В последнее время телевидение стало заново осваивать русскую классику. И ничего странного в этом нет. У России два стратегических запаса — нефть и классика. Нефть, говорят, так себе, а классика — мирового уровня, несмотря ни на что
Иногда даже кажется, что классика образуется примерно как нефть — под большим давлением тяжелых пластов. С классикой чего только не делали: расцвел театр — стали переносить на сцену. Зародилось кино — принялись экранизировать. Был первый сериальный период — когда в 70-е появились фильмы по 5 — 15 серий. Сейчас начался второй, более радикальный. Дело в том, что в 70-е перенос классики на телеэкран по разным причинам тормозился. Например, режиссер чувствовал нечто вроде моральной ответственности: слабо ему было вот так сразу ставить Достоевского. И экранизировал «Тени исчезают в полдень» или «Угрюм-реку».
В наше время у режиссера другие стимулы. Он не будет 20 раз спрашивать себя, достоин ли он экранизировать «Войну и мир». Он интересуется у продюсера, будут ли это смотреть. И тут выясняется поразительная штука: переносу на экран — даже неприхотливому, телевизионному, созданному, казалось бы, для глазной жвачки — поддается далеко не всякая литература. Сериал можно сделать только из достаточно специфических текстов. Вопрос вовсе не в их длине. Дело не сводится к наличию яркого действия и не упирается в семейную хронику — эту излюбленную сериальную основу. Проблема даже не в актерском или режиссерском таланте. Чтобы понять, какая русская классика может быть экранизирована успешно, надо всего-навсего вспомнить классические латиноамериканские новеллы — и тогда выясняются поразительные вещи.
ПРОСТОЙ МОТИВЧИК
1 Обязательными приметами успешного сериала вовсе не являются старик, лежащий в коме, и семейная тайна, преследующая героя (хотя это желательно).
2 Фабула большинства сериалов либо укладывается в две строки, либо вообще не подлежит пересказу. Про что? Про жизнь. В этом смысле книги с перегруженной, многособытийной фабулой для сериалов как раз не годятся — зритель забывает, в чем там дело.
3 Всякому успешному сериалу присущи пять непременных и устойчивых мотивов. Их, возможно, больше, но пока остановимся на этих.
А. Мотив выбора. Герой (героиня) обязан(а) долгое время метаться между двумя партнерами, семьями, вариантами судьбы. Принимать решение, менять его, принимать другое, искать третье — в общем, метаться в рамках единожды заданной жесткой альтернативы, причем вовсе не обязательно сводить ее к выбору между любовниками. Можно также метаться между либералами и консерваторами, красными и белыми, мини и макси. Мотив сложного (желательно неразрешимого) выбора позволяет действию бесконечно топтаться на месте, а напряжение знай себе не ослабевает.
Б. Мотив карьерного роста. История восхождения маленького человека — идеальный сюжетный стержень, но в русской литературе он почти не представлен. Не занимало это наших писателей. Вот падение — это пожалуйста, сколько угодно. Опрощение хорошего человека и крах богатого негодяя — два лейтмотива русской классики, и ни одной истории, в которой кто-то заслуженно разбогател. Только один писатель не успел привести персонажа в тюрьму и к нравственному преображению — Гоголь. Его Чичиков никак не хотел терпеть крах, да и не мог, поскольку оказался непобедим в реальности. В результате «Мертвые души» превращались в сериал уже дважды — в 80-е годы их блестяще поставил Швейцер, только что закончил Лунгин.
В. Мотив подмены. У Диккенса — самого экранизируемого в мире прозаика — на этом построены почти все фабулы. Необязательно, чтобы герой непременно был подменен в детстве. Важно, чтобы он был не тем, за кого себя выдает. Незаконнорожденный оказывается графом, красавица — чудовищем, преступник — святым. Этих мотивов в русской классике как раз сколько угодно, потому что на подменах как раз и стоит вся русская жизнь. Все в ней зыбко, непрочно — все вечно выдают себя друг за друга и гораздо чаще, чем замуж.
Г. Мотив роскоши. Действие сериала должно разворачиваться в прекрасных пейзажах или роскошных интерьерах, потому что от всего остального зритель устает. Так, «Бедную Настю» с ее более чем бедным содержанием, с никакими диалогами и посредственными актерами смотрели главным образом потому, что — роскошь. «Ах, князь!» — «Ах, графиня!»
Д. При всем том в сериале не должно быть экзотики. Главная коллизия касается большинства, ее следует погрузить в стихию повседневности. Зрителю надо, чтобы герой, оставаясь роскошно-гламурным, страдал запорами, дефицитом жилплощади и тяжелыми семейными разборками. В этом смысле идеальный объект для экранизации — биографии наших классиков, вечно страдавших от невозможности сделать правильный выбор, мучавшихся с бытом (поскольку его в России вообще наладить трудно, а писателю вдвойне) и при этом живших в усадьбах, на которые до сих пор приятно посмотреть. Гениальной картиной была бы хроника жизни Льва Толстого, в которой он бы серий 40 — 50 собирался уходить, скандалил с женой и выбирал между нею и Чертковым.
ИЗ ЖИЗНИ ВРАЧЕЙ
Если с этой точки зрения — точнее, со всех пяти — рассмотреть наличную русскую классику, останется не так уж много текстов, достойных превращения в телесаги. Станет понятно, кстати, почему ничего не получилось из «Московской саги» Аксенова (где нечетко прописан выбор, слишком много африканских страстей и негламурных пейзажей), зато вполне удались «Дети Арбата» (не в одном же таланте четы Эшпая и Симоновой кроется секрет успеха!). Остаются вещи неочевидные и даже, пожалуй, неожиданные. Сразу следует отмести «Войну и мир», в которой главным содержанием является как раз неопределенность, зыбкость, принципиальное нежелание жизни укладываться в прокрустовы рамки: четких выборов нет (разве что у Наташи — между Курагиным и Болконским), много батальных сцен, довольно кровавых, а гламура и нет почти. Достоевский — наш Диккенс с примесью основательной юдофобии и «бешеного пола» — тоже не так универсален, как кажется. Положим, с «Идиотом» все получилось, потому что это вообще наиболее традиционный его роман: тут тебе и выбор князя между Настасьей и Аглаей, и выбор Настасьи между Рогожиным и князем, и относительно приличный фон, и минимум событий (пересказ укладывается в абзац, а большинство героев легко убираются за полной нефункциональностью). «Преступление и наказание» утомит зрителя с первых серий, несмотря на явное наличие мотива подмены (преступление — не в убийстве, наказание — не в аресте, следователь во многих отношениях циничнее преступника); единственный выход — перенести действие в великосветские интерьеры, поскольку от мармеладовской квартиры, кажется, самого автора тошнило. Но если Раскольников будет жить не в каморке, с какой бы стати ему явилась мысль убивать старуху? Добавить эротический мотив? Но сериал не терпит извращенных страстей... А вот из «Подростка» — романа далеко не лучшего — получился шикарный восьмисерийный фильм Евгения Ташкова. Страсти банальные — деньги; мотив незаконнорожденности наличествует; подмена на подмене.
Идеальной книгой для экранизации остаются «Братья Карамазовы» — фильм, который начал снимать Пырьев, а закончили после его смерти Ульянов с Лавровым, далеко не исчерпал возможностей оригинала. Детективная загадка в основе сюжета может превратить «Братьев» в шикарную картину серий на 20, особенно если сценарист сделает одно полезное допущение. Представим себе, что старика убил не Смердяков. А кто? А неважно. Бывают драмы без разгадки. «Твин Пикс», например. В сущности, никаких доказательств вины Смердякова у нас нет. Удавился? Мало ли кто вешается... Все ведь могли, в том-то и пафос. В общем, за «Братьями» будущее — тем более что у романа есть и еще один важный плюс: опыт Штатов доказывает, что наибольшей популярностью пользуются сериалы из жизни врачей и юристов. Больных в «Братьях» хоть отбавляй, сцены в суде занимают почти четверть романа, на судебные прения при надлежащем режиссерском решении смотреть всегда интересно.
Сергей Соловьев экранизирует сейчас «Анну Каренину», и эта вещь казалась бы идеально созданной для сериала, если бы не ряд принципиальных моментов. Все дело там все-таки не в отношениях Анны и Вронского, а в соотношении Анны и Левина. Историю Анны экранизировать трудно — там фабула сильная, энергичная, быстрая. Отдельный сериал из жизни Левина — другое дело: усадебный быт, красивая косьба, не менее красивая Китти, минимум событий, явное подспудное напряжение (ревность, сцена охоты). Помещичий быт с важным мотивом подмены может стать замечательной основой 30-серийной саги. Пусть Левин доживет до старости, а история его плавно перейдет в историю Льва Толстого.
РАБЫ НЕМЫ
Как ни странно, шикарный сериал может получиться из «Обломова». Действие почти не выходит из границ одной комнаты, одной семьи. Обломов может лежать на диване хоть пять серий — посетители сами к нему попрутся; есть в романе и устойчивый мотив выбора, олицетворяющий, так сказать, «выбор России», — между Обломовым и Штольцем. Еще лучше подходит «Обрыв», в котором Вера некоторое время мечется между Райским и Волоховым, тем более что Райский и Волохов гораздо больше похожи на современных молодых людей, нежели несколько карикатурные Обломов и Штольц. Но самые лучшие сериалы могут получиться из произведений, которые большинство режиссеров вообще не рассматривают всерьез!
Возьмем «Муму». В этой крошечной новелле столько любви, сложных коллизий, непредсказуемых столкновений да вдобавок наличествует эволюция героя в правильном направлении! Ведь о чем, в сущности, «Муму»? Почему поколения школьников не в силах ответить на главный вопрос русской литературы — без преувеличения и без иронии главный, поскольку именно на нем сломалась русская история? «Зачем Герасим утопил свое Муму?» — как поется в песне. Он утопил ее не потому, что боялся барыни, а потому, что прошел мучительный путь от раба к свободному человеку. А стать свободным человеком можно, только отказавшись от самого дорогого. То есть утопив Муму. Налицо сразу два важных мотива: освобождение и мучительный выбор между Муму и барыней. Здесь же и трагическая история Татьяны, и шикарные интерьеры (которые так аляповато вышли у Юрия Грымова в одноименном фильме), и мотив подмены. Потому что Герасим выглядел добрым и кротким, а оказался жестоким и страшным; в нем разбудили зверя — и этот зверь погубил несчастную Муму, зато и перегрыз Герасимовы цепи.
НАЧНЕМ С НОВЕЛЛ
Очень сильным сериалом мог бы стать пушкинский «Дубровский», особенно если убрать из него несколько навязчивые классовые мотивы, педалировавшиеся советским литературоведением. Жизнь Троекурова можно показывать долго и со вкусом; выбор Маши между нелюбимым женихом и любимым разбойником можно рассусолить на добрый десяток серий; подмен полно — благородный разбойник оказывается слабаком, нежная Маша предстает женщиной жесткой и решительной... У Пушкина практически вся проза идеально растягивается на сериал: сюжета мало, смыслов много. Самым интересным фильмом мог бы стать «Станционный смотритель» — при условии, что дочка Самсона Вырина не просто так сбежит с гусаром, а будет мучительно выбирать серий пять-шесть, после чего Вырин три серии станет ее разыскивать по Петербургу, спрашивая адрес, скажем, у Акакия Акакиевича.
Наконец, почти идеальным сериалом мог бы стать рассказ Чехова «Злой мальчик». Как известно, фабула его сводится к тому, что двое молодых людей влюблены друг в друга, а злой мальчик, младший брат девушки, постоянно шпионит за ними и грозится пересказать маменьке всю правду о подсмотренных поцелуях. В финале герои получают родительское благословение и, не сговариваясь, бегут в сад — искать злого мальчика. Вдумайтесь, сколько истинно сериальных моментов: уженье рыбы, которому предаются влюбленные, — как известно, на чужую работу все мы можем смотреть бесконечно, затем великолепная усадьба, среднерусская природа, монотонность действия... На целующихся молодых людей смотреть опять же одно удовольствие — Чулпан Хаматова с Александром Домогаровым подошли бы идеально, причем ласки их можно сделать более смелыми; подпустим для колорита грозного батюшку и истеричную матушку с их семейными скандалами (каждый из нас не раз переживал подобное), а уж мальчика можно сделать предельно изобретательным, чтобы в каждой серии он делал влюбленным новые гадости.