В РОССИЮ НА МАЙСКИЕ

Отдых в России — это не всегда комфорт. Но это всегда глубокие впечатления

В РОССИЮ НА МАЙСКИЕ

Из Москвы до Пскова можно путешествовать двояко: на поезде и на машине. Дороги сносные, часто очень красивые, а главное, что поражает, — пустота. Псковская область больше Московской, а плотность населения — в четырнадцать раз меньше. Так что продукты жизнедеятельности русских людей не так скорбно бросаются в глаза, как в центре России. К тому же ощущается близость Балтики: сосны, песок, холмы, долины — все это столь же живописно, сколь и нище. То есть вполне первозданно.

Ночь поездом — и ты во Пскове. Кремль пустынен, стены его белы. Напротив жутковатое здание то ли обкома, то ли еще какого-то «кома». А об окраинах и говорить нечего. Между тем ландшафт прекраснейший, но попорченный надолго, если не навсегда. Запасшись путеводителем по древностям, можно обойти их все, благо их тут предостаточно. Но возле древности непременно торчит какая-нибудь дрянь — заводская ли труба, пятиэтажка ль, а то бурьяновые джунгли...

ШТАБЕЛЬКОМ, ШТАБЕЛЬКОМ...

Любителям видов рекомендую отправиться в Снетогорский монастырь, он на холме, рядом река Великая впадает в Псковское озеро. Один журналист рассказывал, как, отправившись в Святогорский монастырь (то есть в Пушкинские Горы), сошел с поезда вечером, поймал машину, сказал водителю: «Святогорский монастырь». Через пятнадцать минут он был у ворот монастыря. Подивившись быстроте, вышел в метель. Постучался в ворота, открыла привратница-монашка и, крестясь без удержу, пояснила, что это Снето, а не Святогорский монастырь, до которого полторы сотни верст. Насилу уговорил пустить его переночевать в привратницкой. В женском-то монастыре! Так что метель — это не всегда любовное приключение.

Русскую провинцию можно сравнить с древним овчинным тулупом, потертым, латанным, на который вдруг насадили роскошный норковый воротник. Так и Печоры. Они в паре верст от российско-эстонской границы. Скудный городишко был бы и вовсе недостоин упоминания, кабы не монастырь. Он и в советские времена производил впечатление чуда: в распадке между холмами — сказочные храмы, палаты, клумбы. Тогдашний настоятель, бывший фронтовик, орденоносец даже, стал монахом-эстетом. Я помню его ловящим зеркальной фотокамерой момент над роскошной клумбой. Псково-Печорская лавра знаменита, как это видно из названия, пещерами, в которых несколько тысяч гробов с нетленными мощами тамошних монахов. Два года назад экскурсию по пещерам водила худая пожилая монашка со своеобразным чувством юмора. На досужий вопрос, отчего гробы в пещерных нишах навалены друг на друга, она отвечала: «Ну почему же друг на друга? Они — штабельком, штабельком...»

Из Печор едем в Изборск. Полчаса пути — и, бросив все средства передвижения, ходим пешком. Оно того стоит. Стоит помнить, что все вокруг усеяно костями разноплеменных воинов. Древние батальные места. Крепость пустынна, никто, кроме туристов, не тревожит покой. Не дерутся, не секутся. Ничто кругом не пугает взгляда — холмы, долины, валуны, озера, водопады и часовни. Из крепости пешком минут двадцать до Труворова городища, там первоначально располагался Изборск. На краю кладбища близ Никольской церкви — древний каменный крест, под которым по преданию похоронен Трувор. Тот самый, который в IX веке был призван княжить на Руси вместе с Рюриком.

ОСТРОВА

Дорога из Изборска на Остров пустынна и красива. На крышах изб и верхушках столбов — гнезда аистов. Просторы необыкновенные. Но древний Остров неожиданно безобразен: пыльные улицы, гоголевских масштабов площадь. Город называли южным щитом Пскова против Литвы и Ливонского ордена. Первоначально крепость располагалась на небольшом острове посреди Великой. Теперь от нее немного пыльных развалин, да собор XVI века, да чудный чугунный мост. Еще дальше к югу — по дороге на Опочку — старинное село Велье. Когда Екатерина Великая отправилась обозревать южные провинции империи, она заезжала и в Велье. Императрице устроили показательный покос и концерт народной самодеятельности. Так что советская власть не изобрела в этом жанре ничего нового. Рядом с селом древнее городище на холме плюс несколько озер вокруг. В одном — в Черном, торфяном — хорошо купаться на закате, когда солнце окунается в черные воды. Чувство возникает мистическое. В самом селе сохранилось несколько старых купеческих домов.

На обратном пути к шоссе Псков — Киев проезжаем деревеньку с трогательным названием Слезы.

Повернем направо и едем в Опочку. В отличие от Острова в ней еще как-то уцелел старый центр на полуострове в излучине Великой. Он, правда, отделен от «большой земли» рвом. Так что тоже остров.

К МОЩАМ

От Опочки старая дорога ведет к Новоржеву. Места опять заповедные. Верстах в тридцати от Опочки начинаются родовые места Голенищевых-Кутузовых. Считается, что перед тем как отправиться воевать с Наполеоном Михаил Илларионович заезжал в церковь поклониться родительскому праху да набраться духовных сил для борьбы с супостатом. Супруга нынешнего настоятеля отца Георгия Валентина нашла под полом храма мощи родителей Кутузова. Они неплохо сохранились, даже мундир с золотыми эполетами хоть сейчас надевай. Попадья повесила цветной фотопортрет мощей у входа в центральный придел и рассказывает со смехом, что местные старушки принимают его за икону и прикладываются... В этой связи вспоминается история, поведанная приятелем, о том, как некая молодая неофитка пришла в храм с ребенком на руках и, подойдя к образу св. Георгия, поражающего змия, сказала сыну: «Поцелуй боженьке хвостик...»

Прихожан в теребеневском храме негусто — несколько старушек. Зато на службы по двунадесятым праздникам съезжаются питерские друзья и знакомые отца Георгия. Он сам личность неординарная. По образованию искусствовед. Работал когда-то с Михаилом Шемякиным. Богемное его житие в советскую эпоху закончилось примечательно: трудился в Гатчине на реставрации дворца, стоял на лесах и увидел, как его сосед-рабочий вдруг оступился и упал на землю. «Душа словно облачко пара поднялась из мертвого тела, это я ясно видел, — рассказывает он. — И подумал: неужели, кроме этого облачка, ничего от человека не остается?» Тогда и уверовал отец Георгий окончательно. После долгих мытарств получил наконец приход в Теребенях, приход нищий в полном смысле этого слова. Так и служит здесь, отказываясь от соблазнительных предложений. По праздникам матушка топит один из приделов храма, службу выстоять зимой тепла хватает. На погосте среди могил несколько древних каменных крестов и даже каменный языческий идол, стоящий здесь с доисторических времен.

ПАМЯТИ ЕКАТЕРИНЫ

Далее верстах в тридцати — Новоржев. Именно из Новоржева некий отставной солдат принес в Михайловское Пушкину весть о смерти Александра I. Позже Новоржев прославился тем, что один из здешних помещиков Александр Львов-младший — большой, судя по всему, юморист, вырядив свою челядь в военную форму, пошел на город всамделишным приступом. С пушкой. Осадил, потребовал немедленной сдачи. Умный новоржевский урядник отыскал где-то ржавые ключи и вынес их помещику почтительно на подушечке, на чем инцидент и был исчерпан.

Не приведи господь родиться в Новоржеве, среди болот, бараков, луж и рытвин. Впрочем, и в этом городишке есть свежая достопримечательность — памятник императрице-основательнице. Уменьшенная копия питерской царицы из Екатерининского сквера (только без фигур вельмож) поставлена на средства отцов города и окрестных дачников. А задником ей — местный палаццо. Разумеется, желтый.

У ГЕЙЧЕНКО

Проедем без сожаления главной улицей Новоржева — и вскоре пейзаж опять прекрасен. Верстах в десяти по дороге к Пушкинским Горам имение того самого помещика Львова — Алтун. Сюда стоит свернуть. Отец Львова-младшего, Александр Львов, понятно, старший, был тоже в некотором роде чудак. Отвоевав с Наполеоном, вернулся в родные места и занялся обустройством поместья. В парке, спускающемся к озеру, — пять прудов, каждый повторяет очертания пяти континентов. (Антарктиду тогда еще не открыли.) Теперь пруды исчезли, заросли. Лишь один — Африка! (под боком же у Пушкина) — еще угадывается.

Таких пейзажей, как в Святых Горах, в России еще поискать. Как ни относись к бывшему директору заповедника Семену Гейченко (ему, кстати, в середине февраля отмечали столетие), который околопушкинскую катавасию устроил, одно несомненно — он сберег метапейзаж. Слегка по-своему, конечно, с деревянными котами-учеными, русалками на ветвях, с постмодернистскими названиями типа «аллея Керн»... Но. Ни одной трубы на горизонте, ни одной пятиэтажки, ни единого электрического провода. Все «неаутентичное» забрано под землю. Хоть воскрешай Александра Сергеевича с Ариной Родионовной и запускай на прогулку.

Миф о Гейченко, переплетенный с мифом пушкинским, накрепко засел в этих местах. По дороге от Пушгор к Михайловскому, через Бугрово, где строится еще один музейный экспонат — водяная мельница (ветряную Гейченко поставил на берегу Сороти, сделал одним из символов), попался пьяненький старичок в окружении своры собак. Остановились. Закурили. Первыми его словами были стихи под стать месту:

«Пушкин был мудрец, а Дантес — подлец!»

И тут же вторые, отчасти отрицающие первые:

«Не так Пушкин был умен, как сам Гейченко Семен!»

На мой вопрос, чьи собаки, старикан отвечал, что все его, что он им заповедал, как Господь иудеям, полнейшую свободу. В смысле плодиться и размножаться. С пушкинской темы старикан перешел к общечеловеческим, пересказав в стихах и частушках практически всю историю советской власти. И все это почти без единого цензурного выражения. Но на всякого старика найдется своя старуха. Нашлась и для этого. И чуть не хворостиной погнала его домой. Он и пошел, послушный, сообщив на прощанье (уже прозой), что он сапожник, что тачает сапоги, валяет валенки. Любые, вплоть до 46-го размера. А выше не пробовал.

Дома в здешних деревнях давно скуплены столичными и питерскими дачниками, а те, что не скуплены, потихоньку рушатся. Работа в заповеднике чуть ли не единственная возможность для местного населения выжить в новой России. В этом еще одно отличие Пушгор от прочей псковской сельской среды. Иные сотрудники заповедника ходят пешком на работу или с работы за десять верст. Каждый день. В самом городке горячую воду включают три раза в год: на Рождество, на Пасху, ну и, надо полагать, на 7 ноября — нет денег на топливо для котельной. А если б не заповедник, вообще бы не включали. Золотой век Пушкиногорья, впрочем, кончился вместе с советской властью. А до серебряного века жить да жить.

Новый директор заповедника — Георгий Василевич — очень хорошо понял, что теперь на гейченковском мифе далеко не уедешь.

ОКСФОРД С КЕМБРИДЖЕМ

Нужду при Гейченко в заповеднике справляли, по выражению местных остроумцев, «под бузиной, под бузиной», нормальный туалет не вписывался в советский миф: туалет в селе! Кругом же просторы! Василевич построил. Бузина кончилась. Уповать на раздуваемый культ Михайловского смешно. От Пушкина-то остались, кажется, одна тарелка да дерновая скамья. Все остальное — неаутентично. Аутентичен только пейзаж. Зато построить постгейченковскую концепцию на пейзаже да на окрестных древностях, на тех же кутузовских Теребенях или львовском Алтуне, можно и нужно. Это и метапейзаж расширит, и историю замкнет: подумать только, Кутузов и Пушкин в десяти верстах друг от друга! Если по прямой. И Василевич строит. Гостевые домики, например, в которых комнаты «с удобствами», в Михайловском, в окрестных Тригорском и Петровском тож.

Одна из идей Георгия Василевича — университет. Место под кампус есть, а кто как не студенты оживят глухую провинцию (как ни забавно это звучит в приграничной с Большой Европой области). Подобная же идея, кстати, и у хозяина Ясной Поляны — Владимира Толстого. «Толстовский» и «Пушкинский» университеты — этакие Оксфорд и Кембридж а-ля рюс, растворяющие столичный снобизм.

Я был в Пушкинских Горах зимой. Идешь себе снежной тропой в Тригорское из Петровского через Михайловское, мимо «Зайца», с заворотом на Савкину горку. Лисьи да заячьи следы переплетаются в свежем снегу. Дятел ковыряется у «Трех сосен». Рыбаки сверлят лунки на Сороти. Морозная розовая мгла над Вороничским городищем. О, rus! О, деревня...

Летом или в мае совсем другое цветение.

Игорь ЗОТОВ