ПАННОЧКИ И БРОДЯЖКИ

Три с половиной года назад начался странный эксперимент. Ханна Полак, студентка ВГИКа, полячка из города Катовице, в одиночку занялась спасением беспризорников, живущих на одном из московских вокзалов. Она тогда впервые увидела толпы грязных бродяжек. Но почему-то не сбежала в ужасе, а поняла, что жить, как раньше, она уже не сможет. А потом она сняла квартиру неподалеку от вокзала и с тех пор почти каждый день посвящает беспризорникам — кормит их, собирает для них вещи, делит с ними крышу над головой, моет, стирает их вещи, водит в зоопарк и кино, спасает тех, кто хочет спастись и снимает о них фильм. Наше знакомство началось в Ленькин день рождения, когда его брат украл у меня мобильный телефон

ПАННОЧКИ И БРОДЯЖКИ

Знаешь, Маша, наш помощник Андрей как-то встретил там, на вокзале, одного парня, который очень хорошо к нам относился. И Андрей спрашивает: «А ты почему не заходишь к нам?» А тот отвечает: «Я боюсь у вас что-нибудь украсть». Нельзя бросать человека в беде и нельзя ждать платы за добро. Но мы каждый раз удивляемся, когда кто-то этим правилам следует

ЛЕНЬКИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Ленька — старый друг Ханны и ее помощницы Моники. Жил у них около двух лет. Условие проживания всегда известно заранее: навечно поселиться с Ханной и Моникой не может никто, и когда-нибудь нужно изменить свою жизнь. Вот и Ленька уже полгода в приюте, но все еще называет эту квартиру «домом». И шестнадцатилетие он встречает «дома».

День рождения начинается с утреннего просмотра «Властелина колец». После трехчасового сеанса вываливаемся из кинотеатра, залезаем в белую «шкоду» Ханны (Леньке достается почетное место рядом с водителем) и ждем вердикта: понравился имениннику фильм или нет. Сначала он из вежливости говорит, что да, понравился, дескать, чудесного столько, но потом раскалывается: не очень. И страшно ему не было, и на жизнь не похоже.

Ханна лихо выезжает с парковки.

— Как тебе московский стиль вождения? — спрашиваю.

— О, бандитский стиль, конечно, — говорит Ханна, — но что ж делать? Здесь еще ничего, но вот когда я с этим стилем приезжаю в Польшу — это гораздо хуже. Там все спокойно стоят в пробках. А мы тут привыкли уже... по тротуарам.

Она улыбается. Свою «шкоду» гоняет в хвост и в гриву, от московского своего дома до Катовице. Когда она из Польши везла вещи для детей, которые ей удалось там собрать, на таможне ей пришлось провести в машине одиннадцать часов.

Мы приехали «домой». Ленька выходит из машины, придерживает дверцу для Моники и сразу же устремляется вперед, не оглядываясь. Руки в карманы, шея втянута в плечи, немного сутулится. Походка дикаря...

— Крутой, — говорит Моника. — Они все такие. Никто им не указ. Слишком долго жили самостоятельной жизнью.

Ленька ждет нас на лестничной клетке. «Дома» сейчас пусто. Обстановка спартанская, очень чисто, дверь ванной ходит ходуном — за ней рычит старая стиральная машина. В коридоре — огромные стеллажи. На полках — детская одежда.

В гостиной под потолком гирлянда «С днем рождения, Ленька!». В углу сложены подарки. Еще долго потом я буду удивляться, насколько его лицо старательно прячет эмоции. И если радость, то только намеком, в уголках глаз-губ. А в целом — презрительное безразличие, привычная маска. Ленька прожил на вокзале семь лет. И только два года он отвыкает от норм вокзальной жизни.

Звонок в дверь. Двое ребят. Выглядят они вполне прилично, одеты чисто.

— О, привет, Дэн, привет, Вова! — здоровается Моника.

— Вот пришел поздравить брата! — говорит Вова. — Моника, а можно я позвоню от тебя?

— Да, конечно, бери телефон, только не закрывай дверь, — отвечает Моника, социальный работник с внешностью модели. И потом говорит мне уже негромко: «Я должна слышать, о чем они разговаривают».

— Ты им не доверяешь?

Она грустно улыбается. Доверять им полностью нельзя. Кому-то можно. Но редко-редко. И всегда нужно быть готовой к тому, что тебя могут подставить, обидеть, сделать больно.

— Как же вы с Ханной выбрали такую в принципе грязную и неблагодарную работу?

— Но ведь некоторых нам удается спасти, — отвечает Моника. — Вот совсем недавно удалось одного мальчика Лешу вернуть к отцу. И теперь учится в школе, живет нормальной жизнью. Мы подробностей не знаем, мы даже не звоним ему, чтоб не напоминать о вокзальной жизни, он пока еще к ней привязан. А Ленька — это тоже наша радость. Это только кажется, что он такой... Они с Вовой и с матерью жили на вокзале, они беженцы из какой-то бывшей республики, мать пила, а сейчас уже никто не знает, что с ней стало. Вова — он другой. Он привык к этой жизни, для него это норма.

Тут мы слышим, как Вова и Дэн внезапно прощаются с Ленькой, отказываясь даже пообедать, и уходят.

Моника идет накрывать на стол. А мне нужно сделать звонок со своего мобильного. Лезу в сумку, но там его нет. Вспоминаю, что оставила в кармане пальто, пальто висит в прихожей. Но в карманах пусто, лишь звенят несколько монеток.

КРЫСЫ

— Ханна, можно я позвоню с твоего мобильного на мой? — неуверенно спрашиваю я. — Никак не могу его найти.

Но в трубке пустота. Ханна срывается с места бегом: «Я сейчас их найду! Маша, опиши телефон!» — выслушивает меня, набрасывает куртку и выскакивает на улицу.

Мы с Моникой и Ленькой остаемся. Повисает пауза. «Может, ты выронила его в машине?» — спрашивает Ленька.

— Какой ужас, — говорит Моника, — давай мы вернем тебе деньги?

Но дело не в деньгах. Пытаюсь привыкнуть к факту: парень пришел на день рождения собственного брата, к людям, которые долго о нем заботились, и украл вещь, принадлежащую даже не им, а их гостю. Очень хочется понять, что они думали при этом, что чувствовали, хоть и ясно заранее, что, скорее наоборот, ничего не чувствовали и не думали. Прошу Леньку объяснить мне это, но он только смотрит на меня немного презрительно. А может быть, он просто не умеет объяснять такие вещи. Мы сидим и все трое не знаем, что делать.

— Лень, сколько они могут получить за мой телефон?

— Не знаю, не продавал, — угрюмо бурчит под нос.

— Они крысы! — говорит Моника. — Только крысы воруют у своих! Они нарушают даже воровской закон, это уж совсем... Раньше на вокзале были «старшаки» — они никому не разрешали нас обижать. А теперь их нет, остались одни эти беспредельщики.

Слово «беспредельщики», произнесенное с польским акцентом, напоминает о нелепости ситуации. Две очаровательные польки, Моника с газельими глазами, Ханна, похожая на ангела, тащат на себе груз ответственности за этих детей, которых мало кто решится назвать детьми. А дети ведут себя в соответствии с принципом: «Добро не должно оставаться безнаказанным».

— А что стало со «старшаками»?

— Да пересажали их, — отвечает Моника, — они ведь святыми не были. Но у них хоть какая-то совесть была. Они нас защищали. Они платили добром за добро. Знаешь, Маша, наш помощник Андрей как-то встретил там, на вокзале, одного парня, который очень хорошо к нам относился. И Андрей спрашивает: «А ты почему не заходишь к нам?» А тот отвечает: «Я боюсь у вас что-нибудь украсть».

Возвращается Ханна. Расстроена.

— Знаете, я их нашла. Они клялись и божились, что не брали твого телефона, Маша. Они даже начали плакать. А когда я им сказала, что я все равно знаю, что они его взяли, они разозлились. Леня, знаешь, что сказал мне Вова? Он сказал: «Поберегись приходить теперь на вокзал!» Это за все, что мы для них сделали...

— Ханна, а может, это не они взяли? — спрашивает Леня.

— Знаешь, где я их встретила? Они выходили из салона сотовой связи. Я их отпустила только потому, что думала, что телефона при них уже нет. Но потом я зашла в этот магазин. Я спросила продавца. Он сначала не признавался, потом сказал: «Да, заходили ребята, предлагали. По описанию сходится. Но я не стал брать». И он обещал мне их опознать, если я их приведу. Зачем я их отпустила?.. Как я не догадалась, что телефон еще у них!

Лицо Леньки все еще выражает безразличие к происходящему, но его руки ходят ходуном, он ломает в руках какую-то палку... Похоже, что все-таки переживает, но не умеет формулировать, что именно он чувствует и что думает. Если когда-то маленького ребенка в семье чему-то не научили, шансов, что он освоит эту науку позже, практически нет.

БОРЩ И СОБАКИ

Кормить беспризорников мы идем на следующий день. Вечером, как обычно. Прохожу по темным закоулкам двора Ханны. Под одним из окошек второго этажа приставная лестница. Двое мужчин лезут в это окошко. Стало ясно, что жизнь поворачивается ко мне той стороной, с которой раньше я не была знакома. Что делать в такой ситуации, я не знаю, потому что новый мобильный я еще не купила. Сделав вид, что ничего не заметила, прохожу мимо. У Ханны и Моники пахнет борщом на всю квартиру.

— А там внизу у вас, похоже, квартиру чистят, — говорю.

— О, да они, кажется, с утра этим занимаются, — улыбается Моника. — Видно, очень стараются. Хотя на самом деле они там ремонтируют просто что-то.

Смеемся, разливаем суп по большим стаканам, упаковываем стаканы и на вокзал. «Мельчаем, — говорит Андрей, веселый и рыжий помощник Ханны, — раньше варили кастрюлю армейскую, пятидесятилитровую, ставили ее на тележку и везли. А теперь вот человек на двадцать всего тут...»

— Но почему?

— Да детей меньше стало. Раньше, года два-три назад, их были сотни!

— Да, тогда никто не обращал на них внимания, — присоединяется Ханна. — Почему-то было принято думать, что ребенок имеет право выбирать, где жить. Ну они и жили где хотели. Изредка на них устраивали какие-то облавы, когда убьют кого-нибудь. И только когда год назад был принят специальный указ о борьбе с беспризорниками, милиция начала это все как-то контролировать, детей поотлавливали. Остались только самые дикие... А тогда хорошие были... Помню, приходила их кормить, и какой-то милиционер стал спрашивать, кто мне это разрешил. А они меня, маленькие, окружили всей толпой и стали кричать, что сначала пусть он их всех возьмет, иначе они меня ему не отдадут.

На вокзале Ханна бежит собирать детей по всем углам, а мы пока находим группу совсем маленьких, и Андрей выдает каждому по стакану еще горячего борща. Едят с жадностью. Грязные, благоухающие всеми вокзальными ароматами, они то и дело подходят обнять и поцеловать Монику. На эту сцену я смотрю с замиранием сердца, но Моника совсем не показывает, что ей это может быть неприятно. Внезапно раздается какой-то шум: двое представителей доблестной милиции подходят к детям, поедающим борщ. «А ну, бросьте эту гадость!» — орет доблестная милиция. Дети врассыпную. Один замешкался, заветный стакан выбивают у него из рук. Милиционеры отворачиваются и вроде бы уходят. Парень, у которого выбили еду, пытается вернуться, взять свой стакан, из которого еще не все вылилось. «Тебе что сказали, собака?!» — раздается крик, и он снова убегает. Милиция уже зла и решает устранить причину всего: Андрея и Монику. Заветные слова: «Пройдемте в отделение».

Но прибегает Ханна. Делает знак, чтобы никто не вмешивался. И... улыбается. Просто улыбается милиционеру. Что она говорит, мы не слышим. Но с характерной физиономией стража порядка происходят удивительные вещи. Он пытается сдерживать улыбку, но у него не получается. «Я вас предупредил!» — произносит он так сурово, как только может, и уходит. Но слово «собака» остается висеть в воздухе.

ТУДА, В МИР «БАУНТИ»

Нас зовут в гости. В гости к «самому крутому из малолеток» — к Децлу.

Лезем через какой-то забор, потом по железной лестнице поднимаемся на крышу каких-то непонятных сооружений. Скользко. Фотографу особенно неловко балансировать на льду с тяжелой камерой. «Давай камеру подержу!» — предлагает Децл, уже занявший более устойчивое положение. Мы переглядываемся. С одной стороны — даже приблизительные расчеты Децла о том, сколько может стоить камера, могут ввести в соблазн и более законопослушную личность. С другой стороны — не дать камеру означает проявить недоверие... А они ведут нас в их тайное убежище. Они нам доверяют. «Да не бойся, не украду!» — добавляет Децл, берет камеру и кричит: «Лех, поди сюда, держи!» — и отдает ее кому-то, кого нам даже не видно. Но уже через десять секунд, когда мы находим наконец точки опоры, камера возвращается.

— Децл — местная знаменитость, предводитель малолеток, — говорит Андрей.

— Он действительно их как-то контролирует? — спрашиваю.

— Да нет, больше понтов, а брать на себя ответственность за них он не хочет.

Тут нам показывают странную дыру, зияющую в снегу, практически у нас под ногами. «Туда!» — говорят наши проводники. И мы все ныряем «туда». Чердак какого-то сарая с треугольной крышей, похоже. Что-то вроде сеней и «комната» площадью примерно три на три. Ветра там нет, но температура почти как на улице. Впрочем, тут же из каких-то закоулков появляется коробка толстых свечей, Децл вручает каждому по свечке, становится светлее и теплее. Становится ясно, что в углу, там, где, казалось, лежит просто гора тряпок, спят еще двое мальчишек. «Ты кого сюда привел, Децл?» — возмущается один, второй укрывается с головой и делает вид, что спит. «Ша, Руса!» — отвечает Децл.

— Холодно тут у вас! Крыша не течет?

— Не течет! — радостно отвечают.

— А как же не течет? Вон дырка какая!

— А это наблюдательная дырка.

К нашим ногам тем временем высыпают коробку шоколадок «баунти», гору сигарет всех сортов, множество зажигалок, кучу разноцветных пачек жвачек. Потом туда же летят несколько упаковок сока и бутылки газированной воды. На лицах хозяев гордость: они смогли принять нас как положено, гости не уйдут голодными.

Смущенно разглядываем все это богатство, разложенное на полу. Пол покрыт ковролином. Снег, принесенный нами с собой, медленно на этом ковролине тает. Холодно.

— Да я тут уже не понимаю, кто кому помогает, — смеется Ханна. — У нас нет столько шоколадок! А мы вас все борщом кормим.

— А мне борща не досталось, — грустно и устало говорит один из мальчишек, тот самый, у которого стакан с борщом выбил поганый мент.

Все сочувственно молчат. Между борщом и шоколадками — огромная разница.

А потом мы уходим. Но остается странное чувство — кажется, я начинаю понимать, почему Моника и Ханна выбрали себе эту жизнь.

МЕЖДУ АРТЕМОМ И ДОЛЛАРОМ

Ханна и Моника рассказывают сотни детских историй. Про девочку Таню, которая защищала всех маленьких детей и собак, а теперь никто не знает, что с ней. Про мальчика, который вернулся домой, но приезжает к ним в каникулы. Про брата и сестру, живущих в «бункере», которых защищает их верный и злобный питбуль. Они показывают фильм, который снимает Ханна, он еще не закончен. Дети танцуют, поют, катаются в картонных коробках по асфальту. Рассказывают, как страшно было дома и как теперь они чувствуют себя хозяевами своей жизни и никого больше не боятся, особенно родителей. Как хотели посмотреть Москву, как много им удалось здесь, в Москве, узнать и попробовать.

Звонит телефон. Ханна радостная: «Это Олег-маленький, помнишь? Он сказал, что хочет нас видеть и что он вернулся домой, к маме. Он сейчас приедет с мамой. Нужно подобрать для него вещи».

— А какого он роста, ты не помнишь? — спрашивает Моника.

— Маленький... размер примерно между Артемом и Долларом.

— А-а, понятно, — и Моника идет выбирать вещи не только для Олега, но и на всякий случай для его мамы.

Они приходят. Видно, что они любят друг друга. Похоже, мать выпивает. Олег оказался на вокзале, когда мать лежала в больнице, а тетка отправила его в Москву «искать мать». Около двух месяцев он провел на вокзале, а потом поселился у Ханны с Моникой. А потом он действительно нашел маму. В следующем году он вернется в школу в четвертый класс.

— А знаете, Ханка, он же очень хорошо учился, — говорит мама, — он же умненький мальчик.

— Умненький, замечательный, — отвечает Ханна. И потом, когда они уходят, нагруженные полосатой сумкой, набитой вещами, говорит мне: — Теперь ты понимаешь, почему мы все это делаем?

Понимаю. Существует два элементарных правила: нельзя бросать человека в беде и нельзя ждать платы за добро. Странно, что мы каждый раз удивляемся, когда видим, что кто-то этим правилам следует.

Мария ТРЕЩАНСКАЯ