Телеведущий, радиожурналист и практикующий виолончелист Артем Варгафтик упорно борется с принудительным уважением, которое должна вызывать классическая музыка. За что и имеет по полной программе. Кое-кто называет его «околомузыкальным сплетником» и «террористом», а то, что он делает на канале «Культура» в программе «Партитуры не горят», — «ерничеством» и «наглым глумлением над святынями»
МУЗЫКА ДЛЯ ЮЗЕРОВ
Компьютерщик за роялем:
«Клавиатура хорошая, удобная.
Только shift ногой нажимать неудобно».
ОРКЕСТР ГНОМИКОВ
В пять лет мальчика протестировали, способности более чем скромные: ритм — 3, память — 3, слух — тоже 3. К тому же руки маленькие и пальцы короткие. Ну куда такого записать, не на скрипку же или фортепиано... Записали, по какой-то извращенной логике, на виолончель, на вырост, что ли? Настоящая драма жизни разразилась в шесть лет. Предки погнали невыдающееся чадо петь. Хор оказался продвинутым, выступать надо было в вельветовых штанишках, жилетке и рубашке с рюшками на груди. Ужас! Там будущий музыкальный террорист получил сразу два прозвища: профессиональное и персональное. Гудошниками обзывали всех, кто не мог воспроизвести высоту звука, не пел — гудел. Лягушатником — за плаксивость: бурными рыданиями надеялся воззвать к совести мучителей и вынудить забрать из ненавистного хора.
В девять лет выяснилось, что у бедолаги-гудошника абсолютный слух, а чтение нот — безумно интересное занятие. Подростки обычно читают какую-нибудь фантастику или приключения, этот всюду ходил с «Инструментоведением для музыкальных училищ». Скоро уже и виолончели показалось мало. По собственному желанию пошел учиться играть на кларнете, который сам же довел до ума, затачивая тростниковые язычки. Самое любимое околомузыкальное развлечение — лепить из пластилина мальчиков-с-пальчиков с музыкальными инструментами. У гномского коллектива был даже свой — в духе времени — девиз: «Духовой оркестр — путь к коллективному творчеству». Это произведение мелкой пластики занимало целую полку серванта, но в итоге растаяло в неравной схватке с жаркой погодой.
Видимо, абсолютный слух помогает учить языки и, главное, с пользой применять их в труде и жизни. Скажем, объясниться с любопытными европейскими полицейскими, которые постоянно пристают с нелепыми расспросами: имеется ли у российской телегруппы разрешение на съемки в Париже, Лондоне или Вене? Разрешения обычно нет, но консенсус достигается без особых затруднений. Во всей красе полиглотские способности могли бы проявиться не в банальной Европе, а где-нибудь на Востоке. В подростковом возрасте, одновременно с лепкой и кларнетом, Артем со страшной силой и всерьез заинтересовался арабским языком. Сначала самоучкой, потом с преподавателем. Подремывавший арабский недавно всплыл под давлением мировой политики. Во время войны в Ираке с некоторым удивлением обнаружил, что без особых усилий читает «бегущую строку» с арабской вязью в нижней части экрана. А во время съемок в Испании, в Альгамбре, в затейливом узоре на квадратной башенке, бывшем минарете, распознал главное изречение ислама: «Ля иляха илля-ллах ва Мухаммадун расулю-ллах» — «Нет никакого божества, кроме Аллаха, и Мухаммад — посланник Аллаха».
ШАФРАН ЗА ПОЛТОРА РУБЛЯ
Способности интригана у практикующего виолончелиста проявились неожиданным образом. Этот кульбит называется «Как попасть на «Эхо» с улицы». В 1993 году случился юбилей легендарного виолончелиста Даниила Борисовича Шафрана. Двадцатидвухлетний студент Гнесинки решил, что 70-летие любимого музыканта должно отметить все прогрессивное человечество. Но человечество не торопилось. Пришлось взять инициативу в свои руки. В казенной будке «Бюро справок» за полтора рубля собственных денег был получен домашний телефон юбиляра. Позвонил, вежливо поинтересовался, не согласится ли Даниил Борисович прийти на «Эхо Москвы». Тот ответил: «Подумаю». Следующий звонок был на радио. Нахальный студент скромно сообщил: могу, мол, предложить хорошего гостя, материалы и записи в ассортименте. «О`кей!» — откликнулось демократичное по тем временам «Эхо». Договорился, встретил, привел, тихо млел во время эфира: пока это была чужая игра. Мало-помалу игра стала своей параллельно с виолончелью.
Высокое искусство как-то стало причиной небольшого скандала. В утреннем субботнем эфире проанонсировал концерт квартета с собственным участием, через пару часов Венедиктову настучали про бессовестную саморекламу. Начальство отчитало, на неделю отстранило от эфира и вычло немного денег. Прямой эфир — скорость стука выше скорости звука. Тем не менее «Эхо Москвы» — единственная запись в трудовой книжке.
Довольно долго в студии «Эха» специально для информационщиков висел громадный плакат с крупно написанной фамилией нового сотрудника и правильным ударением. Поначалу коллеги в приватных разговорах изощрялись как могли: «Варгавич», «Варгавтин», и мало кто отказал себе в удовольствии — «Воргафтик», с выразительным ударением на «о». На самом деле человеку с такой фамилией — самое место в свободных СМИ. Немцы, те сразу ржать начинают, не верят своим ушам: «варгафтик» — правдивый. Это слово из церковного лексикона и буквально означает — воистину!
ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО В ОДНОМ ФЛАКОНЕ
К своему голосу в эфире Артем довольно долго испытывал стойкое отвращение. Зато поклонникам голос казался вполне «радиогеничным», но они почему-то решили, что он принадлежит солидному дядьке лет пятидесяти. Поэтому многие были в шоке, когда впервые увидели вышеозначенного гражданина на экране. Рыжеватый какой-то, курчавый, физиономия ехидная, и, главное, молодой, несерьезный, даром что очки надел. К тому же в «Мерзавце» — первой авторской программе — рассказчик волей режиссера раздвоился. Один Варгафтик все время пил кофе, другой непрерывно курил.
«Человеком из телевизора» стал почти случайно. В 97-м каналу ТВЦ надо было открыться чем-нибудь забойным. Что за история — не важно, главное, чтобы о музыке и без традиционной «ЖЗЛ». Артем предложил на выбор несколько баек из жизни конкретных персонажей. Например, авантюрный трагифарс про одного обаятельного молодого человека. Он приезжал в небольшой город, нанимался дирижером в местный театр, ставил несколько оперных спектаклей, очаровывал публику, становился завсегдатаем в уважаемых домах, занимал у всех вокруг денежки, а через год-полтора исчезал в неизвестном направлении. Потом появлялся в другом городе, и все повторялось. Эта операция проделывалась как минимум четырежды. Наконец до способного юноши добралась налоговая полиция, в затылок дышали разъяренные кредиторы — явственно запахло тюремной баландой. «Немецкий Хлестаков» всерьез испугался и удрал в Париж, куда карающие руки дотянуться были не в состоянии. После пережитого страха он, писавший банальные поделки, начал сочинять настоящую музыку. Когда теленачальники узнали имя героя, сказали: «Вау, то что надо!» Так появился «Мерзавец», программа о Рихарде Вагнере — «крупном жулике, который стал всемирно известным композитором» и «величайшим музыкальным демагогом всех времен и народов».
— Мы не найдем у него «чистого искусства»: ни одной серьезной симфонии, сонаты или, на худой конец, квартета. Музыка красивая безумно, но зачем она написана? Вагнер воздействовал на слушателей по тому же принципу, что и оратор-популист — на толпу. Не важно, что именно кричит, важно, что происходит вброс энергии и мощные ответные волны. Кстати, сам он не воспринимал себя как композитора, замахивался на большее, на создание «всеобщего произведения искусства», после которого все остальное — театр, симфоническая музыка, литература — отомрет за ненужностью. Вагнер умел писать только идеологизированную музыку. Позже, в «Партитурах», я представил его как ловкого манипулятора, работающего с грязными политическими технологиями.
Программы о творце незабвенного «Полета валькирий» спровоцировали жуткие проблемы с некрофильской публикой, считающей, что рядом с именем их кумира должны стоять только два эпитета — «великий» и «гениальный». Попутно этих деятелей культуры посетило озарение, которым они поделились с общественностью: «Варгафтик — причина антисемитизма в России». После этого на канале «Культура» фамилии Вагнера лучше не употреблять...
ЗУБ НА МОЦАРТА
С Вольфгангом Амадеем разбирались в Зальцбурге.
— Все три дня жутко болел зуб, я съел все возможные таблетки и все равно подыхал. А дело было серьезное. Мы решили описать несколько стереотипных версий моцартовой гениальности. Одна из них совершенно фантастическая и, кстати, вполне правдоподобная. До двадцати с лишним лет он писал хорошую, качественную «типовую» музыку. Чудо-ребенок давно вырос, а предъявить особо было нечего. В двадцать пять лет бывшего вундеркинда, занимавшего должность капельмейстера при дворе архиепископа — князя Иеронима Колоредо, уволили. Сам виноват, доигрался, вел себя слишком вызывающе. И не просто уволили — вышибли, спустив с лестницы дворца архиепископа в Зальцбурге в буквальном смысле. На этой самой лестнице мы и снимали часть передачи. Я работал «на автопилоте», но самое важное сказал. Падая, Моцарт хитро треснулся головой о ступени — и в мозгах что-то замкнуло или перемкнуло. После этого резко меняется качество его музыки. Косвенными свидетельствами это подтверждается. А зуб перестал болеть только после того, как уехали из Зальцбурга.
«4:33», ИЛИ «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ»
Самое мучительное занятие в жизни — посещение заграничных магазинов звукозаписи. «Вижу то, на что мне никогда никаких денег не хватит. Приди я туда с миллионом долларов, потом бы пришлось пару баксов у кого-нибудь стрелять». В домашней фонотеке три с хвостиком тысячи дисков, не считая кассет и пластинок. Не так уж много — зато отборные. Коллекционирует современных композиторов — Джона Адамса, Майкла Наймана. Особую нежность вызывает американский минимализм «с его лучезарным идиотизмом».
— Стив Райх — умница и большой оригинал. Одно из первых его экспериментальных произведений — «Музыка для 18 музыкантов» — закольцованная последовательность из одиннадцати аккордов, которые повторяются с небольшими изменениями в течение пятидесяти пяти минут. Мой папа с трудом выдержал три минуты. Сказал, что, когда он в войну в эвакуации тяжело заболел и температура перевалила за тридцать девять, он слышал примерно такие же звуки-глюки. Есть штуки, которые невозможно ни сыграть, ни записать. Классическая шутка про пианиста:
— Что берешь на диплом?
— «4:33» Джона Кейджа.
Пианист выходит к роялю с секундомером, засекает ровно 4 минуты 33 секунды и сидит. Потом выключает секундомер, встает и уходит. Браво! Если чисто сыграть, эффект колоссальный. «4:33» — это такой музыкальный «Черный квадрат». В современной музыке есть масса интеллектуальных игр. Опера-палиндром Пауля Хиндемита «Туда и обратно» идет себе и идет, даже какой-то сюжет развивается. А в какой-то момент, которого вы при всем желании не можете заметить, все — слова и музыка — начинает повторяться строго в обратном порядке. И кончается первым аккордом. Арнольда Шенберга вообще трудно с кем-то и чем-то сравнивать, он все время сам себе противоречит. Представьте себе книжную полку, где рядом стоят Хармс, Лев Толстой (полное собрание сочинений), «Роза мира» Даниила Андреева и сборник одностиший Владимира Петровича Вишневского. Представили? Она вся помещается в десяти тактах Шенберга.
ИНТЕРФЕЙС-ПАРТИТУРА
Любимые композиторы? Тут Артем практикует донжуанский подход: если человек пишет музыку, значит, ее можно пусть не полюбить, но найти в ней что-то интересное и хорошее.
— На душу ложится то, что меньше всего раздражает, напрягает, то, с чем спокойнее и приятнее всего живется. Как правило, это музыка, написанная до всех этих классиков и прочих извращений, — барочная. Музыка, хорошо заточенная под здоровые и нормальные человеческие ощущения. И чтобы играли на жильных струнах кривыми смычками. И исполнитель не самовыражался и не заявлял, что он тоже художник и занимается творчеством.
— Есть такой штамп — «рука гения», как с этим?
— Насчет «руки гения» сомневаюсь. Зато существуют отпечатки пальцев руки гения. Человек пишет музыку, которая четко соответствует всем правилам. Работает, так сказать, в перчатках. День за днем, на заказ и на прокорм. В определенный момент, когда профессиональный самоконтроль хитрым образом отключается или усыпляется, он пропускает какие-то неправильности, неровности, неожиданности. Вот тогда он может наследить! Появляется вероятность, что вы услышите несколько тактов, пару аккордов, связку с этими самыми отпечатками. Но случайность не поставишь на поток, и все попытки обречены.
— Бах с Моцартом, страшно выговорить, гении?
— Они классные, с ними все в полном порядке. От других они отличаются тем, что гениальных отпечатков понаоставляли больше других. Просто они раскручены, они стали мировыми брендами. Со всеми вытекающими последствиями. Могу с лету назвать пяток авторов, которые не хуже Моцарта и Баха, но их никто не знает, не нашлось промоутеров и продюсеров. То, что люди называют вечными ценностями, на самом деле затянувшаяся мода. Мы же не знаем, что будет с Бахом через триста лет — может, его все забудут, как забыли почти сразу после смерти. Музыка, она же для юзеров пишется. Партитура вполне тянет на интерфейс, в принципе вполне дружественный по отношению к пользователю. К сидящему в консерватории продвинутому юзеру с партитурой на коленях можно относиться как к пользователю с руководством по эксплуатации, осваивающему на компьютере новую программу. Отчасти поэтому для меня настоящий кайф — делать работу, которая юзеру не принесет никакой пользы, кроме вреда, дискомфорта, недоумения, раздражения.
— Вред-то в чем?
— Возможно, человек запутается, услышав, что великий не так уж велик, светоч — не очень светел, а классическая музыка не только мотивчик, форте или пьяно, в ней всегда имеются контекст, атмосфера и жизнь. Идея в том, чтобы раскопать, откуда вся эта музыка берется. И показать — от нее можно всерьез и по-настоящему тащиться.
Клариса ПУЛЬСОН