БИГ БЕНЦ

Тех «мерседесов» уже нет. Сегодняшние машины стали другими — они более комфортные, более безопасные. Но они — вещи. Вещь никто не реставрирует, не сохраняет как символ, не влюбляется в нее

БИГ БЕНЦ

Семидесятые были не очень красивым временем. Машины, здания, предметы быта — все в ту эпоху получалось каким-то квадратным, неестественным. Поэтому модели, которые представил тогда публике «Мерседес», казались не соответствующими времени. Их за это много ругали. И даже не любили. Это потом выяснилось, в чем дело. Они были просто вне времени, эти машины.

До сих пор мне не вполне понятно, кто их создавал. Но я догадываюсь. Великие шестидесятые тогда уже прошли, а великие шестидесятники остались. Наверное, их дизайн рисовали те, кто курил лет десять назад марихуану, а теперь стал взрослее, остепенился, но не перестал от этого чувствовать красоту. Хотя, может быть, я глубоко ошибаюсь. Но посмотрите на эти линии заднего крыла — такое мог нарисовать только хороший человек...

Как им удалось сделать такое? Не знаю. Я лазил под машину, смотрел, трогал руками: подвеска как подвеска. Рычаги, пружины, амортизаторы. Но почему сотни (не вру, действительно сотни), садясь за руль, влюбляются в эти машины на всю жизнь? «Это лучшая машина из всех, которыми я управлял когда-либо». А «всех» обычно десятка два разных марок, от «ауди» до «лексуса». Но они, правда, ездят, как не ездила никакая другая машина на свете. И не будет, видимо, ездить после. Не лучше и не хуже, а просто по-другому. Кто-то за это «по-другому» готов чуть ли не душу дьяволу заложить.

Ведь и сам «мерседес» был совсем не таким, как сегодня. В семидесятые еще не было ни «широких», ни «лексусов», ни прочих машин, которые сегодня значат престиж и достаток. Это потом, в лихие 90-е, появились и «новые русские», и 140-е кузова в немыслимых количествах: любой из них, вне зависимости от того, что было у него под капотом, величался «шестисотым». А тогда просто не из чего выбирать: были «роллс-ройс» (тогда еще настоящий, не купленный BMW). Были «линкольн» и «кадиллак», но где-то так далеко, что казалось, почти на Марсе. И был Mercedes. Все.

Тех «мерседесов» уже нет. Сегодняшние машины стали другими — они более комфортные, более безопасные. Но они — вещи. Вещь никто не реставрирует, не сохраняет как символ, не влюбляется в нее. Когда ей приходит черед, вещь просто выбрасывают. Поэтому автомобили, хотя и стали лучше, стали хуже. Никто не делает их с расчетом на 1 000 000 километров пробега (для дизельного «мерса» и это не предел, если масло менять вовремя). Остапу не нужна вечная игла для примуса, он не собирается жить вечно...

Сегодня старый «мерседес» на дороге — предмет не восхищения, а скорее жалости: годы берут свое, и машины для «читов» стоят нынче дешевле той самой «шестерки», о которой мечтало полстраны. В столице меньше десятка тех машин, чье состояние достойно уважения. Их стоимость давно не рыночная категория: не так давно «мерседес» Арама Хачатуряна, шикарный W108 цвета морской волны, продавался за $20 тысяч. Говорят, что бежевая кожа у него в салоне выглядела так, будто на нее никто никогда не садился. Берегут эти машины совсем не те люди, что ездили на них 20 лет назад. В семидесятые большинство из них ходили пешком. Сегодня для них это машины из сказки. Я и сам один из таких.

Я помню, все помню... Тогда друг впервые рассказал мне, что ему в наследство достался «мерседес» — практически новый, лет 20, не больше... Его бывший хозяин, большой чиновник по газовым делам, так толком и не попользовался им — все время была персональная машина. Теперь он умер, детям же отцовский аппарат оказался ни к чему. Друг вспоминал, как они страгивали машину, у которой давно прикипели колодки к дискам. Он любил, да и сейчас любит всякий антиквариат, больше похожий на рухлядь. «Это тот самый, на котором Паулюс приехал подписывать капитуляцию Шестой армии?» — усмехался я. Тогда мы с машиной еще не виделись.

А потом — это было, кажется, в феврале — я наконец встретил свой будущий «мерседес». Был вечер, я помню, снег и слякоть. Он был весь покрыт грязью и в свете фонаря казался даже старше. Но я только смог подумать: «Вот это красавец...» А друг только посмеивался рядом в свои черные усы. И когда я оказался наконец за рулем, вдохнул всю эту кожу и хром, мне не захотелось выдыхать. А потом мы впервые тронулись с места — плавно и нежно, как скорый поезд от Ленинградского вокзала. И я погиб навсегда.

Друг что-то говорил с заднего сиденья, рассказывал про кнопочки и рычажки в салоне, говорил, как он может разгоняться (почти 10 секунд до сотни — неплохо!). Но я уже ничего не слушал, а просто балдел. Это была машина моей мечты: она двигалась так, как хотелось, она поворачивала так, как хотелось, сидеть на ее сиденьях было так, как давно мечталось. А как она выглядела, бог мой! Через час после первой встречи мы поехали на мойку, и под февральской грязью оказался сверкающий, с иголочки серебристый кузов. На вид ему можно было дать от силы пару лет. В багажнике к запаске крепилась еще заводская бирка, а документы лежали в том самом конверте, в котором их забрали из автохауса 25 лет назад. А в салоне настоящий Becker семьдесят забытого года играл что-то из легкого джаза. И когда пришла пора прощаться, я смог сказать другу только одно: «Продай...»

Друг раздумывал почти полгода, а я все это время бредил. Искал в интернете картинки с изображением моего красавца. Выяснял потрясающие подробности: оказывается, таких машин было сделано всего около 5 тысяч штук, а эта — 919-я по счету. Страдивари умудрился за свою жизнь настрогать полторы тысячи скрипок, почти все из них целы. Сколько осталось таких машин? Я рассказывал всем, кто попадался мне на глаза, что на свете есть такой прекрасный «мерседес» и я от него без ума. Первым не выдержал друг — все равно машина по большей части стояла. И вручил мне ключи со словами: «Пока катайся так».

И я катался, наслаждаясь каждой минутой общения с автомобилем. Мыл после каждого дождика, пылесосил и натирал полиролями, еще чужого. Полюбил его замечательный, спокойный нрав. «Хозяин! — как бы шептала машина мне на ушко чуть слышно, но очень уверенно. — Я могу ездить хоть 200 — во мне хватает «дури». Могу почти всегда быть первой со светофора — из десяти секунд и сегодня «выезжают» совсем немногие. Но зачем? Ты за рулем «мерседеса», поэтому ты УЖЕ лучший, даже если стои'шь. Ты все уже всем доказал, пусть соревнуются между собой хозяева «восьмерок». А мы, хозяин, лучше поедем не больше 80...» Он был старше, солиднее и опытнее, чем я. Не я им управлял, а он позволял вести себя. Поэтому я прислушивался к этому шепоту...

Мне нравилась даже туповатая по нынешним меркам автоматическая коробка — не тупостью от нее веяло, а какой-то основательностью. А двигатель, вытянувшийся почти на два метра в длину и чем-то тихо шелестящий там, внутри? А этот знаменитый мерседесовский «чпок», когда закрываешь дверь? Мне не хотелось вылезать из машины, когда я приезжал домой. И, бывало, я ехал кататься дальше. Просто «для души». Иногда нам приходилось ненадолго прощаться, и я говорил ему, как женщине: «Дружище, уходи ко мне. Со мной тебе будет лучше...» Через малое время он решился. И кто сможет теперь нас разлучить?

Мало кто понимает эту страсть. Да, у меня очень старая машина. Но и сейчас «мерседес» совершенно адекватен на дороге. Чуть-чуть скиньте на возраст и приглядитесь повнимательнее: аэродинамика? Все равно лучше, чем у «Волги», а ездить на этой машине больше 140 в час нет особого смысла. Нет подушек безопасности? Дай бог, чтобы не понадобились никогда. Расход топлива? Да, на четверть больше, чем у современных машин — бывает и 15 литров по городу, особенно если включен кондиционер. Но он придуман с любовью, сделан с любовью и дарит любовь. А ее нельзя мерить в метрических единицах.

Эпоха семидесятых все дальше, мы все чаще думаем о них: да, вот было время... Поверьте, пройдет еще лет десять, и то, что это лучшая машина в мире, никому не нужно будет доказывать.

Дмитрий НАЗАРОВ