Английский язык я учил у Михаила Павловича Шишкина. Было это в незабвенной 444-й школе на окраине Москвы. Прошли годы, и романы некоего Шишкина стали сначала лауреатом «Букера», а в этом году — и премии «Национальный бестселлер». Друзья-критики заговорили о нем как о хорошем русском писателе. Я не верил в совпадение, пока не увидел фотографию. Одно лицо. Это совершенно поразило меня, и я решил написать своему учителю. Неожиданно это выродилось в такую вот философическую переписку, которую «Огонек» публикует с небольшими сокращениями
ПРО ШВЕЙЦАРИЮ И РОССИЮ
Москва, 6 июля
Приветствую, Михаил Палыч! Вы живете в Швейцарии, у нас об этой стране много мечтают. Считается, что из всех европейских стран Швейцария — самая правильная, точная, совершенная. Как часы. Даже правильней Германии. Но вот несколько лет назад я работал над диссертацией в Италии и о Швейцарии там читал нечто совершенно противоположное. Унылое, тоскующее место, где по-хорошему нечего делать: деньги хранить да на лыжах кататься. И все это мне кажется значительно справедливей, чем наш давешний «точный» образ. Например, никакой яркой современной культуры в Швейцарии нет. Мы не знаем ни швейцарских писателей, ни художников, ни режиссеров, ни архитекторов (если не считать архитектора Ле Корбюзье — но это было в прошлом веке). Есть только дизайн и часы. И вот вы после Москвы оказываетесь в таком вот маленьком уголке Европы. Что тут интересного? Вот в России есть Путин, Пугачева, Шнур, о них все говорят, всем они известны. А кто есть главные события швейцарской жизни?
Базель, 9 июля
Впервые «русская душа» упоминается в книге олеария в начале XVII столетия |
Сергей, привет! Из всех придуманных в России Западов есть два самых придуманных. Один — это враг Третьего Рима, который потом плавно перешел во врага первого и последнего совка, а теперь мутировал во врага России эпохи путинского ренессанса. Только спит и видит, как бы ему расчленить наше царство-государство да сожрать. А второй придумали в XVIII веке немецкие и французские учителя в русских поместьях в окружении рабов. И Карамзин, прилежный ученик, сделал символом этого Запада Швейцарию. Это он в своих швейцарских письмах, написанных в России, бросается на колени на берегу Рейна под Базелем и восклицает: «Счастливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за свое счастие, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному Богу?»
Этот «просвещенный» вариант Запада придуман от обратного. Если Россия живет по принципу «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак», то там — республика, равенство, выборы и проч. Если в отечестве «трудом праведным не построишь палат каменных», то там праведный труд приводит к своему домику «с аистом на крыше». Если на родине тебе что-то принадлежит только до тех пор, пока кто посильней не захотел у тебя это отнять, то там частная собственность священна и крестьянин может быть уверен, что его лужайка будет принадлежать его потомкам и через 10 поколений. И так далее.
В этом смысле придуманная русским воспаленным сознанием Швейцария к реальной стране с таким названием, конечно, никакого отношения не имеет.
И всегда останется «царством правильности». Кстати сказать, никакому швейцарцу в голову не придет называть свою страну, измученную самоубийствами, «земным парадизом».
Национальные клише придумываются иностранцами — вот как та же пресловутая русская душа. Это калька с немецкого. Пришла в Россию с переводами книг западных авторов, писавших о России. А впервые die russische Seele упоминается в книге Олеария «Описание путешествия в Московию...» в начале XVII столетия. И знаешь, в каком контексте? Любопытный путешественник упрашивает православного служителя за гостинцы показать ему храм в монастыре. На фреске, изображающей Страшный суд, Олеарий с удивлением обнаруживает иноземца в европейском платье, сгорающего в адском огне. Обращается за пояснением и получает его: «Только русская душа попадет на небо».
Сложно в двух словах рассказать о стране. Поэтому расскажу только один случай. Может быть, он что-то прояснит.
Кто-то сказал: хочешь понять страну, посмотри, как устроена там тюрьма. Когда выдалась возможность, я отправился в тюрьму в Аффольтерн-ам-Альбис на экскурсию. То, что я увидел, вызывало ассоциации вовсе не с тюрьмой, но скорее с домом творчества союза писателей, я приезжал когда-то в дом писателей в гости на один день. Только в сравнении со швейцарской тюрьмой дом писателей явно проигрывал. Что не удивительно, если содержание одного заключенного обходится налогоплательщикам в 400 франков (около 300 долларов) в день.
Начальник тюрьмы — местный крестьянин, который увидел объявление о том, что ищут человека на должность директора местного исправительного заведения. Подал заявление о приеме на работу, прошел конкурс и получил это место. Огромный деревенский увалень, в котором и сейчас, через много лет тюремного опыта, осталось что-то добродушно-крестьянское. Он водил меня по тюрьме, как по своему хозяйству, о котором с любовью заботился. Своих заключенных всех знал с их семейными подробностями, при встрече похлопывал по плечу. В кабинете на стене напротив списка зэков — указания, когда у кого день рождения, чтобы не забыть сделать подарок, кто чем болен, кто мусульманин и не ест свинины. Заключенные, если хорошо себя ведут, получают возможность работать и деньги посылают к себе домой — в Албанию, Косово, Африку. Там не было ни одного швейцарца. Разумеется, это не говорит о том, что швейцарцы не грабят, не режут, не убивают. Но просто факт — в обыкновенной швейцарской тюрьме не было ни одного швейцарца.
Я спросил бывшего крестьянина, в чем тот видит свою цель как директора тюрьмы. Он подумал и ответил: «В том, чтобы мои заключенные были довольны». И уточнил: «Если они довольны едой, работой, бытовыми условиями, начальством, охраной, то у них нет повода для эксцессов, мятежа и прочего. Это — люди, и я уважаю в них человеческое достоинство».
Странно мне было все это. Смысл тюрьмы — в наказании. Наказание здесь заключается не в физических мучениях плохой едой, темнотой, холодом, плохими условиями сна, тараканами, избиениями, цель которых унизить, растоптать в тебе человека, — но в лишении свободы, то есть в лишении возможности осознанно, свободно подчиняться существующим правилам, послушно исполнять писаные законы. Тюрьма в Швейцарии должна лишить человека того, чего у него и так нет ни в Албании, ни в Африке. Ни в России.
Потом в столовой мы ели все вместе — заключенные, директор, экскурсант. Было вкусно.
И унизительно.
Что касается highlights современной швейцарской культуры, то их, безусловно, составляют не деятели культуры, а те, кто дает деньги. Собственно, они и делают культуру. Представь себе, что к Лужкову придет молодой художник и попросит столько-то миллионов долларов налогоплательщиков на проект: снять со своих постаментов московские памятники на полгода и расставить их где-нибудь в новостройках или у железнодорожных путей. Реакция легко представима. А в Цюрихе полгода статуи, исчезнувшие с постаментов в центре города, можно было встретить в самых неожиданных местах.
ПРО ШКОЛУ И ЖУРНАЛИСТИКУ
Москва, 10 июля
Михаил, а как вы оказались в нашей школе? Теперь я сам преподаю в МГУ и размышляю, почему тот или иной преподаватель имеет больший или меньший успех. Мне кажется, что вас любили — и следовательно, учились, — потому, что на преподавателя вы не были похожи. У вас был такой «западный» имидж, вы казались только что вернувшимся из-за границы журналистом. Помню ваш пиджак, черную кожаную сумку через плечо и бороду — такую же, как сейчас; никто не носил в школе тогда ни такой бороды, ни таких пиджаков. Мы потом думали, что вас из школы уволили, хотя ничего, собственно, «политического» в ваших занятиях не было. Это были просто классные уроки английского, мы сразу же стали говорить на языке.
Базель, 14 июля
Пиджак был от единственного «свадебного» костюма. Сумку не помню. «Западный» имидж объяснялся наивностью мира, в котором мы с тобой выросли с разницей в 15 лет. Тот мир делился границей. В какой-то момент осознаешь, что родился в лагере. А кругом за границей — враги твоих охранников.
И верилось, что враги тех, кто не дает тебе жить по-человечески, — друзья. Все хорошее шло окольными путями из-за границы — запрещенные книги, музыка. Мир был без оттенков — или «совок», или Запад. Это был мир до грехопадения. В каком-то горьком смысле мы действительно жили в раю. Казалось: если прогнать охранников, наступит человеческая жизнь.
| Империя сбрасывала с себя кожу, но то, что вылезало, напоминало нечто до боли знакомое |
Молодому человеку хотелось наверх, а там никакой не верх. За все нужно было расплачиваться. Плата — уважение к себе. А хотелось писать настоящее — роман. Без уважения к себе ничего настоящего написать невозможно.
Я ушел из журнала в никуда. Коллеги смотрели на меня кто-то как на идиота, а кто-то и с тайной завистью: кому не хочется вот просто взять и уйти писать тот самый единственный роман, но что делать с женой, детьми, обязательствами перед любимыми людьми? У меня тоже были обязательства перед любимыми людьми. Нужно было где-то работать. Я, скатившись с верха социальной лесенки, оказался в школе. Помню, первый вопрос, который задали в одном из старших классов: «Михаил Павлович, вы верите в коммунизм?» Проверка на вшивость. Только что умер очередной генсек.
Молодой учитель ничего — по молодости — не боялся. Но уже было и не очень страшно. Так просто совпало по времени: я пришел в школу, когда вдруг можно стало говорить то, что думаешь, — только что дорвался до власти Горбачев. Я шел в школу, чтобы куда-то пойти с улицы, а оказалось, что там стало интересно, как и во всей стране.
Год поработал в одной школе, потом позвали в другую — всем нужно было «отчитываться по перестройке». Пошел с условием, что мне позволят делать все, что захочу. Позволили. Я проработал там пять лет. Думаю, что я был плохим учителем.
В те годы я вдруг почувствовал, что люблю эту страну. Наверно, в этом и был единственный и достаточный смысл того времени, когда империя подыхала и разлагалась заживо. Показалось, что мою страну можно наконец сделать другой.
И начинать нужно именно с детей, со школы. Вдруг почувствовал себя на самом важном месте в самое важное время.
Я был плохим учителем, потому что хороший должен развивать в детях качества, которые помогут им дальше в этой жизни. Мне очень хотелось верить, что русская жизнь будет другой.
Мне казалось, что кончается жизнь по тюремным законам: сильнейшему достаются лучшие нары. И начинается новая — по одному главному закону, закону сохранения человеческого достоинства.
Я хотел ввести жизнь по этому главному закону если не во всей стране, то хотя бы в одном моем классе — ведь где-то нужно было начинать.
У меня ничего не получилось.
Конечно, можно найти много красивых оправданий. Например, сказать, что школа — это страна в миниатюре и как школьники понимают свободу лишь как слабость учителя, так страна понимает свободу как слабую диктатуру. Или: начинать в школе уже поздно, и даже в детском саду поздно, и с родителей начинать поздно, и 500 лет назад уже было поздно начинать. Или что русский круг рабского сознания вообще невозможно разорвать, потому что каждый здесь так или иначе проходит особую инициацию, не в тюрьме, так в армии, где первый год из тебя выбивают человеческое достоинство и делают раба, а на второй год ты убиваешь человеческое в других, а потом это «тайное посвящение» разносится по всей стране дальше, в каждую семью.
Можно еще придумать разные оправдания. Но я-то знаю, что у меня ничего не получилось, потому что я был просто плохим учителем.
Меня никто не уходил. Ушел сам. Я понял, что я не на своем месте. Я и потом преподавал — и в России, и в Швейцарии, русский как иностранный, но все это было уже совсем другое — просто заработок.
Вот если бы тонкая диверсионная работа была направлена на «смягчение нравов»... |
Я ушел, потому что разочаровался — прежде всего в себе. У меня было в школе в первые годы ощущение, что я иду против течения. Против учителей, против родителей, против ребят. Я был настолько уверен в себе, чувствовал в себе столько силы, что не сомневался: я смогу утянуть их за собой. Изменить течение. И мне давало еще больше сил и уверенности то, что происходило тогда со всей страной. Мне казалось, что это я меняю страну. Это было удивительное чувство. Ведь нас растили послушными рабами, а тут ты берешь ответственность за все вокруг на себя.
Империя сбрасывала с себя кожу на глазах, но то, что вылезало, поразительным образом напоминало нечто до боли знакомое.
Охранников прогнать оказалось невозможно, потому что каждый был сам себе охранником.
Бунт в зоне-стране, если его не подавлять, все равно когда-то кончится сам собой и кончится только тем, что люди вернутся в свои бараки. Жить-то надо. И порядок сам собой установится. Все тот же порядок — потому что другого никто не знает. И лучшие нары опять займут сильнейшие, оттеснив слабых к параше.
Казалось, что беззаконие в стране — от того, что нет правильных законов. Написали, приняли. А жизнь как шла не по писаным законам, а по одному неписаному, так и идет. Как в первобытном лесу: чтобы выжить, нужно всем показывать свою силу, рычать, показывать когти, точно рассчитывать силы и уметь вовремя или подчиниться, или сожрать.
Мы все, каждый, сам по себе несравним, уникален, как кусочки гигантского русского паззла. Но если все их сложить вместе — получается империя паханов. Хочешь чего-то добиться — должен идти служить пахану, а еще лучше стать им.
Получается, что я учил моих детей идти против течения. А для жизни им нужны были совсем другие знания: знания дорожного движения по этой конкретной жизни. В Лондоне вы же не будете ездить правильно — с правой стороны. Надо развернуться и влиться в общий поток. Так и в России: хочешь чего-то достичь в этой жизни, зарабатывать прилично, обеспечивать семью, детей — надо развернуться и влиться в общий поток. Стараться пролезть поближе к пахану, подальше от параши.
ПРО «РОВЕСНИК», ТЕРРОРИСТОВ И РУССКИЙ ЯЗЫК
Москва, 15 июля
Ничего себе — вы работали в «Ровеснике»!.. Да в 1980-х это был такой «Огонек» для подростков! Насколько я понимаю, издание, которое делали «молодые прагматики», при этом прагматика понималась так, «что я качественно делаю свое дело, не диссидентствую и по чуть-чуть меняю систему, рассказывая про Запад». Может, так все и можно изменить? Сейчас вам не кажется, что тонкая диверсионная работа «Ровесника» работает вернее, чем «Лимонки» или, например, революции и терроризм?
Базель, 15 июля
Это не совсем так. Никакие «молодые прагматики» там никакой роли не играли. Главный редактор Нодия был таким же шварцевским слугой дракона, как и все. Только он был лучшим учеником.
И прекрасно понимал, за что система ставит его в привилегированное положение у кормушки. Никакой системы он менять не собирался, его журнал был «в авангарде» борьбы с западным влиянием. Просто борьба была изначально проиграна. Разумеется, и он, и остальные, кто в те годы писал что-то о Западе, жили с кукишем в кармане: вот я напишу ругательную критику о роке, но зато здесь молодежь хоть узнает, что есть такая музыка и такие группы. В этом смысле, конечно, ты прав: любая информация, прорывавшаяся сквозь колючку, чуть-чуть «меняла систему». Иначе мы сейчас готовились бы достойно встретить XXX или какой там съезд КПСС. Но ничего такого нельзя ставить в заслугу тем, кто тогда работал в «Ровеснике». Все писали только то, что дозволено.
И боялись потерять свое место. Помню, как Нодия отказывался печатать фотографии с японцами-демонстрантами. «Что у них там на лбу за иероглифы?» Японского никто не знал. «Ну так и не будем публиковать. Отвечать-то придется мне». Жили в каком-то очень несмешном анекдоте. Отвратительно было то, что я с каждым днем терял себя, а все эти кукиши в карманах только еще сильнее унижали. Хотелось выйти из того мира, хлопнув дверью. Я вышел, тихо прикрыв ее за собой.
Ты пишешь, что «Ровесник» лучше, чем революция. Но это совершенно разные вещи. Революции и терроризм работают на индивидуальное спасение души. Софья Перовская со товарищи и арабские юноши, кричавшие «Алахакбар» в том самолете, направляя его на нью-йоркских «близнецов», благополучно решали проблему достижения личного счастья путем принесения себя в жертву чему-то большому и прекрасному. Этого добра — через насилие к счастью, своему и всеобщему, — у нас и так навалом.
Вот если бы тонкая диверсионная работа была направлена на «смягчение нравов»... Цивилизация строится на охране прав слабого. Вот если бы такое понимание западной цивилизации тонкой диверсионной работой распространять в России, где под достижениями цивилизации понимают мобильники! Но кто будет заниматься подобной диверсией? Газеты все настолько пожелтели, что даже смотреть на заголовки подчас просто оскорбительно. На телевидении диалог происходит путем попытки перекричать друг друга.
Но и это вопрос индивидуальной ответственности. Для меня реальность — слова. Единственное, что я могу противопоставить валу унижающих человеческое достоинство слов, — слова, которые согреют, сделают мир если не вокруг читающего, то хотя бы внутри — мягче, чище, светлее. Если хочешь, это моя личная диверсия против реальности русской речи.