Рок-музыка, которая когда-то была выразителем надежд общества, сегодня превратилась в насмешку над собой, бессмысленно провисла на помочах... Кто в этом виноват — зрители, музыканты, «время такое»? С одной стороны, Алексей КОРТНЕВ — один из ветеранов рок-движения (в прошлом году группе «Несчастный случай» исполнилось 20 лет), а с другой — что-то вроде дипломата от рок-н-ролла: то, о чем другие промолчат или скажут зло и грубо, Кортнев обозначит спокойно и вдумчиво.
— Раньше русский рок стремился быть злободневным. Почему сегодня нет мгновенной реакции, почему рок утратил свою основную функцию — быть актуальным?
— На самом деле все это осталось. Помимо ветеранов жанра — тех же Макаревича, Шевчука — есть, например, довольно молодые группы «Ломо», «Тараканы», «Электросудорожная терапия», масса других, которые как раз занимаются классической «социальной» песней. А последний альбом «Аквариума» настолько злободневный, что челюсть отвисает! Острота и публицистичность никуда не ушли — другое дело, что мы об этом просто не знаем. Сегодня очень сильно коммерциализовались средства передачи информациии — печать, радио и ТВ. Популярной становится та музыка, которую популяризируют. А телевидение популяризирует не социальную музыку, а развлекательную. Все логично.
— Это странная логика. Ведь в принципе, чем злободневнее песня, тем больший отклик, а значит, и популярность она будет иметь. Недавний фильм Майкла Мура насквозь публицистичный, однако его смотрит вся Америка. И только у нас считается, что самое популярное равняется развлекательному.
— Если копать совсем глубоко, то причина все-таки экономическая: львиная часть денег в стране сосредоточена у крайне малой группы людей. Владельцы радиостанций или телеканалов хотят сохранить свой бизнес любой ценой и рисковать ради имиджа или даже актуальности не будут. По той же причине в эфире нет ни классики, ни джаза. На Западе значительно шире прослойка людей, у которых есть деньги, — в результате ТАМ, даже если джаз «покупает» три процента населения страны, этих денег достаточно, чтобы содержать джазовую радиостанцию. У нас людей, которые могли бы покупать джаз и рок, крайне мало, и у них нет денег.
— Да, но и сами рокеры тоже виноваты. Почему-то в 90-е годы считалось, что хороший тон для рокера — это петь о цветочках и любви. Появились термин «говнорок», тезис о том, что музыка важнее слов, что главное в жизни — клубиться и оттопыриваться.
— Да, уже в начале 90-х любая попытка поставить на сцене социально важные вопросы поднималась на смех. Это обзывалось конъюнктурой, критики возили тебя мордой об асфальт. «Несчастный случай» наступал на эти грабли несколько раз. По инерции мы в 90-е еще продолжали петь какие-то острые песни, ставить спектакли и в итоге получили на одном фестивале премию «Золотой совок» — «за самую конъюнктурную постановку» нашего спектакля «Межсезонье». В результате такого отношения у всего рока отбили вкус к социальному надолго.
— Хотя это ведь именно совковое свойство — абсолютное равнодушие к социальному. Так вот и перебили хребет року любители «прикольного».
Я не согласен с тем, что перебили. Просто мы привыкли к тому, что рок-н-ролл имел когда-то ошеломительно громкое звучание, а сегодня всякое искусство находится в своих берегах. Да, рок перестал быть трибуной, и это нормально. Но такая ситуация хороша для здорового общества. А наше сейчас сильно нездорово. Мы это не сразу поняли. И ведь несколько лет назад у нас еще была иллюзия: что вот новости будут — по телевизору, а музыка или театр — сами по себе, про другое, «про вечное», там можно будет забыться и переждать неприятности. Это оказалось утопией. Во-первых, выяснилось, что список «вечных» тем сузился всего до трех: любовь, алкоголь, наркотики. Во-вторых, новости по телевизору оказались такими, что их стало нельзя не замечать.
— Глупый вопрос, но как искусство может реагировать на то, что происходит вокруг?
— Я сам об этом всерьез начал задумываться. Но КАК — это уже второй вопрос. Гораздо важнее — ПОЧЕМУ рок будет и уже реагирует на то, что происходит вокруг. Потому что в какой-то момент нам опять стали лгать. Слишком часто, без конца. Например, по телевизору. За несколько предыдущих лет мы все-таки как-то приучали себя доверять властям, комментаторам. И вдруг все опять стало напоминать начало 80-х, когда общество гипнотизировали, как Карлсон «домомучительницу»: «Спокойствие, только спокойствие». Как только резкая разница между реальностью и «картинкой» в телевизоре становится ощутима, рок-музыка всегда отзывается, реагирует, потому что не переносит фальши.
— Молодое поколение опять водят строем на антитеррористические митинги. Вам не кажется, что русский рок так ничему и не научил молодого человека? Или все-таки научил?
Рок действительно, как и всякое искусство, не может НАУЧИТЬ чему-то конкретному — как, например, Правилам дорожного движения. Искусство вообще не дает ответов, оно ставит вопросы. Рок не может научить тебя думать, но заставляет относиться более критично к действительности. Одновременно рок всегда шире, демократичнее, чем прямой призыв к чему-либо: он всегда включает в себя и зло, и добро, и плюс, и минус — в отличие от проповеди, которая всегда однозначна. Рок всегда предлагает тебе выбирать самому. И в этом смысле рок скорее искусство, чем проповедь. Его дело — спрашивать, а не отвечать.
|
— Ваша аудитория — от 16 до 35, даже до 40 лет, потенциально самая активная часть общества. Что вы думаете об этих людях сегодня, сильно ли они изменились?
— Мы всегда пели для достаточно узкой прослойки: студентов, бывших и нынешних, вообще людей с образованием, с доходами выше среднего. В общем, мы всегда пели для сытых. И эта публика за десять лет стала заметно самоувереннее. И расслоение стало более четким. Если 10 — 15 лет назад отличить людей с образованием и без можно было только по манерам, то теперь образ нашего слушателя стал, так сказать, более завершенным: он хорошо одет, у него улыбка на лице. Когда сегодня к нам на концерты приходят ребята по 16 — 18 лет, я вижу, что это дети тех, кто ходил на наши концерты в начале 80-х. И тогда я понимаю, что в принципе у нас с аудиторией количественно никогда ничего не изменится. Таких в нашей стране всегда будет около десяти процентов, это надо хорошо понимать.
— Новые песни, новые слова у вас появляются?
— Знаете, недавно я поймал себя на мысли: впервые за пять лет я опять испытываю потребность писать песни. Хотя еще недавно проблема бестемья была очень актуальной. Довольно долгое время наше общество шло куда-то с уверенным видом, как будто все главные вопросы уже решены, дом построен, остались только какие-то дела в пристройке, в сарае. Вот и приходилось петь: «Два сердца-а... в разлу-уке...» Несколько лет мы почти ничего не выпускали нового, писать развлекательную музыку мне неинтересно — при том, что и у нас иногда появляются популярные песни. По той же причине последние два года почти не концертировали в Москве — просто потому что неинтересно, НЕ О ЧЕМ!.. Сейчас ситуация изменилась, и резко. На днях мы отыграли новую концертную программу Zirkus. Я чувствую, что опять хочется петь и говорить всерьез, что надо что-то менять. Причем писать о собственных духовных терзаниях надоело. Мне кажется, возвращается мода на музыкальную публицистику, и рок опять становится общим, а не частным делом.
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ