Новый Пушкин Окончание

Но потом — то ли старушка оказалась долгожительницей и им терпения не хватило, то ли что… Катька вернулась — но на неделю, и твердо сказала отцу, что останется во Франции «по-любому» (восхищенный ее твердостью папаша, рассказывая мне, сохранил даже молодежный сленг). Потом у нее появился новый. Тут это вряд ли Стас так бы спокойно терпел — но там все считалось замечательно. Но постепенно он терпение стал терять. История ее второго зарубежного брака, увы, столь блестящей не была, как история первого, несостоявшегося. «Да собираются, вроде… да только вот вида на жительство у него нет». — «Как? Он разве не француз?» — «Ну… в Париже живет. Но — из Африки». — «А». Потом: «Ну вроде как вид на жительство дали ему. У них — если кто умудрился проучиться целых десять лет — тому вид на жительство дают. И мудиле этому удалось. Теперь этот Селифан…» — «…Как?» — «Селифаном его зовут! Отец его — из Африки тоже, естественно, — в Техноложке у нас учился и Россию безумно полюбил. Особенно — классику». — «Но — Селифан — это, вроде, слуга? Или даже кучер?» «Ну, может, он что-то перепутал. Жителю Африки это простительно. Ну, в общем — Селифан. А я его зову — мудила с Нижнего Тагила! — признался Стас. — Ну, в общем, специальность он все-таки получил, и они наконец женятся». «Ну это же хорошо… — неуверенно сказал тогда я. — Специалисты вроде у них хорошо получают?» «Но ты не спрашиваешь — какую специальность он получил!» — взвился Стас. «Да. Я не спрашиваю. Потому что боюсь!» «Правильно боишься, — прогремел Стас. — …Священник!» «Ну… это же хорошо! Священники тоже котируются у них. Собор Парижской Богоматери… то, се. Только, по-моему, — я вновь испугался, — им жениться запрещено?» «Он православный священник!» — «Да? А разве есть у них такая специальность?» — «Он отыскал! И теперь, представляешь, он звонит мне, глубоко неверующему, и спрашивает меня — не могу ли я похлопотать в нашей епархии, чтобы их с женой (ты понимаешь, кого он имеет в виду?!), чтобы их с женой отправили в какую-нибудь глухую сибирскую деревеньку, где есть приход! Я отказал! Во-первых, мне жалко Катьку, которая окажется в глухой деревне с таким мудаком. Во-вторых, мне даже немного жаль тех богомольных старушек, которые умиленно ждут нового батюшку и вдруг приезжает — негр! Они решат, что наступил конец света — и будут правы!» И предпоследние сведения, которые он сообщал мне: «Представляешь — они уже здесь. Я напрягся, им квартиру купил. Никакого прихода он, естественно, не получил. Так этот говнюк теперь проводит все свое время с бомжами. Говорит, что это его долг! Я велел Катьке выгнать его!» — «…Выгнала?» — «Надеюсь, да».

И вот теперь — продолжение:

«Ты помнишь — она закончила там Высшую экономическую школу?» — «Ну?» «И возбужденная дополученными там знаниями, приехала сюда. И встретила своего профессора, который преподавал ей тут экономику капитализма, гремел… Ну — она и набросилась на него. Кружил нам головы? А теперь — отвечай! Только для избранных, мол, у нас открывается филиал международной валютной биржи — сколько там у тебя скоплено? Десять тысяч долларов? Ну так давай. Сам же нам читал, что деньги не должны лежать мертвым грузом, а должны работать! Давай… Ну — и обнулила счет за неделю! Вот так. Плоды просвещения! — грустно пошутил Стас. — Куда-то не туда у них евро пошел, у аналитиков… — Стас махнул рукой. — В общем, доучились!» Я уже готов был разделить с ним его отчаяние, но он меня живо отрезвил. «У тебя таких денег нет, естественно?» — как-то особо проникновенно произнес он. «Ну знаешь!.. Моя дочь, конечно, не достигла таких вершин, как твоя, — но денег отбирает тоже немало». «Вопрос снят, — произнес он скорбно. — Не представляю, как этому… профессору в глаза буду смотреть, если его встречу!» «Пусть она ему и смотрит!» — не выдержал я. «Да ты что? У него дочь — Катькина ровесница, вместе учились! — вспылил он. — Почему она должна смотреть ему в глаза?» Но тут задребезжал его телефончик, он слушал и бледнел как-то по кускам. Он выбежал, потом вернулся, вспомнив про меня. «Она в больнице», — пробормотал он.

 Бар — пивная — аптека — больница. Широко с ним гуляем! Размах! Я дежурю в больничном садике, и наконец появляется Стас.       

 — Врач сказал — это симуляция.        

 — В смысле?

 — В смысле, кто действительно хочет покончить с собой — тот это делает. А это так. Для отмазки, как сейчас молодежь говорит.

Я молчал. Добавить мне было нечего.

 — Но коллеги не бросили ее, — проговорил Стас. — Вот — определили в эту корпоративную их клинику. У них, увы, часты нервные срывы! Но главное, — он снова впал в отчаяние, — у них там всюду мониторы висят с бегущими этими валютными кривыми — и все глаз с них не сводят, включая нянечек. Делает укол — а сама на монитор смотрит. «Приловленные», как Катька говорит.

 — Да. Так они никогда не вылечатся! — сказал я.

 — Да они и не хотят! — Стас воскликнул. — …Катька абсолютно нагло со мной разговаривала! Профессора того, которого пустила по миру, «фуфельщиком» назвала. Все вы, говорит, старые марамои, одного хотите — чтоб молодая баба была да еще бы деньги вам зарабатывала!.. Просто я ее не узнал. Что делать с ней?

 — Ну — кто-то, вообще, есть у нее?

 — А-а! Этот… мудила с Нижнего Тагила там сидит… Пушкина ей читает! — Стас в отчаянии махнул рукой.

Мы молчали.

 — Но ты-то хоть ее понимаешь, нынешнюю молодежь? — опять все перевел на меня, для этого и взял.

Я мог бы сказать ему, что совсем не понимаю ее, нынешнюю молодежь. Я лишь с удивлением гляжу, как они почему-то предпочитают сидеть на спинках скамеек, поставив на сиденья грязную обувь, но почему они это делают — не пойму. Может — не видели чистых сидений? А вымыть самим не приходит в голову?

 — Пытаюсь, — произнес я.

 — Мы все-таки держались чего-то… и жизнь держалась, — заговорил он. — Вот я, например, женился на Вале. И помню отлично, что никто, и ты в том числе, не советовал мне этого делать. Но я так решил. И сделал. И теперь несу свой крест. И не жалуюсь. И даже — горд прожитой жизнью!.. А у нее что есть? И что я могу ей предложить? — Он глядел на меня.

 — Ну… я бы ей сказал… что ориентир есть простой. Если не сделаешь ничего хорошего — ничего и не жди. А сделаешь хоть что-то хорошее — уже и лучше… во всяком случае  — тебе… на душе.

 — Так вот иди и скажи это ей! — произнес Стас. — Ты же знаешь, как они родителей «чтут»? А тебя, может, послушает. Все же — инженер человеческих душ!

И я пошел. По пути я настраивался на Катьку… какой она в детстве была. Такая нескладная девочка… на голову выше своих ровесников… стеснялась своего роста. Сутулилась. Не знала, куда руки-ноги девать… Интересно — поборола она свою застенчивость? Или — нет?

 Стас побеспокоил меня через неделю. Я как раз думал — не выпить ли?

 — Одевайся! Пошли. Вроде бы как свадьба у них…

 — Надеюсь — это не новый брак? — брякнул я сдуру.

 — Не, старый! — Стас сиял. — Но вроде как свадьбы не было у них. Вот, решили.

 Ликование его не признавало транспорта. Семимильными шагами мы пересекли город. Вошли в довольно странный район… Вроде бы — центр. Прям за форпостом мировой культуры — Мариинским театром. Но еще Гоголь запустение этих мест отмечал. Старые, одряхлевшие дома — двух-трехэтажные. Просевшие сырые подворотни, забитые, кстати, мешками с мусором. Совсем, что ли, не убирают тут? Лишь гудят мухи, в тишине и жаре. Ни одной машины не проехало. Кто-нибудь проживает тут? Вот. Машина. Но — поменьше бы таких машин. Ржавый остов допотопного тупорылого «москвича», весь забитый рваными целлофановыми пакетами с вылезающим мокрым мусором. Сонное жужжание бронзовых мух.

Заметив мой взгляд на этот «памятник культуры», Стас остановился, почему-то смущенный.

 — Надо будет Селифану сказать, чтобы этим занялся, — пробормотал Стас.

 — ?!

 — Плохо тут убирается мусор. Селифан как раз занимается этой проблемой.

 — На уровне логистики, я надеюсь?

 — Не, на уровне тачки. Население тут в основном уже неактивное, власти махнули на них рукой. Вот Селифан и решил со своими соотечественниками, которые тоже тут оказались без вида на жительство, предложить властям бригадный подряд по уборке мусора. В обмен на прописку. Ну, в первом жилуправлении нас турнули. Даже выселить пообещали, в 24 часа. Вышли, стоим. «Цо делать?» — он говорит. Я подумал и говорю: «Пошли в другое жилуправление». Вот на эту улицу как раз. Вошли. Ходим. Не знаем куда — все двери закрыты. Вдруг одна старушка, сморщенная, нам говорит: «Вот вы в эту дверь входите — там хороший человек сидит!» Входим — и застываем на пороге… Негр! Негр сидит за столом! Они уставились друг на друга — потом оба захохотали. И все! Короче — теперь и работа, и квартира есть у него… правда — своеобразная… Ну, ты увидишь сейчас. Катька решила попробовать… Если сможет так жить — ту квартиру продаст. Долг отдаст… своему профессору. Вот так, — он поглядел на меня.

 — Замечательно, — только и проговорил я.

 Этот старинный проулок странным образом упирался в заводской корпус — прямо, без просвета, его перекрывала стена из толстых мутных стекол, очень грязная. Под прямым углом к ней примыкал дом старый, даже с колоннами, но приземистыми — подражание роскоши центра, но довольно жалкое. Окна были — но закопченные, непрозрачные.

 — Вообще — тут люди еще живут, — проговорил Стас не очень уверенно.

Вход оказался прямо под аркой — сырой, просевшей. Вместо асфальта была земля, покрытая ярко-зеленой плесенью, как бархатом. Мы поднялись по лестнице с деревянными ступеньками — я даже и не знал, что такие еще существуют.

Двери были какие-то глухие. Жизни за ними не чувствовалось.

За вторым этажом лестница шла к чердаку, но была перегорожена дверью. На двери сияла цифра 8.

 — Вот — это как бы их квартира. Ну, как бы часть лестницы… Пока, — пояснил он не совсем понятно…

Но что это часть лестницы — я понимал.

 — Там и горизонтальное место есть — верхняя площадка… Окно, правда, в самом низу ее. Удобства налаживают.

Яразвел руками — ну… если так… хорошо. Ничего больше не сообразив, я взял в подарок им «Книгу о вкусной и здоровой пище»…   

Удобно ли дарить?

 — Ну… Стучимся? — пробормотал Стас. Молодых мы застали, кажется, врасплох… Это неплохо. Селифан был довольно мелким для представителя столь могучего континента, но — жизнерадостным и почему-то курносым, словно славянство каким-то образом проникло в его кровь. Радостно кинулся ко мне — тогда в больнице мы сразу спелись с ним. Катя была задумчива как-то не по-свадебному. Гости все были знакомые — Жос, Серж, Андрей — ну и я. На верхней площадке, как трон, стояла кровать, на ней располагались молодожены. Угощение было расставлено на ступенях лестницы. Жос сказал, что это напоминает ему пир Ивана Грозного с боярами — кто выше, а кто ниже сидит. Расселись. Серж, надуваясь от нетерпения и крутя в руке бокал, поднялся первым. Сначала он сообщил, что браки, заключаемые по страсти, как правило, удачны. Далее он сказал, что ему хочется сравнить эту пару с другой — когда другой юноша, приехавший из Африки, взял в жены русскую. И через несколько поколений явилось солнце русской поэзии! Все зааплодировали. Селифан не ударил в грязь лицом и, когда очередь дошла до него, прочитал мой любимый отрывок, словно угадал.

Зачем кружится ветр в овраге,

Он вдруг закружился, как шаман.

Подъемлет лист и сор несет

Помахав, поднял немало сора.

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждет?

Изобразил застывший корабль.

Зачем от гор и мимо башен

Летит орел, тяжел и страшен

Да — страшный был орел.

На дряхлый пень?

 Он довольно надолго превратился в дрях- лый пень. Гости уже стали беспокоиться. Но так было задумано.

Спроси его!

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона

Этот вопрос был обращен к ней. Гости зааплодировали. Жестом, знакомым всем по знаменитому памятнику, он прервал шум.

Как месяц любит ночи мглу?

Затем, что ветру, и орлу,

И сердцу девы — нет закона!

Таков поэт. Как Аквилон,

Что хочет, то и носит он.

Орлу подобно он летает

И, не спросясь ни у кого,

Как Дездемона, выбирает

Кумир для сердца своего.

И он застыл в позе памятника, рукой указывая на Катю.

Катя вдруг заплакала, а гости почему-то засмеялись. Потом они, слегка захмелев, чуть не скатились на привычные бытовые темы, но мы со Стасом вытолкали их и ушли сами. Молодым надо заниматься своим делом, и глядишь, через несколько поколений у нас действительно появится новый Пушкин.