Я не атеист. Мне в атеизме голодно.
Я не церковный человек. Мне в церкви жмет, как в тесной обуви. А хочется, чтобы она была меня больше. Чтобы не приноравливаться, а вверх расти. Чтобы много неба и смысла.
Но каждый раз, когда я пробую найти себя в церкви, обнаруживается, что для того, чтобы по-настоящему войти в церковь, нужен компромисс с совестью. Когда в Ростове появились люди в лампасах и с нагайками и взялись охранять собор, было трудно с должным чувством входить мимо них в ворота храма: я-то знал, что те же самые люди в лампасах, поигрывая теми самыми нагайками, сбивают мзду с въезжающих в город иногородних автомобилей. Когда я начинал вслушиваться в слова пастырей, произносимые с телеэкрана, я вдруг нарывался на потасканный антисемитизм, облаченный в церковные одеяния: «Как только в синагогах возвестят о приходе мессии, это и будет означать приход антихриста».
Зажмуриться и примириться так и не удалось.
Последний раз пробовал неделю назад: батюшка в конце службы пожурил паству за то, что не покупают газету церковную, а с него-де спрашивают строго, «шесть сто в месяц выложи и не греши». Мелочь, конечно, но если бы вместо этой мелочи услышать слова большие и нужные, как то: что привело тебя сюда… Газету я купил, в ней казенным языком епархия отчитывается о проделанной работе: конференции, молодежные слеты. Сдачи, помню, отсыпали монетами, полную горсть. Вот так всегда и получается: идешь с большим, уходишь с мелочовкой.
Может, все-таки зажмуриться? Может, и нельзя в вере слишком пристально вглядываться в детали? Но так и ослепнуть недолго.
Взаимное отторжение совести и церкви в последнее время только обостряется. Лечить его мне совершенно нечем. В таком неудобном состоянии, застряв между верой и невозможностью влить ее в церковное русло, я и пребываю. Столь подробно описываю этот мертвый узел, в который завязана моя религиозность, лишь потому, что уверен: таких как я — много. И в последнее время эта часть общества все непоправимей от церкви отдаляется. Видимо, такие — за которых еще нужно побороться — не особо-то нужны самой церкви. Кажется, так обстоят дела уже очень давно. Вспомните сцену исповеди Левина:
« — Веруете ли вы во все то, чему учит нас святая апостольская церковь? — продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая руки под епитрахилью.
— Я сомневался, я сомневаюсь во всем, — проговорил Левин неприятным для себя голосом и замолчал.
Священник подождал несколько секунд, не скажет ли он еще чего, и, закрыв глаза, быстрым владимирским на «о» говором сказал:
— Сомнения свойственны слабости человеческой, но мы должны молиться, чтобы милосердый Господь укрепил нас. Какие особенные грехи имеете? — прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени».
От всех сомневающихся РПЦ и сегодня запросто отмахивается, как бы стараясь не терять времени. Жаль. Нам, сомневающимся, ведь тоже время дорого.
Что порождает наибольшие сомнения? Конечно, священник на политической трибуне. Политически активная церковь, на мой взгляд, все равно что врач, готовый оперировать лишь тех, кто разделяет его политические убеждения. И если бы это были продуманные, адекватные действия… Все на строительство православного государства? (Вон даже ушедший генпрокурор успел отметиться, на коллегии Генеральной прокуратуры предложил, воспитывая «высокую духовность» в обществе, «утратившем понятие греха и совести», строить правовое государство. Не успел.) Но возможно ли построить православное государство в стране, в которой нет духовных лидеров? Не номинальных, а таких, о безоговорочном доверии которым — и главное, о готовности следовать их директивам — заявляло бы абсолютное большинство общества… Потому что какое же теократическое государство там, где большинство не готово следовать за духовным лидером — непосредственно за лидером, а не за очередными «идущими вместе»? Или это будет санкционированное духовное лидерство из-под государевой руки, дозволенное ровно настолько, насколько не претендует на лидерство реальное?
«Православная церковь никогда не притязала ни на светское господство, ни на борьбу за государственную власть в виде политической партии», — считал Иван Ильин.
«Церковь должна заключать сама в себе все государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и… если теперь это почему-нибудь невозможно, то… несомненно, должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего развития христианского общества», — говорит Иван Федорович в «Братьях Карамазовых».
Если бы обсуждение возможности для России светлого теократического будущего вылилось в диалог такого уровня, сам этот диалог, несомненно, стал бы лекарством для всего общества, включая тех немногих атеистов, которые еще смеют открыто заявлять о своих убеждениях.
Но пока все выглядит как беседа системы с системой, как закодированный диалог компьютеров: «Нельзя недооценивать опасности расхождения между волей народов и решениями международных организаций и транснациональных корпораций, которые могут становиться средствами доминирования одних стран над другими, менять традиционные способы организации общества и осуществления власти, что нередко чревато тотальной унификацией и коммерциализацией всех сторон жизни и создает прямую угрозу традициям и религиозным устоям народов». Увы, эти слова митрополита Кирилла обращены к кому угодно, но не к живому человеку.
Ну ладно, раз уж пошел такой мегаполитический расклад, можно напрячься, перевести с русского чиновничьего на русский литературный. Но смысл? Все это было сказано раньше, давно и недавно, подобные идеи противостояния всему и вся, подкрепленные жутковатым прилагательным «тотальный», давно бродят в обществе. Позвольте аналогию из другой профессии: чтобы быть колумнистом более или менее приличного СМИ, нужно хотя бы вовремя реагировать на события, на настроения общества, ну и желательно, конечно, выдавать оригинальные идеи (о стилистике умолчу: не до жиру). РПЦ с ролью колумниста страны, надо признать, справляется неважно. Да, ей вдруг стало «до всего», она начала высказываться на любые «животрепещущие» темы. Но… вот бы чуть пораньше, вот бы первой, вот бы своим, навскидку угадываемым слогом!
Еще одно вызывает недоумение: с кем церковь будет строить новое православное государство? Насколько будет соответствовать воздвигнутое плану (должон быть), если строить начнут люди, недопонимающие, что именно взялись построить? Или нам объяснят потом, когда стройка уже начнется? Но те, кому впервые показали, как орудовать мастерком, только на стройплощадке, возводят дома, которые рушатся в первую же хорошую гулянку. И православное государство вряд ли можно создать с теми, чье православие зачастую состоит в умении правильно креститься. А таких — давайте трезво — в стране, вышедшей из воинствующего атеизма и только-только отошедшей от беспредельных 90-х — недопустимо много. (Кстати, не помню я в 90-х такой публичной активности РПЦ. Помню огромные золотые распятия на торсах лихой братвы и ни единого пастырского слова о том, что эти распятия — греховны.)
От лица церкви взялись выступать люди, призывающие стрелять то в геев, то в Хакамаду. Почему РПЦ не открещивается от них? То есть почему бы внятно не заявить, что эти ребята, обещающие счастье всем, кто останется жив после того, как они наведут свой окончательный порядок, — что эти ребята не имеют ничего общего с православием?
РПЦ готова прийти в армию, возродив институт армейских капелланов. Когда в новостях показывали полковника Буданова, отдающего приказ: «Батарея, залп!» и сразу после залпа улыбавшегося в камеру: «С Пасхой их!» — никто из священников не сказал, что Пасха никак не может быть увязана с уничтожением — даже бандформирований, засевших в весеннем лесу.
Возможно, я плохо понимаю православие. Для меня самый православный человек — Душечка Антона Павловича Чехова. Ее формула: люблю — следовательно, существую. Но Душечку сегодня вряд ли назовешь делегатом от православия. Сегодня от православия, транслируемого РПЦ, веет средневековой неотвратимой жутью. И герои его — совсем иные персонажи, живущие и действующие по принципу «Кто не с нами, тот против Бога».
Дождемся ли мы перемен, услышим ли умный серьезный разговор от пастырей?
Вскоре после того, как в Москве обрушились взорванные террористами дома, в Ростов приехал Алексий освящать разрушенную когда-то большевиками и вновь отстроенную колокольню. Народ затопил всю площадь перед собором. (Мы тогда дежурили по ночам перед своими домами, паника разжижала нам мозги.) Охрана в темных костюмах строгими окриками отгоняла напирающих от заграждений. Алексия подвезли вплотную к собору, никто его даже не разглядел толком. Народ ждал, решив, что патриарх выйдет к нему потом, после обряда освящения. Но Алексий, выйдя из ворот, сел в машину и уехал. Народ, давясь и переругиваясь, начал расходиться.