ВАЛЕРИЙ ЗОРЬКИН: ИДЕАЛЬНАЯ КОНСТИТУЦИЯ НА НЕБЕСАХ, У БОГА

Председатель Конституционного суда предупреждает: «Если Россия не будет бороться с коррупцией, то мир будет бороться с коррумпированной Россией»

ВАЛЕРИЙ ЗОРЬКИН: ИДЕАЛЬНАЯ КОНСТИТУЦИЯ НА НЕБЕСАХ, У БОГА

Исполнился ровно год, как вы во второй раз стали председателем Конституционного суда. Сразу после назначения вы сказали, что боитесь стать лишь администратором, а хотели бы оставаться судьей. Удалось?

— И да, и нет. Да, в том плане, что я все же сохранил намерения быть судьей: рассмотрение дел, подготовка проектов, концепции. Все остальное означает дисквалификацию. Я же не завхоз. И я не хотел бы, чтобы эта печальная притча из известной сказки «Обыкновенное чудо» — об охотнике с вывешенными дипломами — была бы и обо мне. Это для меня страшно. И если б даже мне сказали: ну выбирай — или останешься судьей, или будешь уже просто администратором... Я вам по-честному скажу, я бы на второе не согласился. Администрирование занимает, к сожалению, много времени. Но я, правда, уже сейчас несколько сократил рабочий день. А когда только начинал эту работу, я раньше девяти не уезжал.

— Что оказалось самым сложным в администрировании?

— Десятилетие Конституции встретили в состоянии, когда у нас самое большое крыло здания суда находится в реконструкции. И самое печальное, что мы проводим два года публичные заседания в совещательной комнате. И это, несмотря на то, что были две резолюции президента, две резолюции премьер-министра... Дело дошло до эмоционального накала. Я вынужден был поставить судей в известность. Судьи сказали, что если в ближайшее время не будет внятных решений, то суд будет вынужден сделать заявление публично.

— Иными словами, вы сами почувствовали, как трудно работать в стране, которая живет, как говорится, «не по закону, а по правде».

— В России всегда законы были не плохие. Скажем, Конституция СССР в целом. Но в сам закон всегда вносился вирус. К примеру, эта так называемая руководящая и направляющая роль. Стоило двойные стандарты, двойные уловки убрать, и вся система выглядела бы совершенно иначе. Поэтому правдолюбцы всегда искали правду и вообще отсюда это противопоставление. Сегодня задача России — взять этот правовой барьер!

— Берем или буксуем?

— Правовая конструкция создана. Важно, чтобы люди, которые наполняют ее — функционеры, простые граждане, — понимали, что жить нужно именно по закону, а не по изобретенной субъективной правде. Она приводит в конечном итоге к тюремному бараку, к корыту. Система для выживания России в основном в черновике, а в некоторой степени уже узаконена и создана. Но не переведена на практику. Можем мы сказать, например, что записанное в седьмой статье Конституции социальное государство на самом деле государство Россия? Язык не повернется. Дело не в плохих законах. Есть неуемное, ненасытное желание менять текст, рамку. Вот тогда все будет хорошо! Забывают о том, на что, на кого накладывается эта рамка или форма. На экономическую, социальную, семейную и прочую жизнь. Она рассчитана на генерала или на балерину из Большого театра? Ну наденете вы пачку умирающего лебедя на российского генерала, при всем к нему уважении, что будет с ним? Смешно. Так и Россия. При том что есть международные стандарты, выстраданный опыт и нельзя наступать на грабли, пережитые другими. Россия не имеет будущего, если не вписывается в мировое сообщество. Пока мало вписывается туда, надо быть объективным. Опыт России, кстати, свидетельствует о том, что элита, господствующие круги зачастую не отвечают своему призванию. Если они не на высоте, есть две альтернативы. Профессиональная стагнация, загнивание и застой, заканчивающийся вымиранием страны, ее поглощением, растворением как субъекта. Но чем крупнее государство, тем опаснее, когда оно идет вразнос. И тогда мировое сообщество собирает концентрированную энергию. Есть такой способ, он и сейчас практикуется: это смена режима и даже не просто политического, а смена системного режима самим мировым сообществом. В истории России в принципе были такие случаи.Вот почему господствующая элита должна найти системный ответ на вызовы времени — и коррупции, и терроризму, и другим угрозам.Если общество не находит движения по праву, оно движется по другим нормам. Эти нормы тогда диктуются кликами, будь то террористы, мафия, коррупционеры, тюремное сообщество — тот, кто сможет навязать свою модель. С этой точки зрения ситуация еще не переломлена.

— А в стране на переломе, при революционной ситуации Конституционный суд нужен?

— В 1993 году Конституционный суд столкнулся именно с революцией. Но суд — это не революционное оружие. Суд рассчитан на систему права, конституцию и закон, которые уважаются всеми. Даже плохие, какие бы они ни были. Были политики, которые говорили, что «Конституция — это клочок туалетной бумаги». При том что Верховный Совет эту Конституцию так употреблял, что превратил ее фактически в кору огромного мощного дерева, изъеденную жуками до такой степени, что это уже было жалкое зрелище. Все равно был тогда шанс разрешить ситуацию мирным путем. Я не сидел все эти годы в политическом морозильнике и тоже осмысливал ту ситуацию.

— Вы не боитесь, что количество выступлений о необходимости менять Конституцию перейдет в качество? Хотя известно, что вы противник изменения нашего главного закона.

— Я был и остался сторонником сильной президентской республики. Для России просто нет другого пути. Менять сейчас Конституцию — все равно что на крутом повороте опасной горной дороги пересаживаться из одного автомобиля в другой, может, даже лучший. Я не спорю: наша Конституция имеет массу профессиональных недостатков. Но назовите мне совершенную конституцию? Я готов поспорить с любым юристом, что таковой в мире нет. Идеальная конституция на небесах, у Бога. А все эти суетные попытки: давайте мы четыре года превратим в семь, двадцать, дважды два равно пяти, а не четырем... С какой целью люди все это произносят? Я с чувством глубокого удовлетворения услышал, когда президент заявил о том, что стоит за стабильную, неизменную Конституцию и не видит смысла ее менять. Я утверждаю: хорошо, что это осознанно сказано президентом. Учесть еще надо, что он юрист. Поверьте (вы знаете мою биографию), я говорю это искренне. Я никогда не занимал высоких постов, мой первый руководящий пост был — председатель Конституционного суда. Представляете? Ну так сложилось. И я никогда не заискивал перед сильными мира сего. Мне и нужен-то всего компьютер, решение дела почитать на досуге; ну там фантастику и еще какие-то мелкие радости.
Менять Конституцию нужно тогда, когда нельзя не менять. Но к этому выводу должно прийти все российское общество.

— Может сложиться таким образом, что российское общество, которое понимает в своей обыденной жизни, что некоторые конституционные права (медицина, образование) нужно покупать, может потребовать менять Конституцию?

— Главнейшей по значимости частью правовой реформы является не столько система изменения законов, сколько изменения качества этого титанического пласта, который называется правовым сознанием. Все известные долгие диктатуры устанавливались под крики: «Да здравствует ... !» Это было применительно и к Гитлеру, и к Сталину. «Эффект толпы» хорошо описан. Можно говорить и о «юридической психологии толпы». С этой точки зрения Россия не застрахована от любых поворотов, в том числе и такого. Важно, кто будет стоять на вершине интеллектуальной пирамиды. Кто будет обеспечивать связь интеллектуального сообщества с властью. Сейчас технологические, интеллектуальные приемы манипулирования общественным сознанием не те, что в 30-х годах минувшего века. Здесь лежит величайшее искушение перед властью. Можно, используя «эффект толпы», изменить и неизменяемое. Но каковы пределы этих изменений? Основной закон поэтому основной, что он незыблем.

— Если все-таки парламент захочет менять Конституцию, скажем, в сроках президентского правления, а Конституционный суд будет против таких изменений, что это будет за коллизия и как она будет решаться?

— Изменить Конституцию не в силах один парламент. Наша Конституция в плане института изменений относится к так называемым жестко стабильным. Имеется в виду, что изменить ее можно в очень сложной процедуре. В отличие, например, от германской Конституции, где не нужно референдума. В России, если вопрос встает об основах конституционного строя (а там заложены стандарты прав человека, принцип правового государства, разделения властей и некоторые другие базовые вещи), это сделать нельзя, даже путем поправок. Если встает вопрос об изменении одного из принципов конституционного строя, то только смена всей Конституции.

— Значит, проголосуй парламент за семь лет президентства — это ничего не значит?

— А этот вопрос — воля отцов Конституции и тех, кто держит ключи к ее изменению. Хозяева изменения: это Федеральное собрание и квалифицированное большинство законодательных органов субъектов Федерации, которые должны одобрить такое изменение квалифицированным большинством. Президент как бы не участвует в этом процессе.

— А если возникнет ситуация, когда Конституционный суд против?

— Такого прецедента не было, как вы знаете, но может встать вопрос о процедуре принятия. Конституционный суд не может диктовать: четыре или семь лет. Он может только, если спор возникает, решить, насколько была соблюдена процедура. Я считаю, что было бы уместно в республике с такой жесткой системой разделения властей, огромными полномочиями президента и жесткими механизмами изменения Конституции задействовать и Конституционный суд, если встает вопрос изменений. Надеюсь, насчет семи лет, я говорю это с долей уверенности, вопрос не встанет.

— Известно, что вы вошли недавно в состав Совета по борьбе с коррупцией. А что вообще имеется в виду, когда речь идет о коррупции, ведь в российском законодательстве нет ее правового определения?

— Действительно, в действующем российском законодательстве такого определения нет. Среди ученых принято считать, что термин «коррупция» происходит от латинского corruptio, который переводится как «порча, совращение, подкуп, упадок». Такой многозначительный перевод в целом и характеризует само явление и с нравственной, и с правовой точек зрения. Но это, безусловно, слишком широкий подход. Сейчас мировое сообщество в конвенциях ООН и Совета Европы выработало четкие юридические критерии определения криминальных проявлений коррупции. Правда, российское право эти положения еще не впитало в себя в полной мере.

— Незаконное обогащение чиновников (увеличение активов, превышающее законные доходы) тоже есть по определению ООН коррупция. В этом случае не кажется ли вам, что слишком много людей придется осудить в России?

— Коррупция стала системным явлением в России, она больна ею. И здесь есть две возможности: или Россия будет бороться с этим явлением, осознавая степень поражения, как глубокую «онкологию». Тогда потребуется «терапия с хирургией». Или будут бороться с коррупционной Россией. Но я бы предостерег от легкомысленного отношения и «радикальных» рецептов в борьбе с коррупцией. Борьба — это орудие, которое само по себе может привести к самым противоположным последствиям. Чтобы, как говорят в народе, медведь, сгоняя со своего хозяина муху, не прикончил его.
Нужен профессионализм, взвешенность и системность, обращение к международно-правовым нормам. Нами не ратифицированы базовые конвенции ООН и Совета Европы по борьбе с коррупцией, принятые несколько лет назад. Возникает вопрос: почему?

— Стержень этих конвенций — это подробно расписанные правила по возвращению активов: как при международном сотрудничестве изымать деньги и имущество — конфисковать их. А у нас конфискация вообще исключена из Уголовного кодекса как вид наказания.

— С точки зрения экспертов, изъятие конфискации из Уголовного кодекса выглядит противоречиво. Об этом говорит большинство ученых, с которыми я встречался. Я не даю конституционную оценку этим явлениям как судья, я не могу это сделать. Я говорю как юрист.

— Мы говорили о неприкосновенности законов, а как же быть с экспертизой их на коррупционность? Если сейчас окажется, что какой-то работающий закон в чем-то коррупционный, вы будете пересматривать его? Какова механика этого дела?

— Плохой закон, на мой взгляд, создает каучуковую норму. В нем отсутствуют достаточная точность, строгость и определенность. Это всегда ведет к произволу. Борьба с коррупцией прежде всего требует такого изменения законодательства, чтобы не было подобных прорех. Но даже если будут самые жесткие законы... Требуется еще нечто другое. Как бы вещество правосознания, культуры.
Я недавно обсуждал с группой ведущих российских ученых, разрабатывающих проблемы борьбы с коррупцией, приоритетные направления этой деятельности. Они правильно ставят вопрос об антикоррупционном воспитании с ранних лет. А что происходит в реальности? Вся система воспитания и образования, начиная с детского сада, школы, лицея, вуза, пронизана взятками, сомнительными поборами, «подарками». Из разговоров родителей, рассказов сверстников уже в сознании детей закрепляются стандарты коррупционного поведения. И если говорить о приоритетах борьбы с коррупцией, то начинать надо, на мой взгляд, именно со сферы образования. Но опять надо подчеркнуть, что эта борьба не должна вылиться в репрессии к нищим учителям и преподавателям вузов. Это тупиковый и крайне вредный подход, который не решит проблемы.

Виктор ЛОШАК