Евгений Гришковец написал книгу про «средних русских»
ЧУДО НА ПУСТОМ МЕСТЕ
Раньше казалось, что Гришковец — уникальный продукт для внутреннего пользования. Ну кто еще, кроме нас, русских, способен умиляться его монологам о дребезжащих подстаканниках в поездах или о вечном русском ремонте? Однако, как выяснилось, Гришковец с не меньшим успехом научился продавать свои размышления о «русском характере» и за границей, в Европе. Причем европейцы на его рассказы реагируют точно так же, как и мы: плачут и умиляются. Недавно вышедший первый роман Гришковца «Рубашка» о том же — о русских: не о бандитах или олигархах, а об обычных людях, которые зарабатывают деньги, стоят в «пробках», влюбляются и мечтают.
Удивительное дело: стоит затеять ничего не значащий разговор «о погоде» — со всяким нашим таксистом (продавцом, мамашей с коляской, просто случайным прохожим), — как ровно через пять минут вы узнаете личное, развернутое мнение собеседника по вопросам мировой экономики, политики, градостроительства, коррупции, борьбы с бедностью, развития искусств, глобализации, неразрешимых вопросов бытия и проблемы выгула собак в условиях большого города. Причем никакого особого практического смысла в этих размышлениях нет, просто наш человек по привычке всем вокруг интересуется и привык говорить о вещах, которые его по большому счету напрямую не касаются. Подметив эту странную черту в себе и других, Евгений Гришковец слепил из этого и прочих мелочей целый новый жанр, который называют «новой искренностью», или «новым сентиментализмом».
Гришковец родился в Кемерове, там же окончил филфак. Отслужил три года матросом на острове Русском. В 1991-м создал в Кемерове театр «Ложа». За 7 лет поставил 10 спектаклей, которые были долгое время известны только самым изощренным любителям театра. В очередной раз пытаясь покорить Москву, в конце 90-х Гришковец показал спектакль «Как я съел собаку» — сентиментально-философские воспоминания о своей службе на флоте. Спектакль поражал своим лаконизмом: в течение почти двух часов на сцене был один человек — автор, режиссер, актер в одном лице. Гришковец. И почти никаких декораций, кроме ведра, корабельного каната и бумажных самолетов, подвешенных за веревочки. На следующее, как говорится, утро, Гришковец стал не просто популярен — он стал модой и мифом. За три следующих года был удостоен всех главных театральных наград: национальная премия «Триумф», «Золотая маска», «Антибукер». Вышли его книжка «Город», диск песен-монологов, записанных с группой «Бигуди»...
Успех «сентиментализма» Гришковца в России вполне объясним: это была не сто пятьдесят первая версия вишневого сада или трех сестер, а про жизнь ежедневную, нынешнюю, про теперь. При этом даже назойливые таксисты и нагловатые продавцы в спектаклях Гришковца не лишены некоторого обаяния. Такие вот чудаки. Но нам всегда казалось, что речь у него идет о таких тонких черточках, о таких глубоко отечественных материях, которые присущи и понятны могут быть только нам с вами. Тем временем Гришковец за последние пять лет объездил со своими спектаклями всю Европу (кроме Италии) и США, а также Бразилию и Израиль. С 2000 года у него стабильно больше спектаклей идет за границей, чем в России: в общей сложности он проводит там 3 — 4 месяца в год. Он стал практически «своим» в Англии, Германии, Франции, Финляндии, Швейцарии, Австрии, Бельгии. Он главный русский гость на крупнейшем театральном фестивале в Авиньоне, а на Венском фестивале театров билеты на его спектакль «Планета» были распроданы еще до того, как... он эту пьесу написал. Не забудем, что успех на Западе Гришковец имеет все с теми же спектаклями, что и в России: «Как я съел собаку», «Одновременно», «Планета», «Дредноуты», а главное — на его спектакли ходят не «бывшие наши», а самые что ни на есть коренные европейцы. Доказательством этому служит тот простой факт, что все спектакли Гришковца за границей идут с синхронным переводом. Получается, что эта самая российская способность задумываться над разной чепухой и делать из этого многозначительные выводы неплохо продается за границей.
Этим успешно занимались многие наши литераторы задолго до Гришковца. Первым удачно продал родину Достоевский. Он отыскивал радикальные примеры «русскости» в газетах (а где же еще?), доводил их выпуклость до экспортных размеров (князь Мышкин, Соня Мармеладова, Рогожин, Раскольников) и продавал «русский характер» западным читателям как непредсказуемый, взыскующий истины, свободный от материальных забот, отличный от сытого западного довольства. Конечно, не все русские таковы. Хотя испанцы или англичане тоже ведь все разные, что не мешает остальному миру до сих пор считать, что в Испании все мужчины — тореадоры, укрощающие быков, а все англичане — чопорные лорды, которые сидят у камина и пьют свой английский чай.
Я давно заметил, что большинству людей не нужна правда. Им нужна сказка. И надежда, что где-то есть такое место, в котором все не так скучно, как у нас. И именно этой «сказкой о стране» (или имиджем) очень выгодно торгуют и Англия, и Испания, и все прочие страны.
Чем мы хуже? Именно этой «продажей родины» и занимается сегодня Гришковец, только он в отличие от Достоевского «продает» уже не сумасшедших персонажей, а вполне обычных русских, которые на Западе все равно кажутся чуть-чуть чудаками. Возможно, оттого, что за спиной у русских дуют всеми ветрами Сибирь и Дальний Восток, они уже как бы изначально немного масштабнее, выпуклее, чем европейцы? Или мы в отличие от Запада, получившие их блага много позднее неожиданно и даром, странным образом стали задумываться над тем, что для европейцев было само собой разумеющимся? Как бы то ни было, но если, как писал французский писатель Уэльбек, мир — это большой супермаркет, то русский, по Гришковцу, — это тот, кто в супермаркете начинает думать. Там, где француз засмеется, англичанин состроит кислую мину, немец достанет калькулятор, а японец — фотоаппарат, русский задумается. Причем без всякой выгоды: русский думает как бы даром, впустую — нате, не жалко! Русский может пить, гулять с экскурсией, ехать в такси, смотреть на картину с Моной Лизой, но при этом его мозг как бы сам собой, по дурацкой привычке, продолжает думать, грохочут колесики. Такая вот национальная черта. Зачем? Непонятно, но мило. Это и есть наш бренд, «новая русскость» — милая, неагрессивная, с чудинкой, безусловно, европейская, а не азиатская. Ее-то Гришковец и наловчился продавать.
Самое удивительное, что одного этого хода — способности задумываться над пустяками — оказалось вполне достаточно для того, чтобы спектакли Гришковца, написанные на русском материале, стали абсолютно понятны Европе. Достаточно было задуматься над такой нелепой вещью, как писающие в океан матросы срочной службы (спектакль «Как я съел собаку»), как неожиданно выяснилось: все делают это! Во всех армиях мира — таковы уж суровые и прекрасные реалии армейского быта — военные мужчины строем часто справляют нужду в реки, моря, океаны... Просто нашелся такой вот Гришковец, который свои армейские мелочи вспомнил и превратил в поэзию (министр обороны Франции, посмотрев этот спектакль, направил на него чуть ли не в приказном порядке весь свой генералитет). Они не привыкли думать над такими глупостями. И вдруг разом узнали себя! А «Одновременно» — спектакль о тех иллюзиях, которые возникают у нашего человека в связи со словом «Париж»? Оказалось, те же иллюзии и разочарования по поводу Парижа испытывают и англичане, и американцы, и израильтяне, поэтому в зале смеются не меньше нашего. А парижане, в свою очередь, смеются на спектакле Гришковца потому, что вспоминают всех этих безумных руссо, американо, итальяно и прочих туристо, которые носятся по Парижу с безумными глазами. «Откуда ты это знаешь про меня, откуда?» — тыкал пальцем после спектакля в Гришковца один англичанин, кстати, глухонемой (спектакль был с сурдопереводом).
Оказалось, мы ничем не лучше и не хуже европейцев, просто мы чаще задумываемся над разной чепухой. Таким образом, Гришковец при помощи своих спектаклей потихоньку закладывает основы русского думанья, сентиментальности, мечтательности, как бренда, как расхожего типа национального поведения. В отличие от образа русского как бандита или олигарха, который скупает в Куршевеле все шампанское и поит им коров, русский «гришковецкого типа» — это тот, кто, допустим, сидит в кафе на Монмартре и задумчиво смотрит в окно. А если шире, то роль русского в Европе — по Гришковцу — это нейтральный взгляд, сравнительный анализ, сторонняя оценка европейского опыта и перспектив. То, что, кстати, вполне способно помочь выработке новой европейской морали и философии, столь необходимой в нынешних условиях. И именно в этой роли мы всего милее и нужнее Западу. Гришковца так и называют в Европе — «русский в идеале». Из-за своей приземленности западный человек не чувствует границы между повседневностью и чудом, оттого остро ощущает бессмысленность своего существования. Гришковец — это мобильное, мгновенное чудо на пустом месте, в каждой минуте существования. И такими «чудесниками», «прекраснодумальщиками» нас хотели бы видеть ТАМ. Автоматически получается Гришковец — это сказка и про русских тоже. Про других, «хороших» русских.
В этом смысле и первый роман Гришковца «Рубашка» — тот же экспортный вариант «хороших русских». С точки зрения западного читателя, в переводе эта книга, наверное, будет смотреться так, как мы воспринимаем японского писателя Мураками. То есть европейская модель поведения при наличии маленькой национальной особинки. «Рубашка» — это о том, что закончилась «эпоха великого»: подвигов, исканий, покорений. Наступило время «маленьких» жизней, но даже в них можно порой отыскать много занимательного. Книга о тех, кто ежедневно стоит в «пробках», зарабатывает деньги, куда-то спешит и опаздывает, но при этом еще успевает очень сильно влюбиться и помечтать. Гришковец — певец не великого. И книга — не «Война и мир», конечно. Зато и не покетбук. Милая рефлексия обычного российского человека, занятого делом. Как ни странно, таких книг у нас до сих пор почти не было. Потому что образ человека, который зарабатывает неплохие деньги (главный герой «Рубашки» — московский архитектор, проектирующий кафе и парикмахерские), у нас описывался в кино и литературе исключительно как набор крайностей и парадоксов. А тут — нет. Обычный человек. Никого не убил, не ограбил. Разведен. Влюблен. Такой же, как вы и я, может быть. Это и есть настоящие «новые русские», для которых зарабатывать деньги и при этом радоваться жизни стало вполне нормально. А если вы все еще не верите, что так бывает, внимательно посмотрите в зеркало.
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ