Новое время придавило старую культуру, и великие имена, авторитеты, кумиры постепенно отошли в прошлое, превратились в музей восковых фигур. Гергиев — один из тех, кто самим своим существованием расставляет новые вехи, новые ориентиры. На смену интеллигенту, противостоящему власти, пришел мастер, который с этой властью разговаривает почти свысока, который не боится ни бизнес-планов, ни политической конъюнктуры, ни госчиновников. Они ему не мешают. Им с ним приходится считаться. В литературе, кино, театре новые гергиевы тоже появятся. Или уже появились. Он — первый
ДИРИЖЕР МАЖОР
Лишним подтверждением вышесказанному стала недавняя премьера «Годунова» на Красной площади: музыкальная логика требовала отменить или перенести концерт под открытым небом из-за начинающегося ливня, а государственническая — продолжать концерт, несмотря ни на что. В результате государственническая логика победила музыкальную
— Валерий Абисалович, давайте начнем с того, на чем остановились месяц назад: как Доминго в Гостином Дворе пел «В лесь-у родь-и-лась е-ло-чка»...
— И что, я буду поддерживать кампанию против друга?
— Это не кампания. Мы тогда обсуждали, как можно подставить профессионала.
— Дело не в Доминго. Просто есть такой бизнес — устраивать забавные мероприятия, разные «события года» или «века», на которых зарабатывают их организаторы. Сам ведь Пласидо Доминго не назовет свой концерт «концертом года», да и разницы между Гостиным Двором и Большим залом консерватории он не знает. Он не москвич. Доминго приезжал сюда спеть бесплатно на 200-летие Пушкина, то есть показывал Москве, что умеет делать.
— Вас все время достают вопросом о том, как в вас уживаются художник с бизнесменом...
— Не понял.
— Ну, традиционный шлейф Гергиева-художника плюс бизнесмена...
— Я ни на копейку не бизнесмен. Это мне отвратительно. Только кретин может найти в деятельности Мариинского театра запах бизнеса. Только кретин. Мы выступали в России в десятки, в сотни раз больше, чем кто-либо, и выступали бесплатно.
— Сколько бесплатных выступлений у вас в год?
— Я не считаю их скрупулезно. Но выходит, что только за одни «Белые ночи» я выступаю раз двадцать пять. Затем на открытии сезона в октябре, в декабре к Новому году, в январе, потом мы собираем силенки к «Белым ночам». Так что май, июнь, июль — самые тяжелые по нагрузке для меня месяцы.
— Бремя патриотизма?
— Да нет, просто руковожу театром. Нельзя же руководить театром по телефону, хотя я и это умею. Например, когда выступаю шесть недель подряд в Метрополитен... Да, когда в моем метовском спектакле пели мариинцы Путилин и Галузин, критики говорили, что спектакль слишком русский. Но я не люблю слова «патриотизм», не люблю спекулировать патриотизмом. Я скорее предан Мариинскому театру, чем идее «патриотизма вообще». Вы меня спрашиваете так, что если я скажу «да, патриот» — значит, хвастаюсь. Пусть это делают другие. Меня интересует сам процесс работы, каким выйдет «Кольцо нибелунга» или «Борис Годунов». Есть патриотизм в том, что я, хоть и ругаю больше всех наши театральные мастерские, декорации к спектаклям делаю только у нас? Так они хоть и хилые технически, но работают много и качественно, часто в авралах. Это как в войну. Немцы хоть и строили танки, корабли, самолеты, со своей более совершенной, чем у нас, техникой войну проиграли. А мы выиграли. Сегодня произведенный в России легковой автомобиль соперничает с немецким или американским? А театр соперничает.
— В год своего пятидесятилетия вы помните первый самостоятельный контракт?
— Не помню. Прокручиваю в голове только одно: как неправильно выстраивалось и выстраивается то, что можно назвать моей карьерой. Я должен был платить высокую цену за то, что мне хотелось держать театр на плаву, приходилось очень много работать, перекрывая нормы нагрузок и перелетов. В итоге люди чуть-чуть меньше голодали и чуть-чуть свободнее себя чувствовали, гастроли тогда обеспечивали жизнь. Я не рвался в Австралию или Америку, тем более что дирижировал там первый концерт и улетал. Но если бы я не прилетал на этот первый спектакль, гастроли отменялись бы.
— Грустно как-то получается — «к пятидесяти годам я чувствую, что потратил слишком много сил».
— Это нужно было делать. И сейчас нужно: был вот с утра в Бельгии и едва успевал частным самолетом в Москву, там закрытие фестиваля не отменить и здесь Пасхальное воскресенье не перенести на понедельник. Это риск, на который я охотно иду, но риск ведь не бывает безнаказанным.
— Может, в таком режиме ловится какая-то энергия?
— Не-ет. Вы думаете, если я отдохну, то буду на сцене полутрупом? Не буду.
— Но неужели сумма затраченных на марку «Гергиев — Мариинский театр» усилий не окупается репутацией?
— Есть имя. Иногда подвергается проверке, весь мир так устроен. Возникает фигура Путина или Буша, и сотни тысяч людей высказывают свои мнения о том, как этот политик действует на мировой сцене. То же самое и в культуре. Особенно о фигурах активных, типа, скажем, моей, которые на авансцене событий и тут, и там, и сям. В год будет десять тысяч рецензий. И какая-то из этих тысяч обязательно скажет, что спектакль не удался. Вчера у меня спросили, правда ли, что в прошлом году Пасхальный вышел комом. Говорю — фестиваль был замечательный. Потом прочитал, что, оказывается, Репин, Нетребко, Бородина ничем не блеснули. У меня возникает вопрос: что этот же критик должен написать о том единственном спектакле, который я видел в Большом, — «Руслане и Людмиле»?
— Злорадствуете?
— ...Обычное периферийное, жуткое по уровню, убогое и бедное, жалкое зрелище. Для уха и для глаза.
Так Гергиев блеснул синонимическим рядом. Громкая премьера «Руслана и Людмилы» в Большом не просто провалилась, а еще и на глазах у первых лиц государства. Гергиев присутствовал в ложе рядом с президентом, до конца не досидел, а через день с блеском бисировал увертюру из «Руслана...» на концерте Пасхального фестиваля как дежурное образцово-показательное выступление.
— А все-таки бис из «Руслана...» — это чтобы проучить оркестр Большого?
— Я не хотел играть бис. Вышел Захаров, директор зала, сказал — надо играть. Я говорю — нет, устал, все устали, а публика хлопает, он опять, уже нельзя после таких аплодисментов да не сыграть хоть «Скоморохов». Сели музыканты, я вышел и говорю — «Руслан». Никаких таких мыслей в голове не было! Можно подумать, я сижу и год думаю, что сыграть, чтоб Большой театр проучить.
— Вот сейчас больше сорока глав государств приезжают на празднование юбилея Петербурга и посмотрят спектакль Мариинского театра. Как вы оцениваете свой вклад в имидж новой России?
— Никак не оцениваю. Я лично знаю восемь-десять глав государств. Но они едут не ради меня, а по приглашению Путина на юбилей. Мой вклад в это минимален. Но в том, чтобы Россия в глазах Европы и Америки не была культурно отсталой, мы поучаствовали, в западной рекламе появился бренд Mariinsky, White Nights. Как в советское время у Большого театра, когда на Западе писали, что сознание многих людей изменилось, когда они увидели, что советское — это что-то яркое, сильное, культурное. Сейчас на наших гастролях хедлайны: «Что может быть лучше кировского балета? Только кировская опера». Вы когда-нибудь читали, что о нас там пишут?
— Регулярно.
— А я лондонских рецензий до сих пор не читал. Не успеваю. Говорят, New York Times написала, что Гергиев, конечно, дирижер, но у него не всегда получается с оркестром Метрополитен, слабые личные отношения — а я не читал. Зато оркестр Метрополитен прочитал и написал открытое письмо в New York Times. Пишут — мы возражаем, то есть object, как на суде. У них есть время прочитать, а я уже в самолете — и сразу за пульт.
— А западные профессионалы высокого класса действительно соглашаются с вашей подачи работать в России за меньшие деньги?
— Это из серии «не мешает ли бизнесмен артисту». В нашей стране — мешает, потому как деловой подход приносит зависть и сплетни.
— Кажется, я задала Гергиеву нетактичный вопрос?
— Меня называли менеджером, но бизнесменом еще не называли — вы первая. Может, действительно пора пересмотреть, в театре я получаю минимально по новым российским меркам. Хотя даже получившие грант президента дирижеры вряд ли сравняются с высокооплаченными теннисистами.
— Говорят, в решении президента о повышении зарплаты в главных театрах — ваша заслуга ...
— Я начал об этом говорить с Путиным, когда он был еще премьер-министром, он знает меня в театре очень давно, вообще знакомы с 1991 года. А теперь я слышу, что, оказывается, другие люди его уговаривали, а я молчал. Конечно, все беспокоились, каждый по-своему убеждал и президента и правительство, что дело с зарплатой обстоит ужасающе. Но ведь это и мы виноваты, что Большой или Мариинский имеют по две тысячи душ, а в Метрополитен их только семьсот. Это мы перегрузили штат. Об этом президенту не говорят, а я сказал.
— А вы готовы сокращать труппу?
— И да и нет. Трудно у нас в стране вот так отсекать по живому. Кого можно считать лишним артистом? Того, кому публика не хлопает долго? Когда-то в Америке была кислая первая рецензия на «Огненного ангела». Но когда мы им показали Бородину, Галузина, Григоряна, Путилина и огромную массовку, когда все увидели эту громадную обойму в двадцать пять живых молодых голосов международного уровня, все ахнули, что существует такой мощный ансамбль. Через год-два все они пели в спектаклях Ливайна и моих метовских, все забыли эту первую рецензию — и у меня список таких опытов...
— Счет к прессе?
— Не-ет, боже мой, какие я могу иметь претензии к прессе! Кого, как не меня, пресса баловала, сейчас Philips сделала подбор прессы за последние годы, где речь идет о записях и о наших спектаклях, и дает ее каждому журналисту, который хочет со мной разговаривать. Журналистов много, если я соглашаюсь дать интервью, то одно из тридцати. Но когда пресса ругает спектакль Шемякина, а мы можем продать его двести раз в год, это странно. Кстати, потом мы делаем спектакль, который все хвалят, но продать его трудно — «Китеж» («Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Дмитрия Чернякова. — Л.Г.). Хорошо, что театр может себе позволить и то и другое. Конечно, полный зал для меня не самоцель, но и считать спектакль успешным, если на него никто ходить не захотел, не могу. Если спектакль великий, люди почувствуют.
— А правда, что «Щелкунчик» Шемякина, прозванный в театре «Шемякунчиком», понравился Путину?
— Не только Путину. Он многим понравился.
— А вы можете определить, когда приходит в ложу правительство, что кому понравится?
— Хммм... Нам дали обещание, что реконструкция будет. Все. Я благодарю правительство.
— Меня удивил крупный план по ТВ, когда Швыдкой и Гергиев сидят и щебечут, как голуби, друг другу на ушко. Прошло только полтора года от публичного выяснения отношений, и вот...
— Вы не понимаете одного: на проекте Мариинского театра сворованы большие деньги. Я требовал, чтобы министр включился. Это не выяснение отношений, это бюджетная строка Мариинского театра.
— То есть, как говорится, ничего личного?
— Ничего. Мне не надо говорить «не волнуйтесь». Нервы у меня крепкие, и волнуюсь я чаще за семью. Но я не хочу, чтобы на реконструкции театра много крали. То есть пусть украдут процентов двадцать, но не шестьдесят-семьдесят. Стройка — это деньги, которые трудно проконтролировать, президент вот жутко ругает, что на Петербургской кольцевой автодороге происходят некрасивые вещи. Ну зачем это на театре делать? Давайте еще один вопрос.
— У меня еще человек остался за кадром...
— Кто?
— Гергиев. Правда, что он в детстве пропускал уроки или это уже мифология — шалопай-маэстро, играющий в футбол?
— Что-то в этом роде было, как у всех пацанов. Бывало скучно, может, уходил с уроков пения-рисования, но не был злостным прогульщиком. Играл в футбол, и слава богу. Потом год-полтора тренировался на одном ковре с Сосланом Андиевым, будущим двукратным олимпийским чемпионом по борьбе, а кончилось тем, что я не мог орудовать рукой, занимаясь на рояле — вывернул неудачно. Я не ощущал себя ни Рихтером, ни Горовицем и с борьбы переключился на настольный теннис. Еще у меня был соблазн стать математиком-инженером-летчиком-пожарным. Но благодаря родителям не стал. В том, что у меня все так сложилось, огромная заслуга моей семьи. Мама никогда не руководила театром, но, когда я готов был сделать ошибку, она всегда мне об этом говорила. И, что удивительно, всегда оказывалась права. Вообще-то предпочитаю не говорить много о семье, боюсь сглазить. У меня вот съемочная группа была: им вынь да положь все семейные фотографии; младшему сыну несколько месяцев, так обязательно показать его всей России. Зачем?
— А сестры — они мучили гаммами, арпеджио разными? Ну, что-то вроде «вот это ты выучишь, и никаких»?
— Ну, у меня же старшая сестра и младшая сестра. Младшей в основном приходилось делиться со мной сладким: шоколадки давали обоим, я свою быстренько съедал, а потом подбирался к ее. И сейчас тоже — не я делаю то, что нужно моим сестрам, а они делают то, что нужно Мариинскому театру (младшая курирует зарубежные контракты, старшая руководит Академией молодых певцов. — Л.Г.).
— Вы ощущаете свои пятьдесят?
— Я не думал о том, что такое пятьдесят и, может, не буду особенно думать. Мышление не меняется. Я критически отношусь к тому, что делаю, знаю, что могу сыграть и так и так. Все зависит от того, как на меня действуют обстоятельства, в которые я помещен. Нельзя слушать музыку, когда фотограф находится на одной сцене с оркестром и щелкает на пианиссимо. А когда звоньба мобильных... Вот вчера: я не получил удовольствия от Шостаковича, хотя очень честно готовил программу и мы можем сногсшибательно сыграть Четвертую симфонию, да мы и неплохо сыграли, но... раздражает меня! Как только первый же тихий эпизод, дррррррр! — звонок — и я выбит. Вот Рихтер: щелкнет фотограф — и он останавливает концерт. Я недавно чуть не остановил «Свадебку». Хорошо дирижировать на праздники, когда вся наша элита уезжает отдыхать и никто не ждет срочных звонков. У нас тогда переполненные залы, солнечный свет и ко-лос-саль-ное ощущение праздника...
Лейла ГУЧМАЗОВА
На фотографиях:
- С ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ ЯПОНИИ ДЗЮНЪИТИРО КОИДЗУМИ
- С ПРИНЦЕМ УЭЛЬСКИМ ЧАРЛЬЗОМ
- С ПЕРВЫМ ПРЕЗИДЕНТОМ РОССИИ БОРИСОМ ЕЛЬЦИНЫМ
- С ЭКС-РУКОВОДИТЕЛЕМ БОЛЬШОГО ТЕАТРА ВЛАДИМИРОМ ВАСИЛЬЕВЫМ
- С ПЕРВОЙ ЛЕДИ США ЛОРОЙ БУШ И МИХАИЛОМ ШЕМЯКИНЫМ
- В материале использованы фотографии: Сергея МАКСИМИШИНА (»ИЗВЕСТИЯ»), Натальи ЛОГИНОВОЙ, East NEWS, Fotobank/Camera PRESS, Итар-ТАСС