ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ИНДИИ

Странствующих в предгорьях Гималаев писателя Марины Москвиной и художника Леонида Тишкова

ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ИНДИИ

Мы въехали в легендарный гималайский городок Алмора, воспетый Редьярдом Киплингом в романе «Ким», и затормозили на краю бездны. Я первой из нашей экспедиции ступила на эту каменистую землю, и мне показалось, что она ходит под ногами ходуном. Из пропасти прямо на меня накатывали гребни гор, и облака проплывали непонятно уже где: по земным или по небесным дорогам. Голубой горизонт, простиравшийся далеко за горами и лесами, кренился то в одну сторону, то в другую. Пейзажи были не в фокусе. Словом, в Гималаях мне посчастливилось заполучить настоящую морскую болезнь, причем не в самой легкой форме.

У нас автомобиль, шофер Ананда, русскоязычный гид Сатьякама, строгий туристический маршрут. С утра мы собирались отправиться в Ришикеш, где берет начало священная Ганга. Я имела твердое намерение погрузиться в ее «чистейшие на Земле воды», как нам рассказывал, попивая чаек, Сатьякама. Миллионы индийцев купаются в ней, говорил он, в том числе и те, кто надеется излечиться от проказы, пепел умерших развеивают над Гангой, нередко можно увидеть плывущий по реке труп... А люди пьют оттуда сырую воду — и хоть бы хны!..

— Ой, — сказал Леня, — не надо ничего этого рассказывать мне, выпускнику Первого медицинского института имени Сеченова.

— Во всяком случае, — примирительно сказал Сатьякама, — это знаменитое в мировом масштабе святое место, там любили тусоваться Джон Леннон, Джордж Харрисон и другие участники квартета «Битлз».

Однако звездным утром, как только мы сели в машину и повеяло дешевым бензином, стоило парочке-тройке ухабов возникнуть у нас на пути, моя морская болезнь мгновенно дала о себе знать.

Я выкатилась из машины, забрала свой рюкзак и, очертя голову, приготовилась встретить восход первого самостоятельного дня в Гималаях, ибо я решила на время поселиться в Алморе. И Леня был готов составить мне компанию.

Это решение было вполне безответственным. Поскольку мы не очень-то представляли, в какой точке земного шара мы находимся и как отсюда добираться к нам домой — в спальный район Зябликово города Москвы.

— А ладно, — сказал Леня. — Будем решать проблемы по мере их возникновения.

И мы обстоятельно, дюйм за дюймом, принялись любоваться восходом. Восход солнца в Индии — обожаемое зрелище, развлечение, которому нет равных, кайф, молитва, медитация, грандиозное культмассовое мероприятие, ключевой момент физического и духовного возрождения индийского народа, вселенская «Рамаяна», только балбес какой-нибудь, полностью нерадивый человек в состоянии проспать здесь рассвет. Ты просыпаешься, потому что запели птицы, все ожило вокруг и ты тоже ожил, поэтому вставай и любуйся, черт тебя побери, иначе зачем ты явился в этот мир?!!

Клянусь, мы так привыкли в тех краях наблюдать рассвет, что, вернувшись в Москву, я (никакой не жаворонок, а дремучая сова) месяц по инерции просыпалась в пять утра и стояла на кухне у холодного окна, с трепетом ожидая, когда первые лучи солнца коснутся спящего Орехово-Борисова.

— Вы что, действительно решили остаться? — с ужасом спросил Сатьякама. — До Дели далеко! — тревожно предупредил он, использовав старинную поговорку, рассчитанную на многие случаи жизни индийца, в том числе, ой, сколько приключений вас будет ожидать в пути!!!

Мы обняли Сатьякаму, пожали руку Ананде, и все поехали дальше, а мы с Леней зашагали обратно в Алмору. Дул свежий, прохладный ветер. Он доносился к нам с тех высочайших заснеженных пиков, вид на которые щедро и опрометчиво был обещан постояльцам горделивой администрацией крошечного отеля Bеst Himalaeyеn view, где мы остановились. Но даже всемогущая администрация отеля была не в силах предоставить этот вид по первому требованию, поскольку вершины глухо-наглухо закрывали облака.

— Инджоинг? — вдруг понимающе спросил у меня индус, который обогнал нас на повороте.

Для тех, кто не понял, переведу. Он спросил: «Наслаждаешься, радуешься?» Подобный вопрос может прозвучать только в Индии. За что я ее и люблю.

При этом он жевал сосновую палочку, так они утром чистят зубы.

СНЕЖНЫЙ АНГЕЛ

Еще до поездки в Индию Леня на Урале снял фильм «Снежный ангел» с собой в главной роли. Сюжет такой: человек в черной цигейковой шапке, в валенках, в телогрейке привязал к спине крылья и буквально по пояс в снегу поднимается на гору Кукан; метель, пурга, он стоит на вершине, обозревая простор, потом начинает топтаться, раскачивать крыльями... и отрывается от земли.

Дальше мы видим, как он идет внизу под горой. В валенках, с крыльями шагает непонятно куда, пока не превращается в точку и не исчезает из виду.

— Я что хотел? Забраться на гору, прыгнуть с матерчатыми крыльями и полететь, — говорил он, — а ничего не вышло. Надо взойти повыше. Может быть, в этом дело? А где повыше? В Гималаях.

— Понимаешь, — бормотал он возбужденно, поднимаясь от высокогорного индусского храма Касар Дэви вверх по скалистой тропе среди сосен, на ходу нацепляя ангельские крылья, — на Урале все это казалось каким-то безумием, а в Гималаях получается целая философия.

Мы оказались на вершине высокого перевала. Вдаль за горизонт уходили выжженные солнцем холмы, а прямо перед нами в немереных и бездонных глубинах все же открывалась изумрудная долина.

Леня стал внимательно обследовать натуру, подыскивать подходящий пейзаж и внушительный отрог, откуда он мог бы живописно сорваться и полететь над горами, но под этим самым отрогом виделась ему незаметная для стороннего глаза приступочка. Мало ли, вдруг опять что-нибудь не получится?..

А я легла на камень животом, на раскаленный каменный валунище над обрывом, подползла к его краю и свесила голову в пропасть. Неописуемая картина предстала мне: в белой дымке умопомрачительных размеров раскинулся подо мной громадный кусок земного шара, поистине планетарного масштаба. Свет был слишком ярок, один только свет, не отбрасывающий тени. Я переживала пространство, лишенное знакомых границ. Это было редкое для меня состояние абсолютного внимания, поэтому краем глаза я определила, что мой Леня облюбовал-таки отрог с приступочкой и тоже застыл на нем с крыльями за спиной, сумрачно обозревая землю, как делал обычно Демон из поэмы Лермонтова про царицу Тамару.

Вдруг на безлюдном перевале, куда, казалось, ДО нас никогда не ступала нога человека, раздался незнакомый голос:

— Сэр! Вы не разменяете тысячу рупий?

Мы вздрогнули и обернулись.

Из лесу к нам приближался высокий плотный индус в темном пиджаке, в плисовых штанах и ботинках, что удивительно: мало кто из туземных жителей в Гималаях среди бела дня расхаживает в ботинках. И такая хмурая у него физиономия! Глазки маленькие, колючие, рожа черная и лихие разбойничьи усы.

А мы с Леней как раз побаивались разбойников. Нас предупредили, что под небом Индии, на севере в горах, существуют племена, целиком состоящие из жуликов и аферистов. Их называют дайкоты. Одни практикуют мелкие кражи, другие — серьезные грабежи. Но, говорят, и те, и те в принципе стараются не прибегать к насилию, предпочитая чистой воды мошенничество, секретам которого старики за определенную долю награбленного учат молодежь, как это водится во всех уважаемых трудовых династиях нашей планеты.

Леня говорит:

— У нас нет таких денег.

А он:

— Да вы посмотрите, может, найдется.

Леня говорит:

— Ничего у меня не найдется.

Стали препираться. Тут Леня присмотрелся повнимательнее, и вдруг эта тысяча ему, видимо, показалась поддельной.

— Побойтесь Шиву! — сказал Леня. — Кто ж так рисует рупии? Тяп-ляп! Я на вас удивляюсь. Деньги надо рисовать тщательно, тонкой кисточкой на специальной бумаге с водяными знаками.

Тот аж весь вспыхнул от этих слов. Ну, думаю, привет, сейчас он нам задаст. Уж больно с туземцами невыгодно конфликтовать на их территории. Но он только надулся и глядел исподлобья очень обиженно.

А Леня повернулся и пошел. В шапочке соломенной, с крыльями. Тот видит, что крылья у него на ветру развеваются, воскликнул: «Хай-май!» Что означает три вещи: «Ах!», «Увы!» и «Ой!». С этими словами он незаметно исчез, будто растворился.

Мы установили камеру на штатив и приступили к съемкам.

— Мотор! — скомандовал Леня.

Я нажала на кнопку.

Леня начал раскачиваться, медленно склоняясь вперед, весь собрался, сосредоточился и, очертя голову, кинулся с отрога. Как гордый аэроплан полетел он, раскинув руки, взмахнув крылами, прямо на заблаговременно облюбованную приступочку и совершил там удачную посадку. Но этого в фильме не видно. Наоборот, создано полное ощущение, что ангел ухнулся в жуткую пропасть.

Я сделала бы еще один дубль полета, но за ближними холмами среди бела дня — со дна пропасти и выше неба — сгустилась странная черная стена, которая стремительно двигалась в нашу сторону. То ли это был смерч, то ли ураган — непонятно. Мы думали, град начнется, буря, полетят деревья многовековые, вывороченные с корнями...

Леня резко рванул вперед, а у меня шнурок развязался. Наклонилась я завязать шнурок и вдруг между собственными коленками увидела... снежные вершины. Я обернулась и не поверила своим глазам: черная стена развеялась, тучи уплыли, и вот они — ...о, горы и горные снега!.. Я закричала: «Леня! Леня!..» — и мы с ним кинулись к этим снегам. Хотя они были далеки от нас как никогда, но мы чуть ли не бежали к ним, главное, такое впечатление, что и горы наплывают на нас, движутся навстречу.

Выше всех вершина Нандадеви. Справа Нандакот — белоснежная подушка богини Парвати, жены Шивы и дочери Гималаев. Больше я никого из них не знала по имени. Только гордость распирала меня, радость в чистом виде от того, что и мне позволили, пусть раз в жизни, своими глазами увидеть такое чудо.

А Леня и тут бежит впереди, ангельские крылья на спину набрасывает.

— Снимай, — кричит, — меня скорее! Дубль первый: Снежный ангел стремится к увенчанным снежными шапками Гималаям искать освобождения от иллюзий. На фоне Нандадеви получится неплохой «планчик»!..

Одним словом, понятно, когда мы остановились. Мы остановились, когда погасли последние лучи солнца и наступила кромешная темнота. Только снежные пики светились среди звезд. Но нам было совсем в другую сторону.

К счастью, из-за поворота вынырнул маленький разболтанный джип. Желтые фары медленно прорезали тьму. Единственная за весь вечер машина, которая ехала в город, битком набитая молчаливыми индусами.

В гостинице, почти засыпая, я спросила у Лени:

— А что, действительно у того типа была фальшивая купюра?

— Не фальшивая, а отмененная, — отвечает Леня. — Он старую тысячу сохранил после денежной реформы. Она другого цвета и другого формата. Если бы я был американцем или немцем, я бы купился. А я-то русский, я сразу смекнул, что это просто дореформенные деньги. Не на того напал, усатый! Хотел у меня тыщу рупий старых разменять и зажить, как падишах.

— Зачем же ты сказал, что он фальшивомонетчик?

— Это был дзэнский ход! — царственно произнес Леня. — Я решил его потрясти этим обвинением, чтоб он понял, как низко он пал... И просветлился.

— Вряд ли он просветлился, — говорю я.

— Просто он еще не готов, — отвечает Леня. — Или я не слишком категоричен. Надо было, знаешь, что сделать? Взять его тысячу рупий, порвать на кусочки, вернуть и сказать: «Вот, я разменял на мелкие купюры». Но, боюсь, тут наше путешествие и окончилось бы. Даже крылья бы не помогли.

РАМА-ЛИЛА

Вообще мы здесь комфортабельно устроились: номер люкс, это значит у нас есть окно с видом на затянутые облаками горы, умывальник с холодной водой и собственный туалет, причем не простой, а многофункциональный.

В туалете у нас жил таракан. Мы сначала хотели отправить его к праотцам, но Леня в Индии проникся местной философией и предложил отнестись к нему с пониманием. Он был один, мы его узнавали в лицо и нарекли Модестом, что означает по-гречески «скромный».

Алмора нам стала как родная. Мы погрузились в ее средневековую атмосферу, ходили уже со всеми здоровались и спрашивали: How are you? Мы даже угодили на празднование жизни божественного Рамы — Рама-Лилу — и несколько часов, затаив дыхание, просидели у ног чтеца в накуренной обстановке плечом к плечу с обитателями Алморы, слушая на незнакомом наречии полноводную эпопею о битвах Рамы с ужасными демонами-ракшасами.

Потрясенные, мы вернулись в Best Himalayen view. Я даже подумала, засыпая: а неплохо бы тут застать продолжение Рама-Лилы — праздник огней Дивали. Ночью у каждого дома выставят зажженные терракотовые лампы — во мгле освещать дорогу домой Раме и его прекрасной Сите. Дети, старики, мы с Леней (это мне уже снится) возжигаем бенгальские огни, и бесчисленные горящие лампады плывут по течению реки...

Вдруг раз! — огни потухли. Неясная тревога пробудила меня. Я открыла глаза и обнаружила, что по одеялу, буквально строем, ползут черные насекомые.

Я вскакиваю, зажигаю свет и вижу полчища клопов! Везде — на простынях, подушках, у нас на вещах, на столе, на стене... А с потолка на кровать они просто валятся гроздьями! Мы окружены их несметной ратью. Причем всех возрастов — и старые, и молодые: «О! О! Белые приехали!!!»

Леня сразу надел свою новую индийскую шапку, шапку кшатрия, неумолимого воина, погрузился на миг в себя и стоит со сжатыми кулаками — весь красный — стратегию разрабатывает. Собрался с силами, с мыслью и как пошел наносить клопам могучие удары! Завязалась жестокая битва. Клопы тоже не сдавались, неистовые и кровожадные, как ракшасы. Но Леня был непоколебим, круша их с неугасимой яростью.

Я кричу:

— Дай мне блокнот! Я запишу этот эпизод во всех подробностях!

— На! — сказал Леня. — Пиши: «Ночью напали клопы и давай нас кусать. Но и мы тоже оказались не лыком шиты, стали их давить, ловить и всячески гнобить!»

— Лень, — я спросила интеллигентно. — А это именно клопы, а не вши?

— Когда на тебя нападут вши, — отвечал он, — я сразу их узнаю!

— Ты что, — спрашиваю с большим уважением, — способен вот так сходу отличить вошь от клопа?

— Да, — ответил он доблестно.

Многим удалось унести ноги, попрятавшись по углам и щелям. Лишь единственный клоп оставался недосягаем — на потолке.

— Этот клоп нам не страшен, — заметил Леня. — Он в жуткой панике. «Мать честная! — думает. — Раскрыли наш заговор!!!»

Мы же (битва с клопами развернулась в четыре утра!), стремительно перетряхнув рюкзаки («Она еще хотела покупать свитера из шерсти яка! И одеяния времен Киплинга!..»), кинулись прочь из отеля, не позабыв, конечно, проститься с Модестом. Он как раз вздумал было прогуляться по трубе, приметил нас и скромно вернулся в угол, всем своим видом говоря: «Не трогайте меня, я таракан, а не клоп. Мне мало надо: краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака».

Заспанный администратор все же спросил, довольны ли мы пребыванием в отеле? Я вполне приветливо ответила, что к администрации гостиницы у нас нет никаких претензий.

В рассветных сумерках мы вышли на большую дорогу. Леня остановил старый джип без окон, без дверей, устроился рядом с водителем и на полном ходу развернул карту горной Индии.

ОМ НАМА ШИВАЙЯ!

Раникхет повыше, чем Алмора, поближе к заснеженным вершинам. Он зеленее, ярче, сочнее, повсюду высятся громадные голубые длиннохвойные гималайские сосны. А народ веселый, расслабленный... Хотя мы прибыли всего на несколько дней, а выглядели куда более оседлыми, весомыми, серьезно относящимися к жизни рядом с этой искрометной братией. Казалось, чуть что — они вспорхнут и разлетятся, как бабочки.

Однако в ярмарочном водовороте улиц Раникхета нам встретилась еще более основательная пара немцев из Мюнхена, мы с Леней являли саму беззаботность по сравнению с ними. Ну я и спросила у них, чтобы завязать разговор: «Где можно поесть без особого риска для жизни?»

— Тут??? — в ужасе переспросили они хором. — НИГДЕ!

— А как же вы? — мы очень удивились.

— У нас в ашраме, — ответила девушка, — трехразовое питание. Мы с Томасом впервые вышли из ашрама погулять, — то-то они так испуганно продвигались в гудящей толпе экзальтированных жителей Раникхета.

— А кто у вас там главный? — заинтересовался Леня.

Короче, эти ребята (Сусанна и Томас, она художница, он режиссер телевидения) приехали в ашрам Гималайского Учителя Бабаджи, материя которого сгорела, вбирая в себя нечистоты этого мира.

Леня же Тишков, выпускник Московского медицинского института имени Сеченова, отвечал: «Не может быть! Наверняка тут всему виной какая-то инфекция. Что-то с печенью или с обменом веществ. Это ж Индия! Нужно быть предельно бдительным».

— Такого, — с горечью говорил он, — Бабу потеряли! На портрете, такой симпатичный, в свитере, похож на карикатуриста Олега Теслера.

Говорят, Бабаджи не страдал от голода и жажды, но с благодарностью принимал фрукты, молоко или воду. Его экскременты не давали никакого запаха и распадались очень быстро. Приятный запах мускуса распространялся всюду вокруг него...

Еда, правда, в ашраме хорошая, зато питаться подваливают со всей округи! Кого тут только нет — все босые, больные, бедные... Пропащие для этого мира, прокопченные, поросшие волосами аскеты подтягиваются из лесов и, почесываясь, усаживаются кушать рядом с Томасом.

Мы купили на память три фотографии: Бабаджи, юный и отрешенный, погруженный в медитацию; отдельно — его лотосоподобные стопы и третья — тапочки Бабаджи в солнечном ореоле. А также открытку с его картиной «Три белые горы».

Картины Бабаджи из Хайдакхана Лене Тишкову очень понравились.

— Хороший какой художник, — поражался Леня. — И тоже, как я, видимо, нигде не учился рисовать. Когда ему учиться? Ведь надо было постоянно всю эту «дискотеку» на путь наставлять!..

Расставались-обнимались, на другой день договорились встретиться, но не увиделись.

Мы увидели немецкого режиссера Томаса спустя несколько дней, уставшим от песен, в глубокой депрессии. Он мрачно шагал по центральной улице Раникхета, и если раньше в его голове роились какие-то соображения отбросить славу и выгоду этой жизни, свести свое беспокойство к минимуму и передать себя в руки Бесконечного, теперь по его решительному виду было ясно, что он твердо решил утонуть в круговороте повседневности.

Бедная Сусанна (он нам рассказал) попыталась его образумить, воскликнув:

— Ну тебе же нравилось все это?!

Томас ответил ей без колебаний:

— Нравилось-нравилось, а теперь разонравилось!

Пробыв неделю в ашраме, Том стал отъявленным материалистом и прямолинейным атеистом. Да еще у Томаса кончились наличные. Первое, что он вскричал, увидев нас: «Я уже сутки без денег!..»

Ну мы решили помочь Томасу в Раникхете отыскать банк — хоть деньги снять со счета. Такой он вид приобрел тут, не внушающий доверия. Что значит привычка к наезженной колее. Он жаловался нам, жаловался, чуть не плакал!

Над каким-то проломом в стене мы увидели надпись BANK и проникли туда со всеми предосторожностями. В окошечке за стеклом сидел индус в чалме с полуприкрытыми глазами. Томас вежливо протянул ему свою кредитную карточку. Тот взял ее, повертел в руках, вернул и спрашивает:

— А что это такое?

Леня отвечает ему, шутя:

— Это? Медиатор, чтобы играть на ситаре!

Другого банка мы не нашли.

— И как мне быть? — развел руками Томас.

Леня предложил Тому скромную субсидию.

— А! — тот махнул рукой. — Билет обратный у меня в кармане, за проживание уплачено, буду жить, как при коммунизме.

Все тяготы духовных исканий легли Томасу на плечи, когда он отправился к себе, как Леня говорит, «в санаторий». Черный дурацкий хитон, ни рупии в кармане, до возвращения домой — вечность, сейчас придет, усядется по-турецки, откроет тетрадку и будет петь песню Бабаджи, глотая слезы.

А на обочинах сосны, сосны, закат, и сквозь стволы — пронизывающее свечение, когда каждая пылинка видна, как она дрожит в луче. Неожиданно в ярком сиянии стали проступать очертания человеческой фигуры. Дивный запах ладана или мирры, нет, явный аромат мускуса распространился по всей округе, когда, сверкая величием и славой, был воздвигнут Его телесный храм. Существо неизмеримого и нераздельного мира, древний и вечно юный Учитель шел рядом с Томасом неслышными шагами, почти не касаясь земли.

И мы с Леней долго смотрели им вслед, пока они не исчезли за поворотом.