ЭТО САМАЯ ВАЖНАЯ ВЕЩЬ— СКОЛОТИТЬ СВОЮ БАНДУ

Предпоследнее интервью Натальи Медведевой

ЭТО САМАЯ ВАЖНАЯ ВЕЩЬ-- СКОЛОТИТЬ СВОЮ БАНДУ

— Как вы живете, Наталья Георгиевна?

— Да какая разница, как я живу! Все равно вы напишите так, как вам кажется.

— И все же, какая Медведева сегодня?

— Ой, Медведева как всегда разная! Сейчас такая, завтра сякая. Завтра у нас концерт будет, и я думаю о нем.

— А мне вот кажется, вы поуспокоились, поутихли по сравнению с серединой 90-х, когда то и дело отвешивали пощечины общественному вкусу. Ошибаюсь или как?

— Может, я просто осторожнее стала. Людям свойственно воспринимать кого-то нового с интересом. А когда на человека уже наклеили этикетку и поставили в загончик (это задача современного мира — на всех наклеить ценник и на полочку положить), ну и что, поехали дальше. Давай искать кого-нибудь другого, кто нам еще жопу покажет. Хотя я никому ничего подобного не показывала!

— Вы появились здесь в начале девяностых...

— В Москве? В 1992-м. Когда меня обокрали.

— Как же, помню вашу песню: «Сумку украли, гады!»

— Сумку украли. Гады!.. Со всеми фотографиями, с моим прошлым.

— Надежды, которые у вас тогда были, оправдались?

— ...Да. И даже, может быть, сверх того. Но все очень быстро свернулось. Почему? Страна идет семимильными шагами.

— Вы за ней успеваете?

— А мне не надо. Я уже была там, куда она идет. Я оттуда уехала...

— Из капитализма? От ценностей общества потребления?

— Я тут недавно ощутила: все пришло к тому, чего стоило бояться. У нас не получается по-западному, а что-то чудовищное выходит. Уж такой перебор! И в тех сферах, где я вращаюсь, в музыкальных, то же самое. Читаю интервью с директором радио «Максимум», и там конкретно, нагло: «Мы знаем, чего хочет слушатель!» И все тут! Это круче, чем советская власть. Тогда хотя бы существовал такой блеф — письма трудящихся. А сейчас «народные чаяния» вообще никого не колышат.

— А вы знаете, чего хочет пипл?

— Я не думаю о читателе, когда пишу. Но, написав, оцениваю текст. Мне вот диктофончик подарили. Думаю, как хорошо, придет мысль, я тут же ее наговорю, не надо за бумажкой бежать. А не тут-то было! Мешает внутренний цензор. Оказывается, рукой фиксировать легче. Для меня слова — это что-то тайное. Читая, вы закрываетесь, внутри находитесь. Никто не услышит, только глазами. А когда я их произношу, они имеют большое значение.

— Ваши новые песни называют невероятно депрессивными...

— Есть там такие самоубийственные композиции. У меня все тексты очень субъективные. Значит, были моменты депрессии.

— А судя по вашей прозе, вы позитивно относитесь к жизни.

— Да-а-а?!

— Абсолютно драйвовое отношение!

— В песнях, которые считают депрессивными, тоже очень много энергии. Не значит, что они разваливаются и растекаются соплями и слюнями, но эта энергия пугает, вдавливает в кресло, заставляет внутрь себя смотреть. А это всегда страшно.

— В Москве вам удается вести жизнь ночной певицы?

— Вообще этот термин — перевод с английского. Night club singer. Но по-русски «певица ночного клуба» — это очень длинно. С другой стороны, я не знаю «утренних певиц». На утренниках, что ли, поют? Лимонов все время возмущался: почему ты поешь ночью?! Ну да, говорю, в десять утра я должна ходить и петь?! Где? В кабаре «Распутин»?! Я теперь не вполне ночная певица, я же не пою где-то постоянно.

— А хотелось бы?

— Я очень признательна — высокопарно выражаясь — Москве за то, что смогла здесь орать свои песни со сцены, что появились даже какие-то поклонники. Мы вот не выступали год, а они прибежали на наш концерт с восторгом: где же вы были?!

— Поете редко, книги больших денег не приносят, а на что же вы тогда живете?

— А я очень бедно живу. Для Москвы я влачу жалкий образ жизни, хотя и не произвожу такого впечатления. Я стала ныть кому-то: «Вот у меня компьютера нет, кто бы мне дал компьютер». А мой знакомый молодой человек отвечает: «Ой, Наталья Георгиевна, да никому и в голову не придет, что у вас компьютера нет и вы его купить не можете!» Ужас какой! А что я должна, вынуть себе зубы и надеть рванье, чтобы все поверили?

— В одной рецензии на ваш концерт недавно прочитал: «Медведева — женщина сложной судьбы, эффектной внешности и несметных дарований». С чем вы не согласны из этих определений?

— Я согласна со всем. Еще там было сказано, что Наталье Медведевой мужчины должны дарить шубы и носить ее на руках!

— Ну и как, дарят?

— Вот Эдуард Вениаминович мне как-то привез шубку. Из Югославии.

— С войны, что ли?

— Нет, ну он же там книги публиковал. Инфляция. И переводчица посоветовала ему срочно вложить гонорар в какую-нибудь вещь. Не купить ли, говорит, тебе шубу жене?

— Вы ему теперь передачи не носите?

— У нас была встреча, которая свелась к чему-то цинично-саркастичному. Видимо, мы так повлияли друг на друга, что без подколок уже не можем общаться.

— Вам его жаль?

— Он бывал и в худших условиях. Мне кажется, он справится и воспользуется этим временем себе на пользу. Он там пишет.

— Лимоновскую «Книгу мертвых» читали?

— Нет. Я посмотрела только мою фотографию и захлопнула. Фото мне не понравилось, у меня есть лучше, на которых моя грудь выглядит в более... выгодном свете!

— Как вы относитесь к массовой литературе?

— Сейчас даже среди литераторов, среди тех, кто еще мог оценить высокую прозу, бытует мнение, что российскому читателю нужно учиться читать по-новому. Избавиться ему надо от потребности постоянно решать проблемы мироздания и просто получать от чтения удовольствие. Я не знаю, кем надо быть, чтобы получать удовольствие от такой литературы!..

Сейчас сесть и написать роман в таком русском смысле слова невозможно. Какой роман?! Я вон принесла свою рукопись от машинистки — 83 страницы на компьютере! Ужас какой! Для романа в солженицынском представлении надо страниц четыреста! Но, с другой стороны, кто их будет читать?

— Да и платят сейчас не за количество.

— Все равно скажут: что это за тонюсенькая книжка!

— Почему вас почти нет в глянцевых журналах?

— С «ОМом» я не хочу больше сотрудничать, этот детский сад поддерживать! А судя по тому, какую они рецензию на мою книжку опубликовали, я вообще должна пойти и дать им в рыло! Понятия не имею, куда смотрел главный редактор...

— Вы злопамятны или, как говорят про Юрия Петровича Любимова, «он не злопамятный, но помнит все»?

— И я все помню. И, кстати, Юрия Петровича тоже. Очень противный мужик!

— Почему?!

— В Париже он приперся к нам домой...

— Домой к Лимонову?

— И ко мне тоже! Извините, пожалуйста, что за дела?! А я жила на крыше? И Юрий Петрович что-то начал рассказывать про понос своего ребенка, поэтому он не может жить в Советском Союзе — там такая еда плохая. Это показалось мне чудовищным! И в тот же вечер я видела его в кабаре «Распутин» за столом с хозяйкой этого заведения, кушающим икру, блины, попивающим водочку-шампанское и энергично размахивающим руками. И думаю: что он распинается перед этой теткой, тоже мне большая ценительница искусства!

— А к вам-то Любимов зачем приходил?

— Он, по-моему, отмечался у всех. Изгнанный, уехавший...

— А вы принадлежали к числу известных в эмиграции людей, к которым надо прийти?

— Лимонов так уж точно. Хотя он сторонился эмигрантов. Он всегда очень презрительно к ним относился. «Старые жопы» — так он их называл.

— Вы ведете светскую жизнь?

— Мы тут пошли с Серегой на церемонию — новая премия «Музыкальный подиум». Давно не была в такой попсовой тусовке! В «России» все дело происходило. Не знаю, почему они меня решили пригласить? Безобразие! Даже стакана воды не дали! Нам пришлось переться в бар, и наша приятельница, которую мы провели с собой, за две маленькие рюмочки водки и бутылку минеральной воды оставила там восемьсот рублей! Комедия какая-то! Мне этот момент очень не понравился... Мы должны были там вручить премию какой-то компании за лучшее проведение каких-то мероприятий. Я отморозила какую-то шутку дурацкую. Ничего ужаснее я в своей жизни давно не видела! Говоря современным словом — «отстой».

— Вас знают за пределами Садового кольца?

— Знают, но, к сожалению, не до такой степени, как это должно быть. Мы вот ездили в Вологду, Тюмень, Саратов. Там совсем другой народ. Они какие-то... честные. Мне не хочется выпендрежей для них устраивать, бузить или халтурить. Я вообще стараюсь никого не шокировать. Если кто-то в шоке, так это он в шоке от самого себя!

— А вас может что-то шокировать на сцене, тот же Борис Моисеев?

— Да ну! Чушь собачья. Кукольный спектакль. Он симпатичный парень, а как артист нелепый... До какой степени здесь все убого! На Западе даже фрики другие. А Моисеев на «Рождественских встречах» выступал после нас, пел: «Я крошка, крошка!» Ужас! Позорище! Что на это ответит ему циничная русская артистка? «Крошка-мандавошка!»

— Вы давно на родину, в Питер, не ездили?

— Недавно была. Мне там всякий раз становится грустно и обидно. Скорей, скорей хочется оттуда уехать. Я не знаю, связано ли это с возрастом или с городом. Ничего романтического я там не нахожу...

— Вы сказали «возраст». Чувствуете его?

— Как и все люди: иногда чувствую, иногда нет. Иногда даже очень чувствую.

— Какие-то необычные предложения вам сейчас поступают?

— Один режиссер третий год хочет снять фильм по рассказам Бунина, обещает мне роль, но ему «бабки» никак не удается достать. И каждый раз, встречая меня где-нибудь, кричит: «Почему вас не снимают в кино?!» — «Вы, — говорю, — только вы должны быть первооткрывателем!..» А необычные предложения я сама должна делать кому-то. Кроме сюжета, должен быть бюджет, список имен. Надо создать целую команду, а человеческий материал оставляет желать лучшего. Обычно людей хватает на какой-то «ах!», а потом бегут деньги зарабатывать. У человека должен быть стабильный доход, чтоб он не думал о хлебе насущном, или он должен быть сумасшедшим. Но с сумасшедшими опасно: завтра им кто-нибудь другой свистнет, и они по его поводу будут сумасшедшими. Это самая важная вещь — сколотить свою банду...

Влад ВАСЮХИН