Русский режиссер Лев Додин стал седьмым лауреатом международной театральной премии "Европа — театру". Сегодня это одна из самых престижных театральных наград Европы. Достаточно назвать ее обладателей, среди которых Питер Брук, Джорджо Стреллер, Роберт Уилсон, Пина Бауш.
После итальянца-шестидесятника Луки Ронкони и семидесятника-космополита Кристофа Марталера выбор, павший на Додина, кажется правомерным. Конечно, оставалась Россия, которую в лице Додина театральная Европа узнала (а теперь и охотно оценила) прямиком после Юрия Любимова. C одной стороны, европейцы узаконили одну из наших традиций, с другой — почувствовали ее в развитии. И научились жестко отсекать театральный результат от снисходительных поправок на непризнанность на родине.
Додинский репертуар — почти всегда русская и советская классика (его последняя работа — "Чевенгур" Платонова) — только внешне выглядит малоиндивидуальным. Да и то скорее здесь, чем там. Главный додинский фокус — транскрипция из вербально общеизвестного в театрально единственное — неоднократно заводил в тупик тех, для кого его постановки были продолжением литературы. Те же, кого интересовали не соответствие сюжету-первоисточнику, а театральный шифр Додина, всегда удивлялись скоординированности пластической субстанции — главного компонента театрального зрелища вообще, додинского — в частности.
Додин получает премию за творчество в целом. Но — рискну предположить — главную роль здесь играет "Пиковая дама" Чайковского, которая только что с оглушительным успехом прошла в Париже и Страсбурге. Именно она представляет в Европе ту версию русского театра, которая премирована.
По сцене непрерывно перемещаются полчища каких-то странных существ. Основная часть действия происходит на авансцене — тесной и душной, как больничная палата. Герман — призрак прошлого. Графиня — призрак несбывшихся надежд Германа. В финале вместо призрака Графини появляется другой — главврач психбольницы. Такова "Пиковая дама" Льва Додина, которая по отношению к Пушкину--Чайковскому и впрямь психушка, где перемешаны явь и безумие, персонажи и лица, прошлое и настоящее. Впрочем, что-то похожее мы уже видели, правда, без намеков на больницу,— это была "Пиковая дама" в постановке Юрия Любимова.
При всей очевидной преемственности "Пиковой" Додина с "Пиковой" Любимова (напомним, увидеть эту любимовскую постановку, запрещенную властями в 1977 году, Москва смогла лишь через двадцать лет) нельзя не заметить, что диссидентский пафос "перепрочтения классики" Юрием Любимовым в додинском варианте полностью отсутствует. Безумие он сует не внутрь (оно — не суть), а клеит снаружи, как лейбл. Его "Пиковая дама" — отнюдь не символ ментального русского таланта поэтизировать бред, а осмысленная и жесткая дистанция по отношению к этому символу.
Собственно, это — дистанция европейского взгляда на нас, русских. Герман — не герой, Лиза — не страдалица, любовь — не грань сумасшествия, страсть — не жажда выигрыша. За этим наблюдают, не вслушиваясь в музыкальные красоты. Такое подают, терапевтически позаботившись о перевариваемости продукта.
Характеры героев снижаются до уровня характеристик. Тотальная пластическая операция делает музыку стихийной служанкой театра. На смену искренней любимовской любительщине в опере (своего рода театральному эквиваленту публицистики) Лев Додин строит эффективный конвейер, где, независимо от жанра и мифологии постановки, тиражирует свою профессиональную фирменную комбинацию: прихотливая пластика деталей и целого, перетасованные карты повествования, сюжет — как подложка, да и она-то в принципе не нужна.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ