ДМИТРИЙ НАЗАРОВ: ЗВЕЗДИТЬ В КРУГУ КОЛЛЕГ НЕДАЛЬНОВИДНО

За последние три месяца Дмитрий Назаров снайперски выстрелил двумя первоклассными работами в самое сердце взыскательного театрала. Сыграл Тетерева в горьковских «Мещанах» (мартовская премьера МХАТа) и Астрова в чеховском «Дяде Ване» (премьера майская — уже в «Табакерке»). Cпектакли вышли к зрителю в постановке лидеров новой режиссерской волны последних сезонов — очень не похожих друг на друга Кирилла Серебренникова и Миндаугаса Карбаускиса.В интервью «Огоньку» театральный актер (известный широкой публике и в качестве остроумного рефери программы «Кулинарный поединок», и как исполнитель главных ролей в сериалах «Закон» и «Вокзал») обнаружил бескомпромиссную позицию в оценке некоторых особенностей внутрицеховых отношений.

ДМИТРИЙ НАЗАРОВ: ЗВЕЗДИТЬ В КРУГУ КОЛЛЕГ НЕДАЛЬНОВИДНО

Дмитрий Юрьевич, не сочтите вопрос неделикатным: ваша фактура вам в профессии никогда не мешала?

— Моя фактура, я замечаю, очень мешает в последнее время многим критикам. Они как будто сговорились. То есть пишут, конечно, и нормальные добрые слова по поводу моей работы в тех же, предположим, «Мещанах». Но при этом умудряются непременно назвать «зычным басом», «громкоголосым Назаровым», «верзилой Назаровым», «фактуристым Назаровым». Это достаточно обидно, потому что никто из этих пишущих мужчин и женщин наверняка не посмеет на улице крикнуть мне (действительно почти двухметровому человеку): «Эй, верзила!» Ну а в печати такое почему-то принято.

— Кирилл Серебренников и Миндаугас Карбаускис (молодые режиссеры двух ваших последних работ) репетируют совершенно по-разному. Один — самоучка, второй — ученик Петра Фоменко. В чем для вас состояла специфика сотрудничества в каждом из этих случаев?

— Кирилл и Миндаугас, конечно, разные. Более того. Не буду называть имен, но скажу, что один из них очень настороженно относится к творчеству другого. А другой — напротив, открыто и с интересом воспринимает все, что делает первый... Если говорить о специфике, то «Дядю Ваню» мы репетировали с Карбаускисом всего месяц и три недели. Для освоения такого тяжелого материала это очень немного. И надо отдать должное Олегу Павловичу Табакову, который на последнем этапе взялся переводить Миндаугаса на русский. Вернее сказать — с режиссерского на актерский.

— Насколько я понимаю, главреж Театра Российской армии Борис Морозов очень обиделся, когда вы год назад ушли во МХАТ. Жену-то вашу, оставшуюся в театре в заложницах, он хотя бы не ест?

— Увы, доедает. Причем периодически унижая достоинство актрисы Ольги Васильевой, он каждый раз, похоже, ждет от меня ответного хода.

— А ваша тактика состоит в том, чтобы не доставлять бывшему патрону такого удовольствия?

— Ну как? Не насилие же к нему применять. Мои ответные действия состоят в том, что раньше я отмалчивался, а теперь не скрываю: Театр Российской армии доведен до плачевного состояния. Я ведь за полгода до приглашения во МХАТ просил Морозова не держать на меня зла и отпустить — предполагал уйти просто на улицу. Не хотелось в этой ситуации выходить на сцену, тратиться, играть перед полупустым залом, в разрушающихся декорациях и с теми партнерами, которых мне подсовывали из каких-то совершенно непонятных соображений.

— Некогда Гундарева признавалась, что, работая в Маяковке, она всегда четко знала, по какой половице следует ступать в официальных обстоятельствах. (Ее черед был не раньше Дорониной, но не позже Симоновой. Хотя, кажется, это метафора.) Ну а уж Малый-то театр, где вы долго работали до Театра Армии, — наверное, структура и вовсе супериерархическая?

— Безусловно. Я еще застал в Малом остатки многочисленных конкурирующих кланов. Там сосуществовали театр Ильинского, театр Бабочкина, театр Царева, театр Равенских. Все они жили своей сложной жизнью...

— Враждовали?

— Ну всякое бывало. Порой лидеры воссоединялись, порой расходились. При этом существовал мощный организм, гигантский театральный корабль. Если ты хотел подержаться за весло, погрести, поучаствовать в процессе, то этой возможности нужно было дожидаться. И, кстати, ни в коем случае не обижать никого из руководства.

— Когда заходит речь о тогдашнем худруке Малого, могущественном председателе ВТО Михаиле Цареве (а не так давно его славословили по поводу столетнего юбилея), я никак не могу абстрагироваться от мысли, что открытое письмо этого человека сыграло непоследнюю роль в травле Мейерхольда. Понимаю, что вопрос не по адресу, но все же как вам кажется, он хотя бы в старости раскаялся?

— Думаю, не успел. Царев был огромной силы стратегом. Человеком, который жил как бы над шахматной доской. При этом фигурами его партий служили театры, артисты, крупные функционеры от культуры. Он существовал в мире каких-то комбинаций, интриг, был невероятно мудр и...

— ...бесчеловечен? Похоже, не интересы людей учитывал, а пешки передвигал?

— Все не так однозначно. Да и согласитесь, все мы живем в мире комбинаций. Просто стараемся не играть, потому что чаще всего не умеем. А он умел. Он просчитывал шахматную партию на много ходов вперед.

Но если говорить о покаянии, то повторяю: он не успел. Многие старики Малого раскаивались в грехах, содеянных за долгую свою карьеру, стремились перед смертью сделать что-то доброе: и Елена Николаевна Гоголева, и Роман Филиппов... Михаил же Иванович не успел просто потому, что в конце жизни это был уже не он. Он еще ходил в театр, но находился как бы не в себе. Обычно нечеловечески чистоплотный, он мог теперь сидеть в распахнутом настежь кабинете, и всяк проходящий свидетельствовал наличие жирного пятна на его лацкане. Это был знак энтропии, распада личности. Он уже слабо реагировал на внешний мир, но, по-моему, ждал, чтобы кто-нибудь к нему заглянул. Впрочем, желающих навестить раненого льва категорически не находилось...

— За свою 25-летнюю актерскую карьеру вы успели пересечься и с изрядным количеством полузабытых ныне (а некогда легендарных) мастодонтов, и с выдающимися актерами помоложе, которых и нынешняя публика еще помнит. А существуют ли для вас какие-то авторитеты в наши дни? Рассказывают, будто Эраст Гарин, узнав, что к нему в гримерку идет Станиславский, от ужаса спрятался под диван...

— Хотите знать, способен ли я в чью-то честь повторить этот подвиг? Надеюсь, что нет. Но вообще авторитетов много. Очень много людей, которым я доверяю. К тому же меня учили, что сколько бы ни было у тебя удач и как бы тебя ни хвалили — всегда полезно припомнить пять-шесть человек, которые лучше тебя, удачливей, талантливей. Ну а как иначе? Надо же как-то бороться со звездной болезнью. А уж «звездить» в кругу коллег — как минимум недальновидно. Завтра судьба может от тебя отвернуться, и станет стыдно. Да и вряд ли тебе простят.

Татьяна АЛЕКСЕЕВА