КРУГОСВЕТКА-1898

13/25 IV 1898 Г. НА САУТГЕМПТОНСКОМ РЕЙДЕ

КРУГОСВЕТКА-1898

Подглядывать в чужие дневники нехорошо. Но из каждого правила бывают исключения. И если чей-то дневник являет собой несомненную историческую и культурную ценность, если он интересен, если он хорошо написан, то почему бы не взглянуть и не пережить вместе с его автором несколько уже прожитых дней. В 1898 году 25-летний сын известного московского купца, миллионера, поставщика Двора Его Императорского Величества Петра Павловича Сорокоумовского, Николай Петрович отправился в кругосветное путешествие. На всем его протяжении он вел «Дневник моей кругосветной поездки». Сегодня наш журнал открывает новый проект — «Кругосветка-1898». Мы проследим за путешествием молодого человека день в день, вместе с ним побываем в Индии, Японии, США, пересечем на пароходе Индийский океан и Атлантику, прокатимся на паровозе по Североамериканским Соединенным Штатам, побываем во множестве интереснейших мест. Будем мечтать и рассуждать, влюбляться и грустить, жить и умирать. Дневники публикуются впервые. Редакции их любезно предоставила внучка Николая Петровича, заслуженная артистка России, арфистка Мария Александровна Сорокоумовская.

Вот уже пятый день как я выехал на пароходе северогерманского Ллойда «Саксония» из Бремена, взяв билет на кругосветную поездку. План большой, но громадность его совершенно забывается при том комфорте и удобствах, которыми вы окружены.

Мы вышли из Бремена 8/20 IV вечером. Было очень холодно и пасмурно. С первого же вечера начались довольно неприятные приключения. Испортилось духовое отопление кают, и мы, пассажиры, всю ночь продрогли в своих постелях. Я старался укрыться от холода как только мог: плед, теплое пальто, все, что только имелось теплого, было положено на койку, но согреться было невозможно. Дело в том, что матрасы очень тонки, а под ними проволочная сетка, так что как бы вы ни укрылись сверху, холод вас пробирает снизу. Более неприятное, беспокойное положение трудно представить. Наутро я проснулся с сильной лихорадкой. Было так же холодно и сыро. Неприветливо встретило нас Немецкое море. Днем мы все жались в небольшой курильной комнате, которую старались нагреть своим присутствием, но тщетно. Часа в два дня вдруг машина перестает работать, и пароход останавливается в открытом море. Все встревожены, начинаются суета, беготня. Старик капитан проходит по палубе, к нему бросаются пассажиры с вопросами. Он прехладнокровно успокаивает и говорит, что тот, у кого есть удочки, может заняться рыбной ловлей. Тем временем несколько пароходов других компаний, идущих из разных мест, нас заметили и приближаются, спрашивая установленными сигналами, не нуждаемся ли мы в них. Конечно, это делается вовсе не из человеколюбия, а потому что таким образом за буксировку и провод в порт такого громадного парохода, как «Саксония», они могут заработать от 25 до 50 тысяч рублей. Мы флагами отвечаем, что благодарим, но надеемся сами справиться. Любезная помощь уходит недовольная тем, что пришлось сделать бесполезный крюк. Проходит час, два и больше. Мы все ни с места. Из машинного отделения доносится ругань старшего машиниста, и вот наконец после многих часов мы вновь идем вперед. День проходит и оставляет впечатление холода, сырости и сомнения в доброкачественности парохода!

Я отправляюсь рано спать в надежде утром проснуться в Антверпене, но замечаю (о ужас!), что мы опять остановились. Стюард, как здесь называют почему-то лакеев, сконфуженно улыбается и говорит, что мы сейчас опять тронемся в путь, объяснить же причины остановки, конечно, не может. Опять холод, опять дрожь лихорадки. И вот вторая ночь в море! А мне так хочется солнца, тепла, света!

Однако надо сказать два слова о пароходе и пассажирах, хотя соответственно интересного ничего нет. Все современные пароходы более или менее похожи друг на друга, наш отличается тем, что каюты довольно удобны, хорошо обставлены и просторны. Курильня 1-го класса недурна и менее безвкусна, чем столовая зала, которая поражает своим нелепым безвкусием, позолотой и стремлением казаться элегантной. Представьте себе залу, низкую и большую, отделанную в стиле рококо, с золочением, отвратительными картинами с самыми фантастическими нелепыми сюжетами. Кресла, обитые коричневой кожей, а драпри сиреневого шелка, причем стены и двери выкрашены краской телесного цвета с медальонами рококо с позолотой! Большего безвкусия даже у немцев не найти. (Над столами приделаны куски шелковой материи «пунка», которые в тропиках изображают нечто вроде вееров.) Стол, в общем, хорош и обилен. Утром в 8 часов завтрак на английский манер — с мясом, рыбой, закусками, кофе и чаем. При этом забавно, что как только вы сядете за стол, то услужливые стюарды вам подают, начиная с... апельсинов!!! Это натощак до кофе! Немцы-пассажиры, которые никогда так дома не завтракают, считают, однако, долгом показать свой savoir-vivre и добросовестно съедают по апельсину, а потом уже принимаются за другие блюда. В 11 часов утра разносят по палубе и в каюты чашки с бульоном и превкусные бутербродцы. В час дня второй завтрак, lunch, из многих блюд. В четыре часа чай и кофе, а в 7 часов обед! Как видно, проголодаться нет возможности.

Что касается пассажиров, то об них сказать почти нечего. До Генуи настоящих пассажиров дальнего плавания мы не увидим. Те жильцы, которые теперь на пароходе, едут только до Генуи. Это путешественники по Италии, которым гораздо выгоднее и приятнее ехать из Германии морем вокруг Европы в Геную, чем по дорогим и неприятным железным дорогам. Сказать о них совершенно нечего. Все самые обыкновенные лица, которых можно встретить тысячами во всех пивных их фатерланда. Жены и дочери их похожи на горничных и кухарок не больше и не меньше, чем все другие немки. Мне эти пассажиры не неприятны. Они для меня почти не существуют, а если я с ними говорю, то они меня забавляют своей ограниченной практичностью. Спасибо и за то!

Тем временем, однако, наш пароход шел, шел и наконец добрался после часовой стоянки у Флиссингена в ожидании прилива до Антверпена. Когда мы подходили к пристани, наш оркестр (8 человек музыкантов) расположился на палубе и заиграл торжественный марш. Толпа зевак собралась на пристани смотреть на всем давно знакомое зрелище приставания парохода. Город лежал весь перед нами, выделяясь красивой башней своего готического собора.

Я отправился бродить по улицам. Скажу откровенно, что город на меня произвел мало впечатления. Это один из тех городов, которых сотни в Европе и которые все до отвращения похожи друг на друга. Я обратил внимание на то, что во всем городе не было ни одного извозчика. Спросил и узнал, что у них по какому-то поводу стачка, так что пришлось все обходить пешком. За те два дня, что я пробыл в Антверпене, я успел осмотреть сам город, красивый зоологический сад, собор, который очень красив снаружи, а внутри прост, но украшен двумя чудными полотнами Рубенса («Снятие со креста» и «Плач о Христе»). Глядя на эти великолепные произведения искусства, я вспомнил итальянскую картину на ту же тему, которая висит у нас в домовой церкви. Затем побывал в картинной галерее, одной из богатейших в мире по собранию фламандской школы.

Затем в ночь мы выехали. Наутро я проснулся и в бинокль увидел берег Остенде. Стало теплее, солнце ярко светило, и я весь день провел на палубе, лежа в удобном кресле, согреваясь под животворными лучами. После холода и лихорадки это было просто блаженство! Тем временем мы добрались до берегов Англии. Мы прошли канал при совершенно тихой, ясной погоде. Качки совсем не было, и берега Англии у Дувра и Франции с Кале, напротив, ясно вырисовывались на светлом безоблачном горизонте.

Сегодня, 13/25 утром, мы бросили якорь на рейде около Саутгемптона и через несколько часов выйдем в Атлантический океан мимо берегов Франции и Испании к Гибралтару.

14/26 IV. НА АТЛАНТИЧЕСКОМ ОКЕАНЕ

Благосклонная судьба продолжает нас баловать. Вчера вечер был дивный: было тепло, море было тихо, луна взошла, и серебристый столп на воде казался бесконечной, очарованной лестницей, которая вела куда-то туда, где вечное счастье, вечный покой! Звезды блистали ярко на темном, уже почти южном небе. Я пролежал весь вечер на палубе, полный каких-то смутных надежд, неопределенных желаний и безграничного чувства покоя. Все, что волновало на суше, что портило и отравляло существование, отошло далеко. В душе не было пусто, но в ней не было места и сильным страстям: покой и тишина моря все умеряют, уравновешивают. Передо мной начала воскресать в памяти вся моя жизнь — со всеми ошибками, возрождением и падением вновь. Но я уже не ощущал больше тех мучительных страданий от воспоминаний, которые при обыденной жизненной обстановке меня терзали. Я смотрел на всю жизнь, как бы читал книгу, и все в ней казалось мне таким странным, бесполезным. Эти бурные страсти, которыми я жил, эти бесконечные порывы к совершенству, эти поиски идеалов, все это казалось мне таким далеким, давно пережитым, а я сам усталым и бесконечно грустным. Нет, это было счастливое чувство грусти — в ней не было ни горечи, ни отчаяния. Где-то в душе глубоко воскресла новая вера, новые желания, еще неясные, но могучие, уже волновали грудь. Мне вновь хотелось счастья, я вновь верил в возможность его. Промелькнули давно знакомые, милые лица. Вспомнилось, как несправедлив и подчас жесток я с ними был, и сжалось сердце, и невольно набежала слеза. Я рад был этим слезам здесь, на этом, будто заснувшем, океане. Они возрождают, и милее и ближе мне все те, которых я когда-то так болезненно страстно и так по-детски застенчиво любил. Все они тут со мной, и мое одиночество мне не тягостно! Мне бы только хотелось на миг их увидеть и сказать им, что не забыты мной их лица, что все, кто хоть немного любил меня, вечно живут во мне. Я так люблю эти тихие ночные часы в море, когда все любимое в жизни воскресает в душе, и томительное чувство привязанности к отсутствующим наполняет душу, и нет возможности его высказать и некому выслушать! Так, думается, должен страдать человек, полный любви к умершим.

В этом чувстве много горечи и блаженства!

16/28 IV. У БЕРЕГОВ ИСПАНИИ

Третьего дня вечером погода внезапно изменилась. Подул сильный западный ветер, и около часа ночи началась отчаянная качка, которая продолжалась более суток. Громадные волны шли с запада, от берегов Америки. Им было где разыграться, и потому, достигая нас в Бискайском заливе, это были уже не волны, а целые горы, которые сбоку налетали на наш пароход, подкатывались под него, кладя его совершенно набок, и затем убегали, а пароход как ванька-встанька опять поднимался. Когда подходили к мысу Финистерр, стало еще хуже. В каюте у меня мои чемоданы и ящики начали летать, как птицы. Один большой чемодан до двух пудов весом, метаясь по каюте, производил невероятный шум. Потом посыпались с полок графины, стаканы, флаконы и т.п., и все это разлеталось вдребезги. В окно слышался гром от набегавших волн. Мне стало невыносимо лежать от спертого воздуха и всей этой бестолковой скачки вещей. Я встал и, с неимоверным трудом одевшись, вышел на палубу. Был пятый час утра. Свинцовое небо над свинцовым же морем. Пароход так наклонило набок, что думалось, вот-вот его перевернет. Постепенно начали собираться и другие пассажиры. Все жаловались на свои приключения: у одного было плохо закрыто окно, и все теперь плавало в воде. Другой только что открыл свой чемодан, как слетел графин и залил белье. И так без конца. Неприятнее всего было семейным пассажирам, жены и дети которых были все больны! А море все сильнее и сильнее разыгрывалось, и нет никакой надежды, что скоро улягутся эти гигантские волны. Я втайне думал, что еще два дня, пока приедем в Гибралтар, так будет продолжаться. Однако уже сегодня, т.е. через сутки, нарушенный покой восстановлен, и все пассажиры опять подняли носы. Как всегда бывает, ни один не признает, что был болен морской болезнью, эта невинная ложь до того обычна, что никого не шокирует. У нас на пароходе называют «болеть морской болезнью» — кормить рыб! Сегодня утром на палубе уже опять обычная картина. Играет наш маленький оркестр разные марши и вальсы, а пассажиры играют в шеффельборд, специально придуманную для палубы игру, по смыслу схожую с кеглями. Те, которые вчера лежали больные, сегодня более других ораторствуют.

17/29 IV. СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ

В ночь на сегодняшнее число мы прошли мимо Гибралтара. Ночь была темная, почти черная, как вообще ночи на юге, так что разглядеть берега было невозможно. Но мы видели береговые огни Гибралтара слева, а справа на африканском берегу был ярко освещен городок Цеута. Все разошлись спать только во втором часу ночи, когда уже исчезли огни узкого пролива. Сегодня утром нас радушно приняло в свои воды Средиземное море. И вода и небо почти одинакового темно-голубого цвета. Очень тепло, почти жарко. Мы идем в виду испанского берега, и перед нами лежат залитые солнцем снеговые вершины Сьерры-Невады. Кое-где в ущельях приютились небольшие городки и села. Красно-бурый цвет подножия гор удивительно красиво выделяется между снеговыми вершинами и голубым морем. На палубе все ожило, все радуются теплу и яркому солнцу. Все веселы и довольны, и даже с удовольствием слушаем наш плохенький оркестр. Кстати, удивительно смешное впечатление произвел на меня этот оркестр во время качки на днях на Атлантическом: так пошло и мизерно звучали эти скрипки и флейты в сравнении с могучим шумом набегавших волн. К тому же слушатели с изможденными морской болезнью лицами были и жалки и смешны. В каютах становится по ночам очень жарко, и я с некоторой робостью ожидаю: что-то будет с градусником в Красном море! Англичане и англизированные немцы уже расхаживают в белых тропических костюмах утром, днем, к lunch'у переодеваются в обыкновенные пиджаки, а к обеду наряжаются в смокинги и фраки. На меня и моего соседа за столом, пожилого голландца, живущего всегда на острове Ява, смотрят недружелюбно, так как мы одни не подчиняемся их нелепому этикету и, с утра одевшись, остаемся в том же костюме. Более глупого обычая, как это переодевание на пароходе, я не знаю. Люди сами на себя накладывают цепи, заставляя их нести и других, менее равнодушно, чем я, например, смотрящих на комедию переодевания, на которую уходит столько времени, которое можно бы употребить в тысячу раз полезнее или приятней. Но что об этом говорить, людей не переделаешь, только бы они вас не переделали и не сделали бы рабом их диких и бессмысленных привычек. Если выдержу их саркастические и негодующие взоры, то буду рад. Смокинг и фрак убрал в самую глубь чемодана.

Продолжение следует

(Все географические, исторические и прочие названия даны по оригиналу)

Николай СОРОКОУМОВСКИЙ