ХВАТИТ БОЛТАТЬ, НАЧИНАЙТЕ РЕПЕТИРОВАТЬ!

Великий и разный Юрий Любимов, Целиковская и Высоцкий, таганские капустники и партийные надзиратели в воспоминаниях актера и режиссера Вениамина СМЕХОВА к 40-летию Таганки

ХВАТИТ БОЛТАТЬ, НАЧИНАЙТЕ РЕПЕТИРОВАТЬ!

В 1964 году, когда родился Театр на Таганке, нам казалось, что мы одни такие — и по искусству, и по чести-совести. Мы неугодны временщикам и любимы народом, КАК НИКТО ДО НАС. В других театрах идут лживые пьесы, говорятся льстивые речи, а у нас вместо званий и орденов — слава настоящего искусства, у нас зритель не отдыхает, развалясь в кресле, а трудится душой, сострадая вместе с нами миллионам обездоленных сограждан... Подтекст гражданского гнева пропитывал репертуар Таганки. А когда подтекст врывался в текст, его тут же искореняла цензура.

Один год спустя, 1965-й. Таганка штурмует высоты искусства, а меня лично штормит и раздирает надвое.

Третий год я служу в Театре драмы и комедии, все более разочарованный своим актерством. До прихода Любимова неуспех театра объясняли уверенно: мы, мол, играем на отшибе, на Таганке, и кому охота в такую даль, когда на Арбате, на бульварах, на улице Горького такая уйма знаменитых сцен! Актеры, мол, у нас хорошие, но судьба — индейка и жизнь — копейка. Но тут является молодой режиссер Петр Фоменко, и затевается что-то совсем новое и увлекательное — искусство. Затем по Москве идет волна слухов о гениальном спектакле щукинцев по Бертольту Брехту и о Юрии Любимове, который отказался от клубных помещений и согласился въехать в «театр на отшибе». С декабря 1963 года идет подготовка, в январе — жестокая реорганизация, в апреле — премьера «Доброго человека из Сезуана», и с тех пор наш сумасшедший успех объясняют так: метро «Таганская» — это же в 20 минутах от центра! Из прежней труппы оставлено несколько актеров. П.Н. Фоменко становится «правой рукой» Любимова, особенно в создании нового жанра «поэтических представлений». Спустя два года — вежливое расставание... Театр все-таки — это специальный вид узаконенной монархии, и монарх должен быть — один на всех?

Первый сезон расколол меня надвое. Я был восхищен режиссурой Любимова, игрой актеров, но для себя места здесь не видел. И неуютно было наблюдать вне сцены малокультурное, грубовато-дворовое поведение «звездной команды», которая в спектаклях проявляла чудеса высокого искусства.

В «Добром человеке», «Герое нашего времени» и «Десяти днях, которые потрясли мир» я играл в эпизодах и массовых сценах. Меня это не обижало: ни амбиций на главные роли, ни зависти к успеху товарищей не имел. Посещая премьеры «Современника» и Ленкома и сравнивая уровни, завидный класс мастерства в своем театре я находил только у двух актеров — у Губенко и Славиной.

В 1965 году я впервые в жизни смирил гордыню: напросился участвовать во внеплановом спектакле — в «Антимирах» по стихам А. Вознесенского. Ночами готовили эпизоды, соединяли поэзию с гитарой, танцем, актерством, пантомимой. Потом оказалось, что мы совершили открытие жанра. В «Антимирах» Петр Фоменко срежиссировал лирико-ироническую сценку «Париж без рифм», где я разыгрывал стихи вместе с Зинаидой Славиной. Отрывки из поэмы Вознесенского «Оза» мы с В. Высоцким сработали сами, без режиссеров. Гордились, что этот номер три-четыре раза прерывали хохот и аплодисменты. И вот я узнаю, что Ю.П. услышал такие похвалы в мой адрес от избранных гостей, что судьба моя повернулась в сторону удачи. Уже в следующем спектакле он поручил мне ведущую роль. Услышал, поверил и доверил. А потом даже предложил написать пьесу по поэзии Маяковского с характерным для него вступлением: «Тут у меня галдели умные люди, что-то вырисовывается. Эрдман предложил взять в основу «Облако в штанах», гениальную поэму. Евтушенко назвал стих «Послушайте!» жемчужиной русской поэзии ХХ века. Я знаю, ты любишь Маяковского, — займись, набросай свой вариант, покажем болванку умным людям, а я послушаю и буду решать».

Умные люди догалделись до того, что уже готовый спектакль Любимов резал и кромсал без снобизма и амбиций. Среди галдевших, кого он, кроме Н. Эрдмана и М. Вольпина, особенно слушал, были поэт Д. Самойлов, «новомирец» А. Марьямов, философ и писатель Ю. Карякин. Спектакль назвали «Послушайте!».

Любимов «первой пятилетки» — а тогда и была, собственно, взята высота — умел как никто другой слушать и собирать компанию. Нас тогда искренне обижали коллеги: «Как вас жалко! Быть зрителем у Любимова — это чудо, но работать у него на сцене — избави бог!» Нас в глаза и за глаза обзывали «марионетками» режиссера. Со сцены Дома актера из уст весьма народного артиста раздалось в 1965-м: «Мейерхольд для бедных — это Любимов, а его театр — это семь хрипов, шесть гитар!» Нас не могли обидеть, потому что мы каждый вечер видели полный зал счастливых театралов.

4 года спустя, 1968-й. Реальные тучи над театром и над Ю.П. Спасение утопающих — по известному рецепту: сами отбивали телеграмму Брежневу — Косыгину — Подгорному, сами собрали бюро комсомола, чтобы хором заверить партию: «Ю. Любимов нас воспитывает в духе «тра-та-та»! Наши спектакли проникнуты духом «тра-та-та»! Весь театр возмущен слухами о закрытии нас, верных идеям «тра-та-та»! Спасите наши души...»

Любимова требовали «на ковер» в МГК КПСС. На нас зловеще шипели представители РК КПСС. У Ю.П. дома умолк телефон: беда приходит — приятели уходят. От мрака жизни спасали собственный бойцовский характер и тогдашняя жена, знаменитая Людмила Целиковская. В 1968 — 1971 годах, когда Таганку трижды «чисто конкретно» закрывали, именно она вела себя отчаяннее всех друзей-защитников.

Как мы ее недооценивали! Помню один из первых банкетов по случаю нашей премьеры. Захмелевший актер К. гаркнул тост по-советски, глядя на Ю.П. и директора Дупака: «Выпьем за наших вождей», что было немедленно перекрыто резким разбойничьим свистом Людмилы Васильевны Целиковской. Свистнуто, ничего не скажешь, умело. Уж кто-кто, а любимица советского народа (еще с 40-х годов!) хорошо знала цену и вождям, и тостующим подхалимам.

Наши «несанкционированные» обращения в ЦК, любимовская стратегия поведения и авторитет звезды экрана Целиковской сделали свое дело. Таганка была спасена, Любимов отделался партвыговором — за плохую воспитательную работу в духе «тра-та-та»... Но капустник, как и сам праздник 23 апреля, мы отменили.

Еще эпизод 1968-го, в связи с Л.В.Ц. Зимой мы ехали поездом в город Дубну, где на важном празднике Лаборатории ядерных исследований группа актеров должна была блеснуть и песнями, и острым словцом, а также выпить и закусить во славу закадычной дружбы любимовцев с флеровцами. Академик Г. Флеров, как и П. Капица, и Б. Понтекорво, и Н. Семенов, был и почитателем, и выручателем Таганки в те вполне зловещие времена. После торжеств в конференц-зале перешли в изобильную трапезную. Мы с Высоцким, Хмельницким, Васильевым, Славиной питались в рядах академиков, а позади и вокруг нас радовались жизни сплошные профессора. Вот в такой обстановке раздался голос пожилого ученого. Призыв его был чудесен:

— Когда я на фронте ходил в атаку, наш командир подымал нашу роту только таким криком: «За Родину, за Целиковскую!» Честное слово! Я прошу вас, товарищи, выпить за то, что сегодня они обе с нами!

Людмила Васильевна, красивая, счастливая, выпила за себя и за Родину, а потом что-то очень победное адресовала мне через стол: мол, понял, дурак, чего я с утра взбунтовалась? (Утром, доставленные с вокзала в гостиницу, мы заполняли бланки для гостей лаборатории. В бланке стояло: «Любимов с супругой», за что был устроен скандал на тему: «Не Любимов с супругой, а Целиковская с супругом!» И вечерний тост фронтовика-профессора подтвердил святую правоту утреннего гнева народной артистки.)

В поезде мы ехали двумя семьями, так как Ю.П. позвал меня, чтобы обсудить распределение ролей для «Часа пик» — следующей премьеры театра. (Второй раз за 4 года я был автором сценария: в 1966-м — к спектаклю «Послушайте!», а теперь — к этому.) Напряженный процесс отбора «команды» то и дело прерывался самим Любимовым. Причина отвлечений одна и та же: судьба Чехословакии, август, наши танки в Праге, расстрел «социализма с человеческим лицом», трагическая фигура Александра Дубчека. Нельзя забыть мне гнев и скорбь Любимова и его пересказ прощальных слов Дубчека: «Не забудьте о нас тогда, когда мы сойдем с первых полос ваших газет».

13 лет спустя, 1977-й. Год трех чудес. Сменив постоянный «кнут» на временный «пряник», соввласть отпустила Таганку во Францию, Любимова к 60-летию наградили орденом, а в апреле — впервые за все годы! — без единого замечания разрешили премьеру «Мастера и Маргариты». И 23-го числа, на нашем празднике, мы беспечно духарились по полной булгаковской программе. Однако вскорости «пряник» отобрали, и о «неугодности» театра оповестили грозные статьи в «Правде» и «Литературке»...

15 лет спустя, 1979-й. Любимов запускает обойму из трех постановок: «Турандот», «Три сестры» и «Дом на набережной». Спектакль по повести Юрия Трифонова испугал начальников. На обсуждении («осуждении») помню обвиняющий выкрик кого-то из подсадных тружеников Ждановского района: «Ваш спектакль насквозь пессимистичен! У вас получается, что в нашей стране не было героев!» И вдруг сорвался величаво-спокойный, вальяжный Трифонов:

— А ну-ка, назовите хотя бы одного героя 1937 года!!! (Мертвая тишина в ответ.)

Трифоновские «Обмен» и «Дом на набережной» шли с огромным успехом. Их героям-конформистам было, как и нам, — около сорока лет. В этом возрасте трудно сохранять молодой азарт борьбы за освобождение человечества. Любимов и Трифонов через этих героев дали не только зрителям, но и нам, исполнителям, шанс заглянуть в самих себя. Ю.П. раздражен поведением актеров: театр перестал быть домом, труппа устала быть «командой», безвестные в прошлом «кирпичи» (в переводе с таганского — звезды театра) слишком много снимаются, женятся, разводятся, рожают и зарабатывают на стороне.

Спустя столько лет даже дурное из того времени окрашено в теплые тона. Даже такое милое качество «диктатора», как его слабость к похмельным раскаяниям ведущих актеров. В любом театре список «развязавших» и «завязавших» — не секрет даже для вахтера. Запивший подвел театр, пошли отмены-замены, морока кассирам и администраторам, а уж как кроет его на собраниях Ю.П. — вспомнить страшно. Кажется: появись виновник даже через год — заживо испепелят его лучи монаршего взора. Ан нет! Помню, как Володя Высоцкий после «развязки» появлялся в дверях зала, где Ю.П. вел репетицию. И вот Хозяин видит: в проходе — чистенький, благоухающий Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: «Володь, сигаретка хорошая есть?» Кстати, ни один из ведущих актеров «приличного поведения» не попадал у Любимова в столь длительные фавориты, как пьющие таланты.

20 лет спустя, 1984-й, 23 апреля. Праздник отменен, вход в театр закрыт. Любимов из Англии в Италию едет «без разрешенья», заключает контракты самовольно. За ним идет охота, имя режиссера сняли с афиш идущих спектаклей. Партбюро, состоящее из актеров театра, по указанию горкома, исключило Ю.П. из рядов КПСС. Оставалось два месяца до летних отпусков, два месяца до снятия с репертуара «Мастера и Маргариты», «Дома на набережной», «Деревянных коней» и других любимовских спектаклей. Мы играли на прощанье. Трагический восторг и подъем чувств на сцене и в зале. Зрители прорывались в театр — приобщиться к последним дням любимовской Помпеи. Таких спектаклей уже не будет никогда. Ну и слава богу.

Юбилей нам все-таки был подарен — не дома, а в ресторане ЦДЛ: Булат Окуджава, как бы в честь своего 60-летия, как бы случайно, заказал стол на 13 гостей. И мы все пили как бы за поэта, а на самом деле за театр.

25 лет спустя, 1989-й. Возвращение Ю. Любимова, первого из политизгнанников России. С кремлевского престола раздаются сладкие обещания свободы и демократии. Все запрещенное стало былью: «Борис Годунов», «Живой», «Владимир Высоцкий» и «Самоубийца» (пьеса Николая Эрдмана) выходят на сцену. 23 апреля — юбилей. В зале театра — самые желанные гости, те, кто еще год назад в эту сказку бы не поверил. Последний такой праздник состоялся в апреле аж 1979-го, и тогда в капустнике пел Высоцкий. Теперь в этом шутливом и лирическом представлении лицедействуют Филатов, Шаповалов, Золотухин, Джабраилов, но Высоцкий звучит все равно — цитатами и намеками:

— Сегодня я с большим волнением
Распоряжуся день рождением!
Сегодня пьянка разрешается:
Таганка дважды не рождается!
Тесно сбитые в кучку, как несчастные узники социализма и дети безвременья, мы хором пугали зал:

— Обман, обвес, обмер, застой...
Одна Таганка тешила.
Спасибо партии родной,
Что всех не перевешала! (Смех, буря оваций.)

К юбилею худрук Н. Губенко монтирует фильм из ответов деятелей искусства, науки и политики на наш вопрос: «Что значит для вас театр Юрия Любимова?» Среди гостей — два редактора самых смелых, самых недоставаемых «Московских новостей» (Егор Яковлев) и «Огонька» (Виталий Коротич). Коротич заметил памятно: «Таганка» — это Репутация».

30 лет спустя, 1994-й. После злосчастных подвигов бывшего лучшего артиста нашего театра, бывшего художественного руководителя, бывшего министра культуры бывшего СССР — Таганка распята и раздвоена, но шизофрения пощадила старую сцену: Юрий Любимов продолжает удивлять всех крепостью духа и постоянством режиссерского почерка.

40 лет спустя. Тогда за 60 было ему, а сегодня — мне. На Таганке — моя трудовая книжка, фотография в фойе и заявления о продлении отпуска «за свой счет». Как актер, режиссер и литератор выступаю, снимаюсь, ставлю и печатаюсь в Москве и других городах России. Как режиссер-гость работаю в разных странах и в драме, и в опере. На интернете читаю о себе были и небылицы. Нет дня, чтобы Таганка не была мне в помощь — и для дела, и для сантимента.

* * *

Поблагодарить судьбу, Любимова и соавторов чуда по имени Театр на Таганке — вот что мне хотелось 40 лет спустя. А упрекать в чем-то нынешние театры совсем неинтересно. Спектакль — продукт временный. И зритель прав, когда он хочет получать столько развлечений, сколько стоил его билет. Хорошо, что цензуры пока нет и никогда еще театральные туалеты так вкусно не пахли цветами.

В спектакле «Добрый человек из Сезуана» была веселая фраза героини, доброй проститутки Шен Те: «Сорок лет — и все еще торжество!»

* * *

Из Любимова:

«Господа артисты, бросьте вы ёрничать! Возьмите головку в ручки и идите по действию! ...Ну вот, пошли по действию, и что-то сразу стало проярыщиваться, вот и прием был у публики... Да не в приеме дело! Перестаньте паясничать и меня изображать!»

«Великий Рихтер каждое утро свои гаммочки отрабатывает! Великие балерины Уланова с Плисецкой — каждое утро у станка, и тридцать два фуэте — как миленькие! И только артисты ни черта над собой не работают, все вдохновения ждут, а в поганую киношку их поманят — и они уже там, халпеют от славы — и моментально теряют форму... Не говорят, а вещают, как Царев: «Копить себя для народа — и отдавать себя народу», тьфу!»

«Смотреть на вас по утрам тошно, маетесь по сцене, как коровы недоеные. Вот плюну на вас и уйду, у меня есть профессия — я машину неплохо вожу».

«И если ты мастер — тебе никто не может сказать «тьфу»! Надо освежать предлагаемые обстоятельства, идти по действию и вздрючить свою... эмоциональную штуку. Что я такого смешного сказал?»

«Я вам, как дятел, долблю ежедневно: надо чутко слышать, что там, за окном, чем живет наша многострадальная страна, и эту боль нести на сцену».

«Огонь и воду пройти — это многие сумели, а вот медные трубы... это никому не удается пока. И хватит болтать, начинайте репетировать!»

Александр СТЕРНИН