Он достаточно грешен, чтобы стать пастором, и достаточно свят, чтобы быть исповедником
Эймунтас НЕКРОШЮС:
ПАСТЫРЬ И ЕРЕТИК
Если бы я писал рецензию на «Времена года» Донелайтиса - спектакль, представленный на фестивале «Балтийский Дом» в Москве, - я бы сказал, что Эймунтас Некрошюс - Брейгель современного театра. Даже название спектакля напоминает название цикла великого фламандца. Донелайтис - литовский пастор XVIII века. Рукопись его поэмы нашли во время войны под обломками здания после взятия Кенигсберга русскими войсками. С тех пор Донелайтис считался просто музейным экспонатом в истории литературы. Некрошюс оживил его. Он нашел в нем вестника грядущих перемен. Сделал из прусского пастора литовского Гомера.
- Банионис как-то заметил, что не является поклонником вашего театра. Не обидно?
- Я знаю, что он так думает. Поначалу это меня обижало. Я понимаю, что мой театр не привычен для него... Но, честное слово, ветка психологического театра такая толстая... На ней могут многие уместиться. Кому-то мой взгляд на театр может не нравиться. Но это тоже нормально.
- На самом-то деле вы с Банионисом единомышленники.
- То есть?
- Вы совершенно одинаково смотрите на феномен литовского театра, удивляясь страшным «охам», которые издают русские критики.
- Было бы странно, если бы я, глядя в зеркало, стонал от восторга. Мне кажется, что в Латвии, не в Риге, а вот дальше, там действительно интересный театр, так же как и в Эстонии.
- Вы показали москвичам спектакль «Времена года» по поэме Донелайтиса. Автор более чем не театральный. Назидательный учитель, моралист. Может быть, потому, что пастором был. Он вас не утомил?
- Это как Гете во второй части «Фауста»... Говорит про одно, а потом вдруг... скок в другое место. У Донелайтиса так же... Очень сложная поэзия...
- А если отнестись к его тексту, как к Библии?
- Я примерно это и делал... Просто путь от текста к картинке напоминает путь от семечка к дереву. Из слова вылупливается картинка. Донелайтиса переводить - адский труд. Даже литовцы не сразу поймут его текст. Потому что он писал на старолитовском. Надо останавливаться. Думать. Потом заставлять себя читать дальше. А не только образы расшифровывать.
- Священник был из каких мест? Жемайтский?
- Нет. Он литовец был, но прусский. Поэтому его язык очень труден для восприятия. Там нет простых слов. То, что по-русски переводится, к примеру, «весна», в оригинале звучит совсем по-другому - более богато, выпукло.
- Когда вы приезжаете в Москву, вы кого-нибудь из сокурсников встречаете?
- Редко.
- Вы были любимый-нелюбимый ученик Гончарова. Вы помните смерть мастера?
- Я в тот момент за границей был. Вдруг узнал, что его не стало. Хотел послать телеграмму... а на Западе телеграмм не посылают. Факсы есть, а телеграмму послать нельзя.
- Хоть в чем-то они от нас отстали.
- Да, позвонить можно. Без проблем, в любую точку. Но ко гробу звонок не приклеишь.
- Гончаров сильно на вас повлиял?
- Суммируя в целом, можно сказать, что он дал мне очень много. Он очень добрый был. Он никогда, когда видел, что человеку плохо, не делал ему еще хуже.
- И вам в том числе...
- Я про себя не говорю. Хотя у меня был тогда сложный период. Но не в этом дело...
- Просто о ваших взаимоотношениях потом легенды сложили. Рассказывали о «гончаровском троечнике», который стал гением.
- Меня можно не брать в расчет. А вот то, что он, когда человеку было плохо, не добивал его, - важно. Я теперь понимаю, что именно он научил меня той системе видения, которая у меня есть. Да, наверное, он говорил лучше, чем делал... Но как он это говорил... я никогда не забуду. Он был настоящий русский барин...
- Барин?
- Так мне казалось.
- А что это такое?
- Я не знаю... Но это хорошо.
- Простите, вы впервые ставили спектакль в Большом. Для нас - это «священная корова». Вы довольны работой?
- Я не знаю, как я им показался...
- А я не про них спрашиваю... Я про вас. Они вам какими показались?
- На самом деле в опере работать легче, чем в театре. Меньше говорить надо. Там главное - артистам петь правильно. Режиссер - это на третьем или четвертом месте человек. Главный - дирижер.
- Даже в случае с вами?
- А я что? Я ведь даже не знал сначала: соглашаться или нет. Просто был контракт - перенос моей постановки, той, что была во Флоренции поставлена, на сцену Большого. Один в один. Если бы я не согласился, приехал бы мой ассистент и сделал бы все без меня. А я бы ничего не мог изменить. Тогда я решил, что уж лучше я сам сделаю перенос.
- Вам понравились эти ощущения... примадонны... позолота... тяжелый бархат?
- Ну да... Что-то такое опереточное есть в каждом оперном театре.
- Предложениями забросали насчет новых опер?
- Два хороших театра в Европе сделали мне предложения до конца 2006 года поставить. Не знаю, соглашусь ли. Когда меня нет, моей труппы тоже словно нет. Они в простое. А им надо зарабатывать.
- А много приходится играть?
- Мы все время ездим. Вот сейчас поедем в Сингапур. Кажется, мы там уже были один раз.
- Это же Азия? Что они понимают в жизни литовских крестьян?
- Не знаю, но принимают великолепно. Я сам не ожидал. Студенты в основном приходят. Они все знают, перед тем как прийти.
- Даже Донелайтиса?
- Они очень дотошные. Все прочитают. Если идут на Чехова, прочитают Чехова, если на Гамлета, то Шекспира.
- Они хотят все знать... А по большому счету искусство им не нужно.
- Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что искусство вообще мало кому нужно. Все хотят удобного, легкого... А это уже не искусство, даже если люди сидят в театре.
- А деньги...
- А что деньги? Это раньше нам вбрасывали деньги новые литовцы. Сейчас такого нет.
- То есть вы хотите сказать, что даже для Некрошюса жизнь в театре не сахар.
- А она нигде не сахар. А то, что я якобы знаменитый, легче от этого не становится.
У нас республика маленькая. Вот такая. Если ты ушел со скандалом из одного театра, как прийти в другой? Ведь везде будут знать, почему ты ушел из того театра. От шлейфа не избавиться. Двадцать человек, фигурально выражаясь, определяют круг профессиональных людей, все друг друга знают, и если ты из этого круга выпал - тебе больше некуда деться, разве только уехать. Вильнюс, Каунас...
- ...Паневежис.
- Три точки. У нас все непросто. Я мог бы пойти в государственный театр. Но там 250 человек, условно говоря, служат. Как с ними со всеми справиться? Я не сумею. Режиссером быть гораздо проще в опере. Приехал, сказал, и даже неважно, что ты сказал, потому что важно, как певцы спели, если в ноты попали.
- А вы знаете, сколько на вас заработал ваш продюсер?
- В самом начале, как только он появился, мне было любопытно. Хотел узнать, но не смог. Самому интересно было. У меня уже 12 лет один и тот же продюсер, и я так и не знаю, сколько он на мне заработал.
- Вот это профессионал. А что для вас есть понятие тупика в профессии?
- Гамлет. Если поставить Гамлета, тогда уже можно сказать, что ты все сделал. Можно и уйти из театра. Потому что ты ответил на все вопросы к себе и миру. Но это, если ты действительно смог ответить на те вопросы, которые ставит Гамлет.
- Вот и получается замкнутый круг, если поставишь хорошо - тупик, потому что на все вопросы ответил, плохо - тоже тупик, потому что не смог на все вопросы ответить.
- Примерно все так и выглядит.
- Вам не кажется, что театральные люди сделали из Шекспира Библию? Они нашли в нем столько всего, что просто страшно.
- Но в капле дождя отражается весь мир...
- ...но тем не менее капля остается каплей...
- ...которая раздавить может.
Дмитрий МИНЧЕНОК
На фотографиях:
- САГА ДЛЯ ТЕАТРА «ВРЕМЕНА ГОДА» ШЛА В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ ВЕЧЕРОВ ПО ДВА ЧАСА. ЭТО БЫЛ НАСТОЯЩИЙ ФЕСТИВАЛЬНЫЙ МАРАФОН
- В материале использованы фотографии: Михаила ГУТЕРМАНА