Красочные сны на сцене
КАРАБАС - БАРТАБАС
Как сжать мир до размеров одного города с гордым именем Москва? Как увидеть все шедевры сцены за два месяца? Ответ на эти гипотетические вопросы знают устроители V Международного театрального фестиваля им. А.П. Чехова. Немного юмора, три пуда удивления, две минуты размышлений, щепотка скуки — и вы получите рецепт театрального марафона длиной в два месяца. С одной стороны, марафон, с другой — феерическая коррида, в которой в роли разъяренного быка — зритель, а в роли укротителей матадоров — мастеровитые деятели театра из ста стран мира
Легкое и непринужденное вязание буддийских кружев. Дрессированные гуси в качестве десерта. Живые картины вместо скучного зрелища. Вот что такое козырная карта современного театра по имени Бартабас.
Если вам некуда деть свои ноги — вденьте их в стремена. Это девиз Бартабаса (цыгана из самого сердца Парижа), который он не устает повторять зрителю. «Пусть все будет как будет» — это второй девиз, которому его научили буддийские монахи. Проповедуя все цыганское, Бартабас давно стал перебежчиком в лагерь буддистов. Там ему нравится. Напевные мантры: «Оум, оум, оум» — кружат ему голову, у зрителя едет крыша. Все, что он делает, настояно на бабушкином варенье, в том смысле, что это раздобыто им из сундуков чужой памяти — народов, с которыми его цыганские гены наверняка смешивались. В общем, цирковой цыган Бартабас, разъезжающий по всему свету в кибитках с лошадьми, стал Карабас-Бартабас Буддийский.
Тибетский шатер похож на маковку православного купола — неосознанный привет Бартабаса православию. И молчаливый всадник (в начале представления) — сам Бартабас, нарезающий круги по арене шапито под медитативное «оум». Хор, который он выбрал в качестве свидетелей своей личной трагедии, состоит из буддийских монахов, похищенных им из Тибета.
Монахи — это отдельное блюдо. Они разные — толстые и красивые, их лица похожи на буддийские луны, высушенные и старые — как из подбора театрального реквизита. Зритель рядом с ними кайфует. Кто-то даже пробует покурить косячок.
Собственно, совершенно неважно, в каком порядке появляются кони. Их ноги, похожие на вязальные спицы, вязнут в песке манежа и путаных представлениях Бартабаса — как всякого европейца — о буддизме. Тибетские монахи сидят с закрытыми глазами и выдувают мехами своих легких загадочное «оум». Рядом с ними хочется спать. Я думаю: а что, если старушка, сидящая передо мной в медитативном отрубе, упадет со своего стула? Засчитают ли это как производственную травму? Она заплатила нехилые семьсот рублей, пришла смотреть коней, а ее посадили рядом с медитирующими монахами с закрытыми глазами — и она проспала зрелище. Считается ли это нарушением законодательства о просмотре цирковых зрелищ?
В Париже Бартабас — это цирк. В России — новый вид театра. Ну и ладно.
Один из монахов дует в трехметровую буддийскую трубу, другой изящными изогнутыми палочками стучит в барабан, третий целуется с тарелками. Издали они похожи на металлические губы, которые он периодически подносит друг к другу. Полный улет.
Моя жена Оля спрашивает меня: зачем он раздевается? Не монах, нет. А зритель, спустившийся откуда-то с верхних рядов шапито. Я вижу мужика в цивильном, который выходит к манежу и снимает с себя штаны. Опять эти французские штуки. До нижнего белья не доходит. Мужик выворачивает наизнанку пиджак, штаны. Изнутри они подбиты мехом дикой белки. Так это актер! Он надевает их на себя и превращается в старорежимного гунна из школьного учебника. Дан старт. Смешались люди, кони, ветер. Все мчатся по арене. Бег по кругу на высыхание. Эту игру придумала еще Алиса из страны чудес. «Дернуть за ухо», как говаривал мой любимый Никита Хрущев. Публика размазала лица в улыбках. На кого-то бешеная скачка подействовала лучше косяка. Бабки рядом со мной сидят, обратив ладони вверх, — ловят энергетический кайф. Люди подготовились к зрелищу.
А на закуску — парад дрессированных гусей. Парад — это слабо сказано. Это маленькое напряженное зрелище гогочущих над вами существ. Их что-то около трех десятков, и все они вооружены короткими гогочущими звуками. И все похожи на длинных страусов. Оптический обман. Они ходят за одиноким всадником. Не то юноша, не то девушка. Сквозь дым благовоний, которым Бартабас замутил воздух, трудно разглядеть лица. Да и потом, все действие происходит в полутьме. Как в опочивальне.
Манеж похож на одно обнаженное женское плечо, а гуси — на белоснежное боа, которое жестокая рука любовника сдирает со слабого плеча. Привет от Игоря Северянина. Академический такой привет. И еще от Тулуз-Лотрека.
Совсем не академическое зрелище.
Потом все всадники падают в песок и спят глубоким детским сном. Из дыр в манеже выглядывают щупальца прожекторов, за которыми спрятаны видеопроекторы, — противовес буддийскому отрицанию прогресса. Они направлены на шатер, который опускается на манеж, словно импровизированная ширма. Виды Тибета ползут по экрану. Толпы жадных и нищих тибетцев бредут по склонам Гималайских гор. Бабка рядом со мной стонет от кайфа. Я думаю: вот она, сила искусства.
Финал. Аплодисменты, как просеянные сквозь крупное сито овсяные хлопья: жирные и редкие. Гуси на поклон не выходят. А жаль. Они самые достойные. Белые и нежные, как женские плечи. Хочется еще.
* * *
Я подхожу к старому пожилому монаху. Он за два метра замечает меня и начинает улыбаться, демонстрируя неровные желтые зубы. Курит, что ли? С начала действия он привлекал мое внимание. Сперва своей круглой шапкой, похожей на шлем римского легионера, украшенный жесткой щеткой перьев. Потом тем, что откровенно спал и одновременно дудел в рожок. Потом тем, что сменил шлем римского воина на квадратную шапочку оксфордского профессора. Потом тем, что извлек из грудной клетки медитативный крик: «оум». И, наконец, тем, что он мне улыбнулся.
— Это было здорово... — начинаю я.
Он протягивает мне руку.
— Вы откуда?
— Из Тибета.
— Из монастыря? — делано удивляюсь я. Хотя откуда на нем оранжевое монашеское одеяние профессионального работника духовного поиска?
— Да, да, — снова улыбается он.
— Скажите, вы действительно спите во время представления?
— Мы медитируем, — отвечает он с улыбкой. — Немного звуков, немного правильного дыхания — и радость приходит сама. А все, что нужно, вы видите сами.
— Вы гипнотизер?
Он не понимает моего вопроса. Значит, никогда не бывал в балаганном цирке, который ездил во времена моего детства по бескрайним просторам советских городов.
— Почему вы все время улыбаетесь?
— Улыбаюсь? — монах улыбается еще шире. — Я не улыбаюсь. Я просто отражаю ваше внутреннее ощущение.
Слова диалога стремительно заканчиваются в моем сознании. В самом деле какие вопросы?
— Но разве это не профанация — вам, монаху, сидеть в цирке и аккомпанировать зрелищу, — спрашиваю я, подразумевая, что русские монахи не стали бы этого делать.
— Это все очень правильно, мы рады, что мы это делаем. — Монах показывает одним желтым длинным пальцем на сцену.
Я понимаю, что он имеет в виду. Их медитативное «оум», в которое они вкладывают все свои силы, — залог успеха. Он дурманит рациональный мозг европейца. Они выжимают из него соки неверия. Остаются вера, и белые гуси, и оранжевые одеяния буддийских монахов.
Дмитрий МИНЧЕНОК