю овощебазу. Душ всего один, а моются обычно 50 — 60 женщин. Получается по три минуты на каждую.
Мужской день — четверг. Мужчин намного больше, потому и время приема увеличено — с семи вечера до часа ночи.
ТАДЖИКСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК
Впрочем, есть на рынке и более утонченные радости, чем мытье в холодной воде, — это стрижка с бритьем. Ахмед, стригущий клиентов рядом со своим шалашом, оборудовал рабочее место просто — треугольный осколок зеркала стоит на выступающей из стены доске. Рядом хранится весь инструмент: ножницы и опасная бритва. Ремень для правки инструмента висит на гвоздике, вбитом в стену. Чтобы не стирать одежду от волос, Ахмед стрижет клиентов в одних трусах.
Молодой парень, только прибывший из Узбекистана, стрижется очень коротко. Практически под ноль.
— Эх, если бы у меня машинка была, то работы — на пять минут, — мечтательно вздыхает Ахмед. — А у меня только ножницы и бритва...
Тут Ахмед что-то говорит клиенту. Парень смеется и отрицательно качает головой.
— Я предложил побриться под ноль, — поясняет цирюльник. — Не хочет. Говорит, некрасиво будет.
За красоту он заплатил Ахмеду 30 рублей. Бриться не стал. Сказал, что у него станок есть.
— Многие у тебя бреются? — спрашиваю Ахмеда.
— Многие. Особенно вечером. Приходят, чай пьют. Пока очереди дождутся, все рыночные новости обсудим.
— А как ты цирюльником заделался?
— Так я и дома, в Таджикистане, парикмахером работаю. Сюда только в апреле приезжаю — до сентября. А вообще я даже женскую модельную стрижку сделать могу, — гордо улыбается Ахмед. — Еще могу обеими руками стричь. В прошлый год правую руку ящиком отдавил. А люди-то идут, им стричься надо. Пришлось работать левой рукой. Сначала получалось медленно и кривовато, но потом ничего — привык. Хочешь и тебя постригу?
ДЕТСКИЙ САД
Взрослые приезжают в Москву на заработки вместе с детьми: дома их пристроить некуда. Присматривают за маленькими гастарбайтерами две почтенные матроны из Киргизии. Сами они на переборке овощей не работают, все-таки мужья — бригадиры.
Женщины читают детям сказки и следят, чтобы те не расползлись по кустам — там крысы.
— Мы берем по 10 рублей за ребенка, — рассказывает воспитательница Фирюза. — Жаль только, что книжек со сказками всего две. Зачитали уже до дыр. Приходится вспоминать то, что нам бабушки рассказывали.
— А кормите чем?
— Да еды-то тут полно, — обводит рукой просторы рынка вторая воспитательница, Фатима. — Фруктов и овощей хоть отбавляй. Ими и кормим. Картошечки отварим, яблоки порежем, хурма, персики, абрикосы.
Только она не добавляет, что все эти дары природы подгнившие, которые в продажу негодны.
Дети ведут себя очень тихо. Я насчитал 12 чумазых мордашек в возрасте от трех до восьми лет. Сидят в песочке. Строят из сухого песка замки. Большая часть замков тут же разваливается.
СКОРАЯ ПОМОЩЬ
Если подгнившие овощи или фрукты все-таки дают о себе знать, дети, как и взрослые, бегут к местному врачу — Вере Геннадьевне. Когда-то она работала хирургом в областной больнице в Туркмении, однако с распадом Союза так и не смогла осилить туркменский язык. В результате — вылетела с работы, причем без пенсии. И вот каждый апрель она теперь срывается с места и едет в Москву перебирать фрукты.
Врачебную практику в городке Вера Геннадьевна ведет без отрыва от производства. Причем помогает всем безвозмездно.
— Был случай, пришлось даже роды принимать, — рассказывает Вера Геннадьевна. — Хорошо без осложнений все обошлось. А ведь «скорую помощь» вызывать сюда бесполезно. Даже вызов не примут. Вот и приходят ко мне каждый день. Я людей осматриваю, говорю, какие лекарства принимать.
Самые распространенные заболевания на рынке — чесотка, лишай и переломы. Если перелом — едут в травмпункт и за наличные получают медпомощь.
— Бывает люди с одной сломанной рукой или ногой на работу идут. Денег-то на обратную дорогу нет, — продолжает Вера Геннадьевна. — А чесотка и укусы крыс — это каждый день по несколько случаев. Были бы препараты, я бы хоть прививки противостолбнячные делала. Но где же я их возьму? Опять же в травм-пункт отправляю.
Бригадиры — элита рынка — Веру Геннадьевну уважают. Правда, жилья на «элитной земле» все равно ей не предоставили, и она вместе со всеми живет в шалашике в кустах.
— Хорошо еще с работы отпускают без штрафов, если что случилось, — философски улыбается Вера Геннадьевна.
ЭЛИТА
Бригадиры и охранники живут в сбитых из деревянных блоков времянках. Внутри сколочены нары, на них — матрасы и подушки, на дверях — навесные замки, есть электричество (от торговых павильонов по-тихому кинута проводка).
Бригадиры — каста привилегированных. Они следят за порядком, выступают арбитрами во внутренних конфликтах, решают, кого нанимать на работу, а кого — нет.
— У меня очень ответственная работа, — рассказывает, сидя на пороге своего «дома», Сонал, выходец из Узбекистана. — Я бригадир на переборке фруктов. Каждый день надо перебрать 15 — 20 фур. Собираю народ, объясняю как и что, слежу, чтобы хорошо работали, не халтурили, вечером получаю деньги, раздаю их работягам. Ответственная работа, словом.
Сонал делит свое жилье с земляком, который тоже приехал на заработки в Москву из Самарканда. Сонал устроил Рахмона охранником. В обязанности Рахмона входит не допускать на территорию рынка машины без пропусков, следить за порядком и охранять автомобили на стоянке.
— Если бы не Сонал, то охранником не взяли бы. Он меня рекомендовал, — благодарно глядя на соседа, говорит Рахмон. — Платят очень хорошо. Я шесть тысяч получаю. На жизнь — тысячу рублей, остальное отправляю родителям в Самарканд. Первый месяц я за долги работал. Надо было деньги отдать Соналу. Он мне на дорогу занял 150 долларов.
— Без процентов?
— С процентами. 200 отдал. Но это правильно. Ведь если бы не он, я бы вообще работу тут не нашел.
Элита рынка, естественно, живет лучше простых людей. Бригадиры и охранники могут чаще мыться, свободного времени у них больше, еда вкуснее. Из развлечений — карты и нарды. А вот простым смертным в нарды играть некогда. У них только два развлечения — сон и работа. Ну и мечты о том, как накопят денег, устроятся на хорошую работу и больше не будут каждый год мотаться в Москву. Впрочем, эти воздушные замки не крепче песочных, которые строят их дети в детском саду.
